Чтение 3–й страницы книги ~Истовик-камень~

- Господин не надевает тебе свой знак, потому что скоро продаст.

- Тебя не ведут на цепи и не везут в клетке, - сказал Щенок. - Почему же ты не убегаешь?

Каттай улыбнулся: вот и ему выдался случай наставить не знающего истин. Он ответил:

- Потому, что негоже бегать от Предназначения.

- Какого предназначения?..

Каттай объяснил, и венны переглянулись.

- Кто научил тебя такой чепухе?.. - хмыкнул Волчонок.

- Моя мама.

Волчонок поёрзал на жёстком деревянном долу.

- У нас чтут матерей, - проговорил он затем. - Давай выбросим то, что я нечаянно сказал, в отхожее место. Я не хотел обидеть тебя.

Каттай улыбнулся впотьмах.

- Я раб и сын рабов. У меня нет гордости, которую можно ранить словами.

- Этот Достойный с его Деянием... - вновь подал голос Щенок. - Кто тебе сказал, что это - не ты сам?

- Я?.. - изумился Каттай. Потом вспомнил: - Двести лет назад в нашем городе сразу много рабов совершили Деяние. Это было во время Последней войны. Полководец Гурцат Великий хотел захватить город. Под стенами встал отряд в два раза больше нашего обычного войска. Тогда государь шулхад вооружил всех мужчин и даже рабов. За доблесть в сражении им была обещана вольная...

- И они её получили?

- Да. Потому что, как говорят, именно ярость рабов помогла разбить осаждающих. Шулхад Эримей был великий правитель-Щенок придвинулся ближе, насколько позволила цепь. Он сказал:

Не хочешь бежать сам - так выпусти нас!

Каттаю стало страшно. Ему показалось, глаза венна светились в ночи, как два изумруда.

Нет. нет!.. зашептал он, отползая прочь по траве. - Нет, что ты... нет... Я добрый раб... Я не могу предать господина...

Щенок хотел сказать что-то ещё, но Каттай слушать не стал. Он вскочил и убежал прочь, спотыкаясь в потёмках. Забрался в повозку, ставшую за эти дни такой родной и привычной, свернулся там на мешках и неслышно заплакал. Что-то в нём жутко и томительно отозвалось на слова о побеге, что-то затрепетало в груди, словно домашняя птица, услышавшая из поднебесья зов вольных собратьев...

Но слишком искусно подрезаны были крылья, и птица даже не попыталась взлететь.

Самоцветные горы были труднодосягаемы и славились этим. Старинные летописи гласили: давным-давно, когда безымянный старатель впервые обнаружил драгоценные жилы-верховки (легенда рассказывала о подстреленном олене: зверь, силясь встать, сорвал копытами пласт земли с травой, и на солнце засверкали баснословные россыпи), завоёвывать дармовое богатство отправилось превеликое множество народу. Охотники за камнями повалили из всех ближних держав. Саккаремцы, нарлаки, халисунцы, нардарцы... шли люди даже из Вечной Степи и из Потаённой Страны Велимор. В одиночку закладывали неглубокие копанки, по двое-трое били первые шурфы<Ш у р ф - в горном деле: разведывательный колодец> - "напытки"...Всем казалось: только бы отыскать "то самое" место - и за богатством, валяющимся под ногами, останется лишь нагнуться...

Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится, просчиталось.

Потомки самых удачливых стали хозяевам" рудников и теперь наслаждались богатствами, не поддававшимися никакому исчислению. Дети менее удачливых пошли к ним в услужение, став рудознатцами и гранильщиками камней. Но большинство тех, кто устремился к Трём Зубцам с котомками и кирками, так и не увидели не то что рубинов и золота - даже самого паршивенького крошащегося червеца<Ч е р в е ц - старинное название красного граната>...

Так говорил Харгелл, и Каттай ему верил. Трудно не поверить, когда говорит Харгелл. Харгелл жесток, как сама жизнь, и, подобно ей, мало расположен к ласковым сказкам.

Караван Ксоо Таркима только-только втянулся в предгорья, а дорога уже стала опасна. Она косо тянулась вверх по склону холма, и обе её стороны были укреплены сваями и плетнём. Иначе сверху могли посыпаться камни, а сама дорога - съехать оползнем вниз. Харгелл утверждал, будто такие рыхлые склоны были куда страшнее нависающих скал.

