Ферма пока единичен.
доказательства великой теоремы Ферма, которое впоследствии утеряли и
которое, сколько помню, не сумели восстановить соединенные усилия
математиков мира в течение многих столетий, - сказал Петр.
скрылся.
восстановлено полностью, - заметил Рой. Генрих вернулся сияющий.
человечество не сумело повторить его удивительное доказательство!
Естественно, что он так радовался! Но вот что интересно: работы Ферма
после его смерти издал его сын Семюэль. Очевидно, Ферма все-таки женился.
Нашлись свободные часы и для невесты. Важно другое: в тот знаменательный
день мозг Ферма работал с такой интенсивностью, что далеко обогнал среднюю
интенсивность мозга людей его поколения. Даже рассеянно оглядывая свою
Тулузу и обстановку комнаты, он сохранил нам яркий рисунок домов и вещей,
и лица, и голоса того президента и той старушки Эло...
расстоянии в тысячу светолет от Земли приемники уловили еще одно излучение
мозга такой четкости и силы, что оно сравнительно легко поддается переводу
в образы и слова. - Тысячу лет назад! - воскликнул Генрих. - Кто бы это
мог быть?
обиженный Рой.
квадратик окошка под потолком лился солнечный свет - сноп его не
рассеивал, а лишь пронзал полумрак. Фигуры спящих людей, закутанных в
рванье, были неразличимо схожи, и лишь один выделялся в сумрачной массе.
Этот человек был так же скверно одет, так же скрючился на полу, чуть ли не
подтягивал колени к подбородку - над спящими возносился белый парок
дыхания, в углах камеры тускло поблескивала наледь, - так же тяжело дышал,
сомкнув глаза, так же стонал не то во сне, не то в забытьи. И только
единственное выделяло его среди товарищей: он выступал в полумраке
отчетливо, с такими подробностями, словно кто-то со стороны пристально
рассматривал его, все остальное охватывая лишь как фон.
тысячу лет, интересовал только один из всех людей, лежащих на полу
тюремной камеры, и он всматривался в этого заключенного со скорбью и
жалостью.
луча, но голова его была освещена так ярко, словно свет падал на нее одну.
Достаточно было взгляда на эту странную голову, чтобы выделить ее среди
других и запомнить: круглый череп, лишенный волос, круглое безбровое лицо,
очень острый тонкий нос, тонкие губы насмешника, остроконечный подбородок
человека безвольного, гигантский лоб мыслителя над маленькими глазами,
впалые щеки туберкулезника, окрашенные на скулах кирпичным румянцем.
Человек, не открывая глаз и жалко морщась, кашлял и прижимал руку к груди
- в груди болело. Так же, по-прежнему не открывая глаз, он внятно - и
грустно и насмешливо - проговорил стихами ("перевод с французского на
современный международный", - доложили дешифраторы):
словно бы рассматривает себя со стороны!
и жил он как раз тысячу лет назад.
И сейчас же картина переменилась. Камера сохранилась, но тот, кто читал
стихи, пропал, лишь голос его слышался ясно, и все стало таким, как будто
происходившее в камере рассматривалось теперь его глазами.
здоровье!
д'Оссиньи Тибо, посмотрел бы я на твое здоровье, Жак! - проворчал человек,
читавший стихи. - Вот уж кому не прощу! - Он снова - и неожиданно весело -
заговорил стихами:
Почесываясь и зевая, они приваливались один к другому плечами, чтоб
сохранить тепло.
живет в райском дворце, его моления прямехонько доставляются ангелами в
руки всевышнему. А тебе доля - светить лысой башкой в камере. Отсюда не то
что скромного моления - вопля на улице не услышишь.
Франсуа. - И если я как следует, с хорошими рифмами, со слезой, не
помолюсь за нас за всех, вам же хуже будет, отверженные! Или вы надеетесь,
что за вас помолятся кюре и епископы? Святая братия занята жратвой и
питьем, им не до вас! Теперь послушайте, как у меня получается моление.
продекламировал:
поблескивал на стене лед, - и даже голос его казался промерзшим:
благополучно вздернут на виселице, и ты, освобожденный от земных тягот,
взмоешь на небеса. Побереги пыл для личного объяснения с господом, а в
разговоре со всевышним походатайствуй и за нас. Если, конечно, тебя с
виселицы не доставят в лапы Вельзевулу, что вероятней.
зал на невидимого Франсуа и гоготали - очевидно, он скорчил очень уж
умильную рожу. Лязгнули запоры, и на шум вошел сторож - высокий, как
фонарный столб, и такой же худой. В довершение сходства удлиненная голова
напоминала фонарь. На багровом, словно подожженном лице тюремщика
топорщились седые усы в локоть длиной. Он с минуту укоризненно разглядывал
Вийона.
вас заботливо засадили в лучшую тюрьму Парижа, чтобы вы хохотали? Ах,
Франсуа, послезавтра тебе отдавать богу душу, а ты своим нечестивым
весельем отвлекаешь добрых людей от благочестивых мыслей о предстоящей им
горькой участи!
По-христиански мне жаль тебя, ибо в аду за тебя возьмутся по-настоящему.
Но по-человечески я рад, ибо с твоим уходом тюрьма снова станет хорошей
тюрьмой - из того легкомысленного заведения, в которое ты ее превращаешь.
слишком серьезно, - возразил Вийон. - Но ведь вы можете избавиться от
меня, не прибегая к виселице. Я не буду возражать, если ты вытолкнешь меня
на волю невежливым пинком в зад.
тюрьмы, еще не следует, что тебе будет хорошо на воле. Франсуа, ты должен
вскрикивать от ужаса при мысли о воле. Воля на тебя действует плохо, мой
мальчик.
Николаев Андрей
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Роллинс Джеймс
Самойлова Елена
Майер Стефани