Чтение 3–й страницы книги ~Демон Сократа~

- Что еще за чужое? Опять чушь несешь. Ничего нет на свете чужого,
Хвощинский.

- А что есть? - наконец удивился я.

- Неупорядоченное множество случайностей, - яростно отрезал Юренев и
изумленно моргнул. - Вот так. Ни больше, ни меньше.

Я снова сунул пальцы в карман.

Копейку, что так обжигала мне пальцы, два года назад вручил мне
Юренев. Уже не на Алтае, уже в Городке. Даже не в Городке, а на
железнодорожном вокзале. Я уезжал один, ночью. Я никого не хотел видеть.
Ни Ию, ни Козмина, ни тем более Юренева. Но Юренев приехал на вокзал.

- Бежишь?

- Уезжаю.

- Надолго бежишь?

- Я уезжаю, не бегу.

- Нет, бежишь, - Юренев выругался. - Ну и катись себе! - и сунул мне
что-то в руку. Я взглянул: копейка.

- За какие услуги?

- У Ии спроси.

- У Ии?

- У нее, у нее, придурок.

Интересно, помнит он о копейке?

Я с трудом прогнал невеселые воспоминания: ночной вокзал, ругающийся
Юренев... Все же он проводил меня. Мог плюнуть, но проводил...

- Ну, Бабилон! Где спички?

2. ОГОНЬ ИЗ НИЧЕГО

Все это время скучный серый пакет валялся на тумбочке. Ни я, ни
Юренев им не заинтересовались.

Спирт ли подействовал или сказывалось позднее время, мы вдруг впали в
болтливость. То и это, и опять то, без всякой системы. А небо меж тем
начинало светлеть, какая-то птаха за окном пискнула.

Дерьмо твои книги, рычал Юренев, на спички заработать не можешь.
Ничего, возражал я, ты пойдешь и украдешь. Совести у тебя хватит.

Но идти воровать Юренев не собирался. Он даже к колумбийцу, спавшему
где-то неподалеку, идти не хотел. Он злился, рычал, рылся в моих вещах.
"Тоже мне - писатель! Исторические романы пишет! А спичек нет!" - "У тебя
тоже нет, - вяло защищался я. - И попомни мои слова, ты плохо кончишь. У
тебя страстишки низменные. Ты клептоман. Еще Андрей Михайлович говорил -
ты плохо кончишь. Кипятильник украдешь у горничной и сядешь лет на пять."
- "Отсижу, выйду честный, - рычал Юренев. - Ты скряга. Ты из-за спичек
старого друга отправишь в тюрьму." - "Сам такой. Торчишь везде поперек
горла. Куда ни позвоню, везде - обратитесь к Юреневу! Чего ты приперся? Я
тебя звал?"

- Спички, черт побери!

- Ты международные симпозиумы проводишь, - вяло отбивался я. - Твоего
вида швейцар трепещет, ты по-чукотски разговариваешь. Пошел бы да украл.

Я не боялся обидеть Юренева. Обычно он обижался только когда сам
хотел обидеться. Он меня просто не слышал. Он в ярости раздувал грудь. Я
видел: "Оля была здесь".

- Ты писака. Ты только писака. Рядом с тобой даже Гоша Поротов -
классик. Помнишь Гошу? - вдруг изумленно моргнул он. - Вот на гошину книгу
будут рецензии. Большие хорошие рецензии. По смыслу тоже дерьмо, но
большие, хорошие. Он этого заслужил.

Юренев вдруг надул и без того толстые щеки и голосом Гоши Поротова,
высоким, чуть ли не женским, прокричал:

- "Только снова заалеет зорька на востоке, раздаются крики уток на
речной протоке: ахама, хама, хама, ик, ик, ик!" Вот как писать надо! Живой
как жизнь! Это не о тебе, это о Гоше сказано. Знаешь, какая у него была
зажигалка? Он ее сам соорудил. Из охотничьего патрона.

Я перебил Юренева.

- Кому ни звони, все ссылаются на тебя. Я теперь трубку телефонную в
руки брать не буду.

- Ахама, хама, хама! - торжествовал, рыча, Юренев.

- Почему, черт побери, без тебя тут ничто обойтись не может?

Юренев самодовольно выкрикивал:

- "Захватив ружьишко, Ое с песней мчится к речке. Вы сейчас,
певуньи-утки, будете все в печке. Ахама, хама, хама, ик, ик, ик!"

Странно, но с Юреневым меня лет десять назад свел Андрей Михайлович
Козмин-Екунин.