Наверное, он знал, что говорил. Каттай только пробовал вообразить, сколько дерева и из какой дали потребовалось привезти, чтобы построить эту дорогу. А какого людского труда она, наверное, стоила!..

- Труда ?.. - расхохотался Харгелл. - Труд - это то, что делает наш хозяин. Он сам ставит себе урок, он знает, чего хочет, и не жалуется, когда тяжело. А рабов, строивших эту дорогу, всё время подгоняли кнутами и грозили оставить без жратвы, если они не выполнят назначенного на день. Такие не трудятся, а ишачат!

Каттай посмотрел на вереницу невольник ков, угрюмо и молча одолевавших подъём, а

- Каждый из них либо грабил, либо убивал, либо обманывал, - заметил Харгелл. - А Их сюда привели их собственные дела. Пуст" отрабатывают то, что отняли у добрых людей!

"И Щенок с Волчонком? - невольно испугался Каттай. - Они тоже у кого-то срезали кошелёк?.."

На сей раз Харгелл превратно истолковал его взгляд.

- Вот кому незачем бояться кнута, так это тебе. Ты ещё там, чего доброго, даже и в господа выйдешь...

В другое время Каттай непременно набрался бы храбрости и расспросил его, почему это господин велел дать ему хлеба с маслом и что за удивительная судьба ожидала его в Самоцветных горах. А уж от слов "даже и в господа выйдешь" у него просто захватило бы дух: то есть как??? Мне скажут, что я ДОСТОИН, мне дадут свободу и назовут ГОСПОДИНОМ???

Но не теперь! С самого утра Каттая преследовало острое, как головная боль, ощущение некоей неправильности и зловещего напряжения повсюду вокруг. Почти так было однажды, когда у него на ноге случился нарыв: воспалённая шишка зрела и зрела, чтобы наконец прорваться и вытечь. Вот и сегодня весь день в нём росло зудящее беспокойство. Откуда-то шёл глухой гул: так стонали бы прочные дубовые балки, не в силах выдержать навалившийся груз. Гул этот оставался неразличимым для обыкновенного уха, лишь Каттай слышал его... да ещё кони, беспокойно прядавшие ушами. Когда наконец мальчик понял, в чём дело, он отчаянно схватил надсмотрщика за руку и закричал:

- Дядя Харгелл, здесь опасно!.. Дядя Харгелл!..

Он даже не думал, поверит ли ему свирепый нарлак. Но тот поверил. Сразу и без лишнего слова. Он был слишком опытен. Такие, если видят, что смирный домашний пёс вдруг схватил из колыбели младенца и бежит с ним на улицу, - мысленно благодарят за предупреждение и тотчас бросаются следом. А не ищут дубину, чтобы прибить взбесившегося кобеля.

- Ингомер!.. - заорал Харгелл во всю силу лёгких. - Гони!..

Сам же кинулся к невольникам, ругаясь в девяносто девять петель и ревя что было мочи:

- Бегом, вонючие отродья водяной крысы! Бегом!..

Говорят, никто на свете не умеет материться так, как надсмотрщики. Наверное, это правда. Они имеют дело со всеми народами света и прекрасно знают, что самое оскорбительное для арранта, а что - для жителя шо-ситайнских болот. Поэтому до них далекое и проигравшим битву наёмникам, и саккаремским купцам, обнаружившим, что их надули, и даже чёрным головорезам с кораблей, охраняющих морские границы империй Мономатаны.

Но в эти мгновения Харгелл утратил всю? свою изобретательность. Должно быть, оттого рабы не стали переругиваться с ним и спорить и тяжело затрусили вперёд, подхватив цепь. А Ингомеру даже не пришлось пускать в ход бич. Услышав "Гони!", он для начала лишь привстал и чмокнул губами - и кони обрадованно зарысили, а потом поднялись в галоп. Цепь натянулась и заскрипела. Кони налегали люди, ругаясь, прибавляли шагу.

Крутой склон над дорогой усеивали большие угловатые валуны. Иные с полновесный арбуз, иные - с сарай. Они лежали так, словно в древности некий великан небрежно, словно плохой пахарь, разбрасывал их горстями - где густо, где пусто. Там и сям виднелись глубокие борозды: после дождей и особенно по весне валуны скатывались, наваливаясь и напирая один на другой...

