Европе?
его ладони - он еле заметно тер их о скатерть, будто вытирая выступивший
пот, а потом вдруг убрал под стол. На его лице отразилось отчаяние, и я
почувствовал, что наша встреча и мой рассказ ставят его в крайне
неприятное положение.
мне. Я думаю, мы это уладим... Уладим, уладим... Сейчас звякну Алексею
Максимовичу... Руки на голову.
скатерти дуло маузера. Поразительно, но следующее, что он сделал, так это
вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил его на нос.
голове?
фразу.
подлец. Впрочем, я это с детства знал. Зачем тебе все это? Орден дадут?
обшарил карманы моего пальто, вынул оттуда револьвер и сунул его в карман.
В его движениях была какая-то стыдливая суетливость, как у впервые
пришедшего в публичный дом гимназиста, и я подумал, что ему, может быть,
до этого не приходилось делать подлость так обыденно и открыто.
сказать этому возбужденному собственной низостью человеку хоть что-нибудь
способное изменить рисовавшееся развитие событий.
надень.
просунуть руку в рукав, и в следующий момент неожиданно для самого себя
набросил его на фон Эрнена - не просто швырнул пальто в его сторону, а
именно накинул.
фактом: он нажал на курок только когда падал на пол под тяжестью моего
тела, и пуля, пройдя в нескольких сантиметрах от моего бока, ударила во
входную дверь. Пальто накрыло упавшего фон Эрнена с головой, и я схватил
его за горло прямо сквозь толстую ткань, но она почти не помешала; коленом
я успел придавить к полу запястье его руки, сжимавшей пистолет, и перед
тем как его пальцы разжались, он всадил в стену еще несколько пуль. Я
почти оглох от грохота. Кажется, во время нашей схватки я ударил его
головой в накрытое лицо - во всяком случае, я отчетливо помню тихий хруст
пенсне в промежутке между двумя выстрелами.
почти не подчинялись мне; чтобы восстановить дыхание, я сделал дыхательное
упражнение. Оно подействовало странным образом - со мной сделалась легкая
истерика. Я вдруг увидел эту сцену со стороны: некто сидит на трупе только
что задушенного приятеля и старательно дышит по описанному в "Изиде"
методу йога Рамачараки. Я поднялся на ноги, и тут на меня обрушилось
понимание того, что я только что совершил убийство.
постоянно носил с собой револьвер, а два дня назад спокойно пустил его в
ход. Но тут было другое, тут была какая-то темная достоевщина - пустая
квартира, труп, накрытый английским пальто, и дверь во враждебный мир, к
которой уже шли, быть может, досужие люди... Усилием воли я прогнал эти
мысли - вся достоевщина, разумеется, была не в этом трупе и не в этой
двери с пулевой пробоиной, а во мне самом, в моем сознании, пораженном
метастазами чужого покаяния.
слышно не было, и я подумал, что несколько пистолетных выстрелов могли и
не привлечь к себе внимания.
хотелось лезть за ним. Я подобрал и осмотрел его маузер - это была
отличная машина, и совсем новая. Заставив себя обшарить его куртку, я
обнаружил пачку "Иры", запасную обойму для маузера и удостоверение на имя
сотрудника ЧК Григория Фанерного. Да, подумал я, да. А ведь еще в детстве
можно было понять.
лежала канцелярская папка с незаполненными ордерами на арест, еще две
обоймы, жестяная банка, полная кокаина, какие-то медицинские щипцы крайне
неприятного вида (их я сразу швырнул в угол), и толстая пачка денег, в
которой с одной стороны были радужные думские сотни, а с другой - доллары.
Все это было очень кстати. Чтобы немного прийти в себя после пережитого
потрясения, я зарядил ноздри изрядным количеством кокаина. Он бритвой
полоснул по мозгам, и я сразу сделался спокоен. Я не любил кокаин - он
делал меня слишком сентиментальным, - но сейчас мне нужно было быстро
прийти в себя.
открыл дверь одной из комнат и собирался уже втащить его туда, но замер в
дверях. Несмотря на разгром и запустение, здесь еще видны были следы
прежней, озаренной довоенным светом жизни. Это была бывшая детская - у
стены стояли две маленькие кровати с легкими бамбуковыми ограждениями, а
на стене углем были нарисованы лошадь и усатое лицо (отчего-то я подумал о
декабристах). На полу лежал красный резиновый мяч - увидев его, я сразу
закрыл дверь и потащил фон Эрнена дальше. Соседняя комната поразила меня
своей траурной простотой: в ее центре стоял черный рояль с открытой
крышкой, рядом - вращающийся стул, и больше не было ничего.
полусидеть в углу (все время транспортировки я тщательно следил, чтобы его
лицо не показалось из-за серой ткани пальто), я сел за рояль.
Поразительно, подумал я, товарищ Фанерный и рядом, и нет. Кто знает, какие
превращения претерпевает сейчас его душа? Мне вспомнилось его
стихотворение, года три назад напечатанное в "Новом Сатириконе", - там как
бы пересказывалась газетная статья о разгоне очередной Думы, а акростихом
выходило "мене текел фарес". Ведь жил, думал, прикидывал. Как странно.
фугу фа минор, всегда заставлявшую меня жалеть, что у меня нет тех четырех
рук, которые грезились великому сумасброду. Охватившая меня меланхолия не
имела отношения к эксцессу с фон Эрненом; перед моими глазами встали
бамбуковые кроватки из соседней комнаты, и на секунду представилось чужое
детство, чей-то чистый взгляд на закатное небо, чей-то невыразимо
трогательный мир, унесшийся в небытие. Но играл я недолго - рояль был
расстроен, а мне, вероятно, надо было спешить. Но куда?
с сомнением поглядел на кожанку фон Эрнена, но ничего больше не
оставалось. Несмотря на рискованность некоторых своих литературных опытов,
я все же был недостаточно декадентом, чтобы надеть пальто, уже ставшее
саваном и к тому же простреленное на спине. Сняв куртку с вешалки и
подобрав саквояж, я пошел в комнату, где было зеркало.
роста. Когда я перетянул ее ремнем с болтающейся кобурой и посмотрел на
свое отражение, я увидел вполне нормального большевика. Полагаю, что
осмотр лежавших у стены тюков мог за несколько минут сделать меня богатым
человеком, но победила брезгливость. Тщательно перезарядив пистолет, я
проверил, легко ли он выскакивает из кобуры, остался доволен, и уже
собирался выйти из комнаты, когда из коридора послышались голоса. Я понял,
что все это время входная дверь оставалась открытой.
метров двадцать холодной темной пустоты, в которой крутились снежинки. В
пятне света от фонаря был виден автомобиль фон Эрнена, на переднем сиденье
которого сидел непонятно откуда взявшийся человек в большевистском шлеме.
Я решил, что фон Эрнен успел вызвать по телефону чекистов. Перелезть на
нижний балкон было невозможно, и я кинулся назад в комнату. В дверь уже
барабанили. Ну что же - когда-нибудь все это должно было кончиться. Я
навел на дверь маузер и крикнул:
бомбами матроса в бушлатах и развратнейше расклешенных штанах. Один из
них, с усами, был уже в годах, а второй был молод, но с дряблым и
анемичным лицом. Никакого внимания на пистолет в моей руке они не
обратили.
нашу линию. Для содействия посылаю Жербунова и Барболина. Товарищи
опытные. Бабаясин."
говорить, они сели за стол.
Эриксон Стивен
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Распопов Дмитрий