Конечно, к тому времени я уже наслушался всякого об их закрытом
институте. В каких-то домах я не раз встречался с Андреем Михайловичем,
уже тогда членом-корреспондентом Академии. Правда, до настоящих бесед дело
как-то не доходило. Но Андрей Михайлович знал мои книги, а я в тот год был
в ударе - неплохо писалось да еще и везло. Наработав с утра несколько
страниц, я натягивал спортивный костюм и бежал вниз по Золотодолинской к
Зырянке. Речка почти неприметная, но тем не менее знаменитая. Однажды,
сбегая по отсыревшей тропинке, я чуть не сбил с ног Козмина.

Выглядел он диковато.

Тяжелый прорезиненный плащ чуть не до земли, тяжелые резиновые
сапоги, на голове что-то вроде шлема танкиста. На груди, на плечах, на
поясе подвесные карманы с аппаратурой, за спиной увесистый рюкзак.
Дополняли картину длинные усы несколько антенн. Крошечные датчики
крепились даже на дужках очках. Истинно робот! Я оторопел.

- Простите, пожалуйста, - Андрей Михайлович всегда отличался
вежливостью. - Вы ведь туда бежите? - он ткнул рукой в сторону живописной,
украшенной соснами и камнями, горки. - Не надо туда бежать. Именно сегодня
вам не надо туда бежать.

- Почему? - я несколько растерялся.

- Вы ведь правой рукой работаете? - склонив голову набок, Козмин
будто прислушивался к чему-то. - На пишущей машинке вы работаете правой
рукой?

Я кивнул.

К стыду своему, я так никогда и не научился работать на машинке всеми
пальцами.

- Вот и не надо сегодня туда бежать, - повторил Андрей Михайлович. -
День сегодня такой. Можете руку сломать.

- Правую? - тупо уточнил я.

Он вежливо подтвердил:

- Правую.

- Но я не понимаю...

- И не надо, не надо! - Козмин вежливо улыбнулся. - Лучше погуляйте
со мной. Вам сегодня вообще не надо никуда торопиться.

Странная беседа.

Мы гуляли и разговаривали. О человеческих судьбах, о судьбах книг, о
таинствах творчества, о великих играх, итог которых всегда один -
проигрыш. Человек никогда не может выиграть у природы. Человек никогда не
может сыграть вничью с природой. Человек, наконец, никогда не может не
проиграть природе. Есть что-то величественное в том, что мы уходим, а
природа остается. Еще мы говорили об экспериментах, требующих для их
выполнения людей истинно непредвзятых, даже ограниченных, черт возьми! А
кончил Козмин-Екунин несколько неожиданно: хотите побывать на Алтае? Вот
он планирует несколько выездов в поле. Опять же, сотрудники интересные -
Юренев, Теличкина.

Я хотел.

Я ничего не спросил о его странном наряде. Похоже, Козмину это
понравилось. А Алтай меня всегда интересовал. Рериховские места. Дымка
вечности густа над Алтаем.

Впрочем, поездка эта случилась не скоро, до нее я со многими
сотрудниками Козмина успел перезнакомиться.

- Ахама, хама, хама! - Юренев опять разъярился. - Спичек у него нет!
Придурок.

И сунул сигарету в толстые губы, завозился в кресле, удобно
устраиваясь.

Я удивленно замер.

С Юреневым явно что-то происходило. Он вдруг побледнел, кровь отлила
от широкого лица, будто на него поташом плеснули. Огромный лоб Юренева
покрыла густая испарина, под полуопущенными веками странно округлились
зрачки. По-моему, он уже вообще ничего не видел.

Но он шумно втягивал воздух, он жевал сигарету, он явно к чему-то там
такому приноравливался, и меня вдруг обдало мерзким ледяным холодком.

Сквозняк?

Вряд ли. Дверь была заперта, да и за окном ни ветерка, ни одна
веточка не дрогнула, а след, оставленный в раннем утреннем небе реактивным
самолетом, казался таким нежным и тонким, что в его петле, как мог бы
выразиться Юренев, и ангел бы не смог удавиться.

Яркая точка вспыхнула перед бледным лицом Юренева. Вспыхнула и
погасла. Но сигарета уже дымилась. Юренев удовлетворенно выпустил клуб
дыма и торжествующе открыл глаза.

- Ахама, хама, хама!

- Ик, ик, ик, - потрясенно подтвердил я. Как это у него получилось?

Я разозлился: все перерыл, спички искал, а ему ничего такого и не
нужно.

- Буфетчицам показывай свои фокусы. Или колумбийцам. Сам говоришь, у
них мафия.

А гостиница уже просыпалась.

Какие-то голоса, шаги, гудение водопроводных труб - обыденные вечные
шумы.