...Нынче была уже далеко не весна, и дождь последний раз шёл дней пять назад, но от судьбы не уйдёшь. Нескольким камням просто "пришёл кон" <"Пришел кон" - выражение, означающее наступление рокового момента в судьбе> скатиться, и если случай вывел под обвал людей и повозки - значит, так тому и следует быть. Первый валун с треском и рокотом выехал на дорогу, едва не сметя ослика и клетку с мальчишками-веннами. Длинноухий с перепугу рванул вперёд так, что повозка встала на одно колесо, но выправилась и продолжала катиться. Следующий камень, поменьше, пронёсся, подпрыгивая и раскалываясь на ходу, перед самыми мордами упряжных коней. Саврасые шарахнулись, насколько позволяла дорога, однако хода не сбавили. Им не меньше, чем людям, хотелось убраться подальше от опасного места, и, в отличие от людей, они хорошо знали, как это сделать. Пегая кобыла под Ксоо Таркимом бесилась и ржала, взвиваясь на дыбы и желая нестись вперёд во всю прыть. Молодой купец сдерживал её крепкой рукой. Не дело хозяину убегать, бросая работников и товар. Тарким лишь поглядывал вверх, силясь угадать, откуда покатится новый валун.

- Стыд вам, алчные духи предгорий! - прокричал он, силясь быть услышанным за грохотом и треском обвала. - Я ли не подарил вам вчера две лепёшки и зайца!.. Во имя рваной накидки Хранящей-в-пути, да постигнет вас справедливая кара...

Словно в ответ на угрозу, над головами бегущих людей раздался чудовищный скрежет, отчасти похожий на смех. Так, забавляясь ничтожными притязаниями смертного, мог бы расхохотаться сам холм. Где-то там, выше по склону, докатившиеся сотрясения нарушили равновесие целого гнезда валунов, и глыбы двинулись вниз. Крупные обломки набирали скорость обманчиво-медленно. Они величаво и тяжеловесно вращались, приминая хрустящие осыпи, и от ударов срывались новые камни.

Мелкие камешки неслись вниз прыжками по десять саженей, отскакивая и жужжа на лету, словно выкинутые из пращи...

Один небольшой, пуда на два, валун уже упокоился на дороге - но только затем, чтобы лечь под колесо повозке-клетке. Повозка подпрыгнула и всё-таки перевернулась. Осёл тоже упал и забился, истошно крича, пытаясь? подняться. Это никак не удавалось ему - мешали оглобли. Новый камень вылетел из тучи пыли, окутавшей всё кругом, и со свистом пронёсся над самой клеткой. Волчонок завизжал и затряс было прутья, потом скорчился в комок, скуля и силясь хоть как-то прикрыть ладонями голову. Щенок, с белыми скулами, как мог выпрямился и стал нараспев произносить некие слова. Кто знал обычаи его племени, тот понял бы - он пытался с достоинством принять смерть. И перечислял имена тех, с кем должен был встретиться за её чертой. Тарким оглянулся на опрокинутую повозку, но не стал посылать к ней никого из надсмотрщиков. Это - позже, когда выдохнется обвал. А если клетку засыплет совсем, значит, туда и дорога. Никто не скажет про Ксоо Таркима, будто он рисковал своими работниками ради двух - может быть, уже мёртвых - невольников и осла...

Каттай, пригибаясь, бежал возле заднего колеса конной повозки. Тарким наклонился с лошади и, схватив за шиворот, вскинул лёгкого мальчишку перед собой на седло. Оставлять своё главное сокровище на произвол духов предгорий Тарким был вовсе не расположен!

Как оказалось, купец очень вовремя о нём позаботился. Прыгнув вперёд, пегая поравнялась с упряжными лошадьми, и в этот момент из-за повозки послышался глухой удар и почти сразу - страшные крики, а сама повозка остановилась так, словно её колёса приросли к дороге разом и насмерть - до того резко, что два передних коня повалились на колени.

Но на этом коварство духов предгорий оказалось исчерпано. Валуны больше не покидали своих вековых гнёзд, прекратился грохот и гул, лишь кое-где, зловеще шурша, продолжали осыпаться мелкие камешки. Обвал кончился. Упряжные кони, привыкшие к опасностям дальних дорог, успокоились сразу, горячая нравом пегая ещё поплясала, но, когда начала оседать пыль, перестала рвать узду и она. Тарким повернул кобылу и поехал взглянуть, что же случилось.

