следующий день сама, тихая и счастливая, легла и не проснулась...
мной, а после машинально придвинул к себе, просвечивает дно.
коридора стоит, уткнувшись в стену, Валерия. Она вроде бы смеется.
Подходим ближе - плачет.
столе. Шурик, глядя перед собой, шепотом повторяет глупую фразу:
- говорит шеф.
торжественно-печальный. Выбритый.
Никогда не спорящий Пониматель неожиданно тверд:
нас, не заплакала. Девочка еще ничего не понимает, удивляется, почему ее
не повели в садик. Берет у Шурика - и когда он успел захватить? - плитку
шоколада, с шелестом разворачивает ее.
после бесцельно толчемся на кухне. Я стою напротив двери, вижу: сползла
накидка с зеркала в прихожей. Прилаживаю ее на место, старательно убираю
складки, опять снимаю, нахожу кнопки и прикрепляю, теперь уже намертво;
Надо чем-то занимать себя, невозможно просто стоять и ждать.
ассоциации перескакиваю на кошек, которые будто бы предчувствуют
землетрясение... Спрашиваю:
стеной...
Обыкновение новостроек, помноженное на закон бутерброда. Дверь на лестницу
распахнута; слышно, как соседи звонят в управление энергоснабжения,
кричат: "У нас в доме покойник, а вы!.."
вперед", - говорит кто-то. Разворачиваемся. Идем по лестничным маршам.
Впереди нас несут подсвечник с тремя свечами. Громадные тени на стенах.
Ощущение чего-то совершенно ирреального. Мы с Шуриком несем сзади. При
наклоне Толя начинает сползать, и мне приходится свободной рукой
поддерживать его. Вдруг кажется: лоб его теплый. Мелькает невероятное, за
пределами здравого смысла: врачи ошиблись, он спит.
на третьем, на четвертом, на пятом этаже. Мы несем своего товарища. Но его
смерть еще не осознана нами. Когда это случится, каждый из нас - я верю! -
поймет в себе нечто, чего не понимал раньше. Я твердо верю в это.
бьет по глазам. И я чувствую, как одеревенело плечо, как устала рука. И я
вижу заострившееся лицо, складки, натекшие к тонкой, почти как у мальчика,
шее.
ты его видел в последний раз, как он выглядел, что говорил. Но я не моту
вспомнить, каким видел Толю в последний раз. Не запомнилось.
опыта поражения". - "А это обязательно?" - невпопад спросил я. "Для таких,
как ты, да. Вам это нужно, чтобы окончательно определиться: либо
сломаться, либо утвердиться на ногах". - "И Ножкин, по-твоему, сломался?"
- "Он уже исчерпался, сошел на нет..."
понятное мне самому раздражение.
деревенские родственники. Утром, говорят, должен прилететь старший брат -
офицер, несущий службу где-то в Сибири.
другими глазами смотрим друг на друга. Каждый думает сейчас о себе, но
думает так, что делается добрее к другим.
возвращается к Толе.
что оба напишем по варианту, потом выберем лучший, либо сделаем из двух
один.
слетел мой материал о безалкогольной свадьбе. В типографии эти сто строк
должны быть завтра к полудню. Когда редактор подпишет некролог в печать, в
канцелярской книге, где у нас ведется учет сданного сотрудниками строкажа,
против фамилии автора появится торопливая запись: "Пам. тов. 100 стр.".
отдашь его, и появится шанс-соблазн отгородиться от Толиной смерти,
сказать себе: я сделал все, что мог. А это не так. Главное - впереди,
главное - несмотря ни на что, хранить вину перед ушедшим товарищем. Суть
ее проста: он - мертв, мы - живы. Пока мы будем помнить это, мы будем
немного лучше, чем есть на самом деле.
успеть передать то, что чувствую, что мимолетно возникнув, пока еще живет
во мне.
инвалид, наследовавший матери Шурика. Входя, случайно грохаю громадной -
металл и стекло - дверью. Страж не просыпается.
меня свои прозрачные глаза, говорит:
когда менять что-нибудь будет поздно.
очки. Читает. Мрачнеет.
готов к печати давно, уже с месяц. Его содержание никак не сочетается с
некрологом. Жизни - жизненно, как говорится.
товарищ...
не все пуговицы застегнуты), говорит назидательно: