жаб в городе становилось все больше. Ясен перец, мама жабой не была, мама
была просто Гутой. Иногда - все реже и реже - как бы ласточкой. А она,
Мария, так и осталась Мартышкой. "Мартышка ты моя!.. Мартышечка ты
этакая!.." Интересно, а как он называет ночью тетку Дину?
перемелется - мука будет...
будет, зайдут, познакомятся. Давай-ка лучше еще по два пальца. За нынешнюю
Зону...
вот где...
значило вызвать у папки очередной взрыв бешенства. Он уже не раз ходил
разбираться с дочкиными учителями и одноклассниками. А потом матери
приходилось переводить Марию в другую школу.
себе на колени, прижал к груди. - Здравствуй, Мартышечка моя!
ласк не ехала крыша. Вот только в последнее время как бы изрядно стал
донимать запах алкоголя. Впрочем, ради папкиного хорошего настроения
стоило потерпеть. И, терпя, она потерлась носом о его небритую щеку.
говорит ему: "У-у, колючки!"?
- Ты все хорошеешь, девочка!.. Пожалуй, и я на днях в Зону схожу. Попрошу,
чтобы она сделала из меня настоящего африканца. А то - ни то ни се. Мулат,
он и есть мулат!
Настоящим... Черным и мертвым.
нежно шлепнул по заднице:
Папка не любил, когда о тетке Дине упоминал кто-либо еще, кроме него. А
сам он тетку Дину как бы всегда ругал. Наверное, подозревал, что ее
подблузочным пейзажем любуются и другие мужики, но поделать с этим ничего
не мог.
идти надо вовсе не через кладбище. К Кувыркающейся горе идти надо...
столовой, усадила дочку в мужнино кресло, поставила на стол хлебницу и
тарелки, принесла кастрюлю. Запахло луковым супом. Потом мать села
напротив, смотрела, как дочка ест. И Марии вдруг подумалось, что матери
очень не хватает второго ребенка. Нормального. Или двоих нормальных. Или
троих... Впрочем, тут она матери ничем помочь не могла - так далеко ее
возможности не распространялись.
уж лет прошло, а мать никак не может привыкнуть к дочкиным способностям. И
не привыкнет, скорее всего. Потому что не хочет привыкать. Потому что изо
всех сил своих дамских делает вид, будто у нее круто нормальная семья.
Куда как нормальная!.. Муж - бывший сталкер. Свекор - бывший труп. И дочь
- выродок. Только не бывший - вот в чем весь облом...
ярко-синее, с большим вырезом, повешено на дверцу шкафа. Белье выстирано,
высушено и выглажено. Ужин приготовлен и частично съеден. Посуда перемыта,
а в доме все блестит, словно в хирургическом кабинете Мясника.
шумно - выясняли сбои отношения разводившиеся Дотти и Дон Миллеры. Они
разводились уже третью неделю, и Гута с интересом наблюдала за этим
захватывающим процессом, третью неделю гадая, останется ли миссис Миллер с
мужем или все-таки уйдет к лысому владельцу парикмахерской.
Краузе, - судьба Дотти Гуту не захватывала. Переживания Ангелики ее
сегодня тоже не трогали. Поэтому она зашла в гостиную, выключила телевизор
и поднялась по ближней лестнице наверх.
посапывала, подложив скрюченную мохнатую лапку под заросшую грубой шерстью
головку. На бурой звериной мордочке застыла горькая гримаска: Мартышке
снились плохие сны. Хорошие сны снились ей только в те ночи, когда отец
был с семьей. Мартышка, правда, никогда не рассказывала Гуте о своих снах,
но - если отец ночевал дома - дочкина мордочка переставала быть звериной:
животные не улыбаются. А в последнее время дочь постоянно напоминала Гуте
зверька. Говорила она все реже и реже, и развлечения ее совершенно
перестали быть похожими на игры. Да и развлечениями ли они были?..
с какой-нибудь книжкой, - поправила свесившееся с кровати одеяло и
выключила ночник. Мартышка по-детски зачмокала, но не проснулась. А может
быть, проснулась и зачмокала. Кто ее теперь разберет!..
Папаня неподвижно сидел перед окном. То ли смотрел на мерцающие за стеклом
звезды, то ли разговаривал с потусторонним миром. Гутино внимание ему не
требовалось. Как и всегда - после смерти. В живые-то времена он и по
заднице мог шлепнуть. Или за грудь ущипнуть. А потом посмеивался над
свирепеющим от ревности Рэдом... Боже, как же давно эта было! Словно и не
с нею вовсе... Теперь в невесткиных заботах папаня не нуждался, но она
все-таки застелила ему постель. Как вчера, позавчера и неделю назад. А
завтра утром уберет несмятые простыни в шкаф. Как вчера, позавчера и
неделю назад...
кровать, но она знала, что не уснет.
и всегда означало, что "на рыбалке возникли некоторые осложнения". Понимай
- нарвался на жаб.
веселого шума подъехавшей машины и радостного стука гаражной двери, то ли
жуткого телефонного звонка.
зазвонил. Но не телефонный - у входной двери.
своими ооновцами и спешно оформленным ордером на обыск. Поэтому Гута
посмотрела сквозь дверное стекло, не зажигая на крыльце света.
без него было понятно, что там не капитан Квотерблад. Капитан Квотерблад
не был толстым. Кроме того, капитан Квотерблад носил фуражку. Или - на
худой конец - шляпу-пирожок. А такое воронье пугало на голову напяливал
лишь один-единственный человек в Хармонте.
дверь.
Гуте нервы в старом доме. Конечно, понять прежних соседок было можно.
Наверное, Гута и сама бы вела себя на их месте подобным же образом.
Наверное...
в собственный дом. Рэдрик встретил ее в штыки. Гостья прикинулась
дурочкой. Тогда он попытался отшить ее - да так, чтобы и дорогу к ним
забыла. Своего он добился: старая Эллин ушла. Но на другой день явилась
снова. На третий - тоже. И на четвертый... Гута и сама не уловила, как это
случилось, но незаметно соседка стала для нее если не матерью, то сродни
старшей сестре. А потом, сообразив наконец, что Эллин относится к Мартышке
совсем не так, как соседи по старому дому, оттаял и Рэдрик. Гута этому не
удивилась: ведь в душе он был человеком добрым. Окажись муж по-настоящему
злым, тем, кем он пытался предстать перед окружающими, Гута бы в него не
влюбилась. Она терпеть не могла злых людей. Впрочем, они платили ей той же
монетой...
потом обнаружила, что старая Эллин попросту жалеет Марию. А через
некоторое время окончательно поняла: для новой соседки всяк, кто явился на
свет, есть богоугодное создание. Уж такой она, Аделина Норман, уродилась.
И потому, когда соседка заявлялась в гости, Гута встречала ее не без