Кусок скалы размером с халисунскую винную бочку въехал в самую голову вереницы рабов и накрепко прижал к земле цепь. Вместе с цепью придавило троих рабов. Один был мёртв - ему размозжило всю левую половину тела. Второй, с ногами, превращёнными в кисель до самого паха, взмахивал свободной рукой, словно плыл через тёплое озеро. Его лицо сияло блаженной улыбкой - так бывает, когда хлынувшая боль превосходит все мыслимые пределы и гаснущий разум просто отказывается её постигать. Широко раскрытые глаза смотрели в серое небо, но то, что они там видели, уже не принадлежало этому миру. Рядом на земле сидел Рыжий. Его левую ступню пригвоздил и, видимо, искалечил острый край камня. Рыжий мотал головой и кусал губы, едва удерживаясь, чтобы не завыть в голос.

А от четвёртого остался только кусок цепи, перерубленной ударом валуна о валун. Теперь этот раб во все лопатки улепётывал прочь, назад, туда, откуда пришёл караван. Это был Корноухий.

Харгелл, подоспевший на место раньше Таркима, уже гнался за беглецом. Раненые и тем более погибшие под обвалом могли потерпеть, но поимка удравшего никакому отлагательству не подлежала. Вместе с Харгеллом за Корноухим бросились ещё двое надсмотрщиков - таких же сытых и выносливых, как их предводитель. Корноухий мчался, прыгая через камни, с отчаянной быстротой спасающего свою жизнь. Но после нескольких седмиц в караване удирать от надсмотрщиков было всё равно что от сторожевых кобелей. Настигнут, прижмут и...

Корноухий, при всей его прыти, понял это уже возле опрокинутой клетки. Погоню отделял от него какой-то десяток шагов, и беглец сделал единственное, что ему ещё оставалось, - выпрыгнул за край дороги и, кое-как соскользнув по растрёпанным сваям, лохматым от свежих щепок, начал спускаться на осыпь. Но и тут судьба уготовила ему неудачу.

Корноухий был уличным вором. Он промышлял на торгу в большом городе и уж там-то, в своей Четверти, отлично знал каждый закоулок и тупичок. Уж там-то он играючи удирал и от разгневанного прохожего, хватившегося мошны, и от стражников, которым вроде бы полагалось знать город не хуже воров... Дальняя окраина Самоцветных гор оказалась куда менее милостива к карманнику. Думая только о том, как бы ещё на шаг отдалиться от Харгелла с помощниками, Корноухий с разгона запрыгнул на большую кучу камней, начал перескакивать с одного на другой...

...И не сразу почувствовал, что камни зашевелились и поехали у него под ногами. Это было совсем свежее нагромождение валунов; глыбы, ещё горячие от соударений, не успели толком улечься и обрести хотя бы шаткое равновесие. Тяжесть человеческого тела оказалась достаточна, чтобы побеспокоить их вновь.

- Стой, дурень!.. - заорал сверху Харгелл. Но для раба, ударившегося в побег, это "стой!" имело только один смысл. Корноухий оглянулся, блеснув сквозь пыльную бороду оскаленными зубами, и прыгнул еще дальше вперёд...

Он наконец понял свою ошибку, когда огромный и казавшийся таким надёжным валун начал с потрясающей лёгкостью поворачиваться под ним, грозя сбросить. Корноухий испуганно вскрикнул и подался назад. Камень, как ни удивительно, успокоился. Беглец снова оглянулся и увидел, что преследователи остановились поодаль, на песчаном откосе, где им ничто не грозило. Он осторожно переступил, затевая очередной прыжок... Валун тотчас отозвался зловещим раскачиванием, камни помельче заскрипели, как мельничные жернова. Корноухий мигом раздумал прыгать и замер, как изваяние.

- Эй, малый!.. - опять подал голос Харгелл. - Послушай-ка, что скажу! Не шевелись, пропадёшь!..

Беглец и сам успел это уразуметь. Любое неловкое или плохо рассчитанное движение грозило сбросить его в каменную молотилку, переломать кости, расплющить...

- Я брошу тебе верёвку! - закричал Харгелл. - Держись крепче, мы тебя выдернем!

Корноухий молча смотрел, как один из надсмотрщиков взобрался обратно на дорогу и вскоре вернулся с мотком прочной пеньковой верёвки. Харгелл примерился и очень ловко метнул её Корноухому. Она скользнула по драным, потерявшим форму и цвет башмакам бывшего вора. Тому достаточно было нагнуться, чтобы схватить её. Но он не нагнулся. Подобным образом иногда ведут себя люди, придавленные опасностью столь грозной, что душевных сил не остаётся даже для шага к спасению. Так ребёнок, застигнутый пожаром, боится выпрыгнуть за окно в сажень высотой и замирает, не двигаясь ни туда, ни сюда... Опытный Харгелл сразу понял, что здесь дело было в ином. Он поднял руку:

- Погоди, малый! Ты небось думаешь, я тебя вытащу, а потом запорю, так?.. Клянусь, никто тебя пальцем не тронет!.. - В самом деле, ещё не хватало увечить поркой раба, предназначенного для скорой продажи. Но Корноухий не пошевелился. Тогда нарлак расстегнул ворот, вытащил чтимый символ своего племени - позеленевший от пота бронзовый трилистник Святого Огня - и прилюдно поцеловал в знак нерушимого слова: - Это видел?.. Ну, держи верёвку, болван!..

Снова свистнул упругий витой конец, брошенный умелой рукой. Бросок вышел ещё удачнее первого: верёвка упала на камень и осталась лежать возле ног беглеца. Корноухий долго молча смотрел на неё. Потом оглянулся на камни, шатко замершие над крутизной. И наконец прямо поглядел на Харгелла. На своих недавних товарищей, по-прежнему связанных, как гроздь, придавленной цепью... Пыль успела опасть, и они с дороги хорошо видели его, а он - их.

- Пусть надсмотрщики в рудниках меня вот сюда поцелуют!.. - вдруг громко и торжествующе заорал Корноухий, и Харгелл понял, что было у него на уме, ещё прежде, чем беглец оттопырил тощий зад и хлопнул себя ладонью. - Пускай поцелуют!..

И Корноухий принялся, хохоча, плясать на своём камне, и тот немедленно затанцевал вместе с ним, раскачиваясь всё сильнее. Корноухий бесстрашно подпрыгивал и хлопал себя по пяткам, верша свадебный танец своей родины, южного Саккарема. Из-под многопудовой глыбы с треском и скрежетом стали выворачиваться камни поменьше, вся груда начала шевелиться, словно под ней пробудилось и собралось вылезти наружу нечто громадное. Надсмотрщики поспешно попятились: новый обвал грозил захватить ту часть склона, где они находились. Потом большой камень начал медленно опрокидываться.

Позже кое-кто говорил, будто в последний миг Корноухий пытался схватить верёвку, так и не вытянутую Харгеллом. Кое-кто слышал, будто его отчаянный хохот якобы перешёл в полный ужаса вопль... Так было или нет - никто уже не узнает наверняка. Валун перевернулся. Величавое движение тяжёлой скалы лишило равновесия всю груду камней, и они сперва сдвинулись, а потом, поднимая тучи песка, всё быстрее покатились по склону. Чтобы остановиться и обрести упокоение уже в самом низу, на дне глубокого распадка между холмами...

Могильный курган бывшего вора, который; не пожелал идти, как баран на привязи, в рудники Самоцветных гор.

Каменные жернова провернулись и замерли, смолов в пыль то, что судьбе было угодно между ними вложить.

- Я старый осёл!.. - сказал Харгелл досадливо. - Надо было поймать его петлёй, и вся-то недолга! Так ведь побоялся, дурак, что парень отскочит и сорвётся в обвал...

Он сматывал верёвку. Вернее, то, что от неё осталось: размозжённые, перебитые лохмотья.

- Теперь только мешки завязывать. Ещё и верёвку испортил, холера.

Двое мальчишек-веннов в опрокинутой клетке были живы и, судя по всему, серьёзно не ранены. А вот Рыжему досталось так, что не позавидуешь. Когда надсмотрщики вернулись к повозке, он по-прежнему сидел на земле, сжав руками лодыжку придавленной камнем ноги, и негромко стонал. По его лицу, смывая застарелую грязь, ручейками скатывался пот. Над Рыжим, задумчиво теребя усы, стоял Ксоо

Тарким. Когда подошёл Харгелл, он спросил его:

- Ас этим что будем делать? Посоветуй.

- Прикончить, - пожал плечами нарлак. - Даже если рана не воспалится, за три дня. пути, что нам остались, он съест каши на большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике.

Тарким заколебался... Он и так потерял сегодня троих. Каттай, державший повод пегой кобылы, упал на колени и прижался к сапогам торговца:

- Не вели убивать его, мой милостивый господин! Он хороший! Он всегда был добрым рабом!.. Позволь, я буду ухаживать за ним и отдавать ему свою кашу...

- А мальчонка-то молодец, - припомнил Харгелл. - Это ведь он предупредил меня, что сейчас начнётся обвал!

Тарким нахмурился, размышляя.

- Откуда ты, раб? - наконец обратился он к Рыжему.

Тот долго молчал - смысл сказанного медленно доходил до него сквозь обречённость и боль.

- Я аррант, - выговорил он затем. Не добавив положенного "господина".

- Грамотный небось? - обрадовался Тарким. Приканчивать раба ему не хотелось. - Каким ремеслом ты владеешь?

- Я был учителем... Я учил детей Управителя нашей столицы. Меня звали Тиргеем...

- Учитель, - усмехнулся Тарким. - Что-то многие нынче избавляются от учителей. Вот и наш благословенный шад, да прольёт Богиня дождь ему под ноги, отправил недавно в ссылку своего наставника, славного Зелхата, прозванного Мельсинским. Жаль, что так вышло, редкого ума был старик... За что же ты угодил в рабство, аррант? Небось целовался с дочерью своего Управителя вместо того, чтобы обучать её грамоте?..

Тиргей выговорил медленно, сквозь зубы:

- Я разошёлся во мнении с придворным астрологом Управителя... Я предостерегал, когда тот пророчил успех... И этот лжеучёный обвинил меня в клевете на Царя-Солнце, к которой я никогда не был причастен...

- Ну, это все они так говорят, - фыркнул Харгелл. Он вытащил из ножен, пристёгнутых к левой руке, боевой нож, которым никогда не пользовался за едой, и деловито погладил им мозолистую ладонь, правя лезвие, точно брадобрей бритву. - Сплошные праведники на цепи, только хари почему-то разбойничьи. А послушать, так каждого - ни за что ни про что!

- О чём же ты пытался предостеречь Управителя, раб? - спросил Тарким. Каттай по-прежнему стоял перед ним на коленях, с проснувшейся надеждой глядя на своего великодушного господина.

Тиргей еле слышно ответил:

- О проходе сквозь гору, которым тот собирался украсить главную дорогу к столице. Мои разыскания убедили меня, что там текут под землёй неукротимые воды... А придворный астролог... он утверждал, будто поток не может проникнуть сквозь гору... с одного склона на другой...

Тарким щёлкнул пальцами, припоминая:

- Ага! Мне один ваш купец недавно рассказывал за бокалом вина... Что-то там такое о заваленном тоннеле в Карийских горах и о реке, внезапно поменявшей течение... Не удивлюсь, если Царь-Солнце скоро выгонит такого дурака Управителя. Харгелл!..

- Что, хозяин? - с готовностью встрепенулся надсмотрщик. - Добить?..

- Нет. Вели рабам подналечь и откатить этот камень. Впряги коней, если потребуется. Да смотрите, ногу ему совсем не оторвите!..

Харгелл пожал плечами, спрятал нож и принялся командовать невольниками, собирая их вокруг камня. Тарким же пошёл выяснить, почему всё то время, пока решалась судьба Тиргея Рыжего, возчик Ингомер безучастно сидел на своих козлах. Равнодушие к участи раба ещё можно было понять, но сегван даже ухом не повёл, когда речь зашла о его драгоценных конях! Это было поистине удивительно и заставило торговца насторожиться.

Тарким обошёл повозку и окликнул:

- Ингомер! Эй, Ингомер, ты что там, уснул?..

Выходец с Островов не пошевелился и не ответил.

- Дядя Ингомер, - забеспокоившись, Каттай полез к возчику на сиденье.

Сегван пристально глядел на своих любимых саврасок, крепко держа вожжи и чуть приоткрыв усатый рот, словно собираясь отдать команду коням. Но в его глазах не было ни движения, ни жизни, а по левому виску на кожаный плащ стекали, густея, тёмные тяжёлые капли. Крохотная каменная чешуйка, отлетевшая при соударении глыб, промчалась вдвое быстрее самой проворной стрелы и ударила Ингомера в голову, убив наповал. Он, наверное, не испытал боли, не успел ничего понять и даже не заметил, как умер. Просто шагнул с дороги, прорезанной в склоне холма, на знакомые снега, взвихренные северной метелью. И сразу увидел могучего пса, запряжённого в лёгкие, быстрые санки. И брата, махавшего из санок рукой: "Вот наконец и ты, Ингомер!"

Эти саночки некогда строились на одного, но много ли места нужно бесплотной душе? И вот уже свищет под полозьями снег: "Поедем домой, брат. Ты видишь - вон он показался впереди, наш остров Розовой Чайки. Он ждёт нас..."

Клетку с мальчишками-веннами вновь поставили на колёса, и ослик, по счастью, тоже непострадавший, потащил её дальше. Только теперь он шагал у конца цепи, привязанный за уздечку; надсмотрщик, который вёл его раньше, занял место на козлах вместо погибшего Ингомера. Тело возчика погребли под скалой, и Харгелл, знакомый с верой сегванов, выбил на камне три треугольника - знак громовержца Туннворна. Но никто не стал возиться и хоронить двоих рабов, убитых скатившимся валуном. Их просто сбросили с крутизны вниз, на каменистую осыпь, и маленькая лавина с шуршанием унесла трупы долой с глаз.

- Вот и с нами так будет, когда доберёмся на рудники... - проговорил невольник, шедший последним в строю. От пережитого страха его потянуло беседовать, и он говорил по-сегвански, чтобы юные венны его поняли. - Всех нас уморят работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого позже. Я-то старик, я успел пожить, а вас жалко. Я выпустил бы вас, если бы мог...

Пыль, глубоко въевшаяся в кожу и волосы, не давала определить возраст. Сколько лет могло быть могучему телом мужчине, назвавшему себя стариком? И сорок пять, и все шестьдесят... Как и большинство рабов в караване, он был родом из Саккарема. Другие невольники называли его Дистеном, что значило просто "должник". Щенок по обыкновению промолчал, а Волчонок спросил:

- Этот человек... ну... этот самый... что пытался бежать... Корноухий. Надсмотрщик ведь обещал его не наказывать. Значит, он... это самое... выбрал смерть под камнями оттого, что не хотел попасть на рудник?

- Да. И скоро мы все пожалеем, что не нам выпала его доля.

Волчонок поскрёб выгоревшие на солнце вихры:

- Там так плохо? Нас будут всё время бить, чтобы работали?..

Пожилой раб усмехнулся:

- Бить будут тех, кто не выполнит дневного урока, но это не главное. Мы будем работать глубоко в недрах, там, куда не заглядывает солнце. В подземных забоях только горят факелы, из-за которых воздух делается тяжёлым и почти негодным для дыхания. И там всё время смрад, потому что вокруг много людей, годами по мывшихся и не менявших одежды. Все они ещё и справляют нужду прямо там, где работают... - Он помолчал и добавил: - А драгоценные камни, которые вот так добываются, сияют потом в коронах вельмож. Ими украшают себя дочери государей... И купчихи, дорвавшиеся до богатства...

Щенок впервые подал голос:

- Ты говоришь так, как будто сам побывал там.

Он сильно шепелявил из-за отсутствия переднего зуба.

Дистен передёрнул плечами:

- Я слышал рассказ человека, вышедшего оттуда...

- Вышедшего? - насторожил уши Щенок. - Как же это у него получилось? А Волчонок добавил:

- Ты говорил, все попадают в отвалы...

- На самом деле не все, просто среди нас, тех, кто здесь в караване, едва ли отыщется способный спастись. Я, по крайней мере, такого не вижу... - Цепь дёрнула Должника вперёд, он споткнулся и, выругавшись, некоторое время шагал молча. Потом продолжал: - Ты парнишка вроде неглупый... посуди сам. Кое-кого берут в надсмотрщики, и тем людям живётся в самом деле неплохо. Они одеваются в крепкую одежду и едят досыта, а всей работы - присматривать за другими. Вот как у нашего Харгелла... - Тут он предусмотрительно понизил голос до шёпота: - Мать которого, без сомнения, нынче без передыху кроют в преисподней самые гнусные демоны... Чья жеребцовская плоть, я уверен, напоминает утыканные шипами дубины...

- Не оскорбляй его мать, - перебил Щенок. - Она не хотела вырастить своего сына жестоким!

Дистен не обиделся. Лишь невесело рассмеялся - взрослый, опытный человек, беседующий с мальчишкой.

- Видно, правду говорят про вас, веннов, будто женщин у вас чтут навроде Богинь... Ты все свои двенадцать или сколько там зим просидел в лесу, парень, и ум твой - как, новенький кувшин, ещё ничем не наполненный. Ты не видел людей. Когда жизнь как следует обомнёт тебя на своём гончарном кругу, ты поймёшь: всякий человек таков, каким его отец с матерью вырастили...

- Мать с отцом, - упрямо прошепелявил Щенок.

- На сей счёт ты тоже своё мнение переменишь... И не спорь со мной!

- Расскажи ещё про рудник, Дистен, - попросил Волчонок. - Ты говорил про надсмотрщиков...

- Вот попадёте туда, сами и увидите.

- Нам надо побольше узнать заранее, чтобы выбраться оттуда, - сказал Щенок.

- Выбраться? Ты надеешься выбраться?

- Я должен.

- Что?..

- У меня остался враг. Я убью его. Пожилой саккаремец по достоинству оценил уверенность, прозвучавшую в голосе прикованного цепью подростка.

- Вот пройдёт десять лет, тогда уже и сочтёмся, кто прав... если ноги до тех пор не протянем. По крайней мере, вспомнишь меня... Ну так вот. Надсмотрщикам, как я сказал, живётся лучше всего. Ещё есть надежда у тех, кто молится Богам-Близнецам. Жрецы этих Богов иногда приезжают в Самоцветные горы и выкупают единоверцев... Да, правильно говорят - знал бы, где падать придётся, соломки бы подстелил. Ведь этот же мой приятель... В свой храм звал... Так нет бы мне, дурню, хоть порасспросить, что там у них как...

- Они скажут: "Святы Близнецы, прославленные в трёх мирах!" - совершенно неожиданно для саккаремца пояснил Щенок. - А ты, если веруешь, должен ответить: "И Отец Их, Предвечный и Нерождённый..."

Дистен изумился до такой степени, что забыл смотреть под ноги и снова споткнулся. На сей раз никто не стал его дёргать, наоборот, было слышно, как невольники по цепочке передавали сказанное Щенком. Как знать! Может, эти слова когда-нибудь помогут выжить тому, кто их запомнит!

- Ты-то откуда... всё это, парень?.. - сумел наконец выговорить Должник. - Или правду болтают, будто их вера распространилась уже по всему миру?.. И дошла даже до ваших диких лесов?..

Щенок ответил:

- В доме моего рода жил старец, молившийся Близнецам. Он умел занятно рассказать о своём поклонении. Он был достойным и мужественным. Мне нравилось его слушать.

Рабы на цепи начали волноваться, загомонили:

- Пусть ещё расскажет о Близнецах!..

Харгелл, шагавший рядом с повозкой, начал оглядываться. Его помощники прошли вдоль вереницы, держа палки наготове, и громкие голоса постепенно утихли.

- Расскажешь, парень, всенепременно расскажешь, когда остановимся на ночлег, - вновь шёпотом заговорил Дистен. - Может, кто-то из них, помоложе, вправду сумеет... - Поразмыслил о чём-то, и глаза на грязном, в разводах соли лице вдруг блеснули: - А если даже и нет, у людей обязательно должна быть надежда. Никогда не отнимай надежду, сынок... - Юный венн промолчал, и саккаремец вздохнул невесело и тяжело: - Я вот хоть и старик, а тоже всё на что-то надеюсь. Лунное Небо мне свидетелем, таки попытаюсь обмануть жрецов, если увижу. И если при мне надсмотрщики будут вызывать на поединок - ведь обязательно выйду...

- На поединок?..

- Да. Приятель мой говорил - иногда они развлекаются единоборством. Если победит безоружный раб, ему дана будет свобода. Только со времени Сошествия Тьмы раб ещё ни разу не побеждал...

- Значит, ты погибнешь, как Корноухий сегодня.

- Поживи с моё, парень, и поймёшь, что Корноухий выбрал для себя далеко не худшую смерть. Он не стал дожидаться, пока его запорют кнутами, он не захотел дышать дурным воздухом, от которого лёгкие вываливаются горлом, изгрызенные рудничной болезнью. Поистине, я знал людей, которые назвали бы его смерть подвигом! Вы погодите немного, ещё кое-кто наверняка станет рассказывать, будто на самом деле он увернулся от обвала и убежал...

Щенок упрямо возразил:

- Его раздавило. Мы были близко. Мы видели.

- Может, и так, только ты не вздумай спорить с теми, парень, кто скажет тебе, что он уцелел.