складок. Галстук броско алел на выпирающем животе. И блистали граненые
запонки на манжетах. Игнациус, проваленный в кресло, зажал ладони между
колен. Он всей кожей ощущал, что - серьезные неприятности. Потому что
иначе не стали бы его вызывать. Время было скандальное - воскресенье,
восемь утра. Или, может быть, объявился блудный сын? Непохоже. У него
неприятно и сильно заныло в груди. Полчаса назад он звонил Анпилогову. К
счастью, Геннадий уже проснулся. Некоторое время причмокивал в трубке,
туго соображая, а потом, вдруг опомнившись, сформулировал приговор:
"Старик совсем спятил. Это у него - возрастное. Ничего не бойся и держись
нагляком. Как известно, он при этом теряется". Совет был мудрый. Но не
очень. Поэтому Игнациус на всякий случай отмалчивался. Делал вид, что
спросонья не понимает. Впрочем, так оно на самом деле и было. Мгновенно,
дохнув летней мятой, возник крепкий чай, в меру горячий и в меру густой, с
аккуратными твердыми дольками желтеющего лимона. Совершенно ненужный был
чай.
бы с ним, посмеялись... Кладите песок, Саша. А почему так мало? Кладите
больше!
вас! Ну - еще одну... Уже четыре? Зачем их считать? Сколько надо, столько
и кладите! Мара, Мара, а где давешнее печенье?
вазочкой. Он взял сразу шесть песочных розеток, чтобы наверняка
отвязаться. Все-таки ему было чрезвычайно не по себе.
какие бывают раз в десятилетие. Очень рано ударили морозы, стиснув небо
светлеющей синевой. Почернела сырая листва в садах. Остекленели реки.
Ночью свистал ветер по мерзлым щелям и царапала камень редкая крупяная
пороша. В конце ноября пропал Грун. Он никого не предупредил и не оставил
записки. Просто исчез, без следа растворившись в толчее четырехмиллионного
муравейника. Это была катастрофа. Потому что защита его была назначена на
январь. Все уже было готово. И документы оформлены. Жека дважды, как
цуцик, мотался к нему домой. Выяснилось, что Грун переехал, и новые жильцы
не знают - куда. Там был сложный многоступенчатый жуткий обмен. Больше его
никто не видел. Через две недели по почте пришло заявление об увольнении.
Администрация взвыла. У Созоева был сердечный приступ. На кафедре
многозначительно переглядывались. Игнациус, как больной, равнодушно и вяло
бродил по ободранным коридорам, натыкался на шумных студентов, отвечал
невпопад, неумело закуривал чужие вонючие сигареты, - все валилось из рук:
в узких стиснутых приборами кабинетах, в невозможных курилках и в моечных
закутках под усмешки, под звяканье скальпелей - решалась его судьба. В
декабре начались снегопады и роскошной жаркой периной укутали дворовую
наготу. Будто гейзеры, вспучились яркие сугробы. Побелевшие улицы
воспрянули чистотой. Что-то изменилось в мире, сдвинулось на волос. Смущая
слабые души, прошел ученый совет. Игнациуса сдержанно поздравляли и жали
руку. Рогощук - улыбался. Мамакан - благосклонно кивал. Обнаружились силы,
зовущие в сладкую пустоту. Между тем морозы слабели. Очищалось к полудню
громадное солнце, и загорался над крышами огненный рыжий туман. Вдруг
затенькали тоненькие сосульки. Жизнь была удивительна.
вызвали час назад. Я же не мальчик. И давайте не будем обходиться
намеками.
которая хищно сощурилась и повела крючковатым носом. - Марочка, принеси
нам... м-м-м... что-нибудь. - А когда Марьяна, буркнув в усатую губу,
недовольно вышла, привалился к столу, насколько позволял полный живот. -
Никогда не посвящайте жену в свои дела, Саша. Никогда, никогда, никогда! -
И откинулся очень довольный собою. - Значит, я вас вызывал? Интересно. А
вы, Саша, не знаете, зачем я вас вызывал?
лицо напротив. А потом взять что-нибудь потяжелее, типа лома, и вдребезги
сокрушить лаковые дверцы шкафов, за которыми прятались журналы прошлого
века, смести торжественные картины со стен, порвать фотографии,
перевернуть стол и на мелкие кусочки раздробить рогатую малахитовую чашу в
углу.
белотелым мизинцем вылавливая из чашки чаинку. - Отлично, что вы
вспомнили, Саша. А у вас, Саша, талант - я давно замечаю...
заранее обо всем условились. Ну, давайте выбросим эту диссертацию к
чертовой матери. Ну, давайте выбросим и навсегда забудем ее.
поднял совиные толстые круглые веки, покрытые желтизной. И глаза его
как-то тревожно блеснули. - Понимаете, Саша, вчера вечером я получил
письмо...
Игнациус поднимался в шесть утра, выцарапанный из сна жестяными судорогами
будильника. Шлепал босой на кухню и, не открывая воспаленных глаз, с
отвращением жевал что-то - липкое, упругое, резиновое. Потом возвращался в
комнату и зажигал электричество. Резкий ламповый круг замыкал собою весь
мир. Время останавливалось за черными стеклами. Записи, вырезки из
реферативных журналов, протокол наблюдений, мельчайший академический
шрифт, сведение в целое, торчат хвосты, рассыпающийся лабораторный
дневник, контроль отсутствует, дикие иероглифы картотеки, контроль найден,
сведение в целое, выпал абзац, клей и ножницы, брякающая машинка, две
страницы, тезис Шафрана - не соответствует, картотека, журналы, назад - в
предисловие, клей и ножницы, сведение в целое. Свет желтой пленкой
залепливал ему ресницы. От напряженной многосуточной позы скручивались
мышцы в спине. Он ложился за полночь, когда Валентина уже дышала в
подушку. Еще минут пятнадцать не мог заснуть: бешено сталкивались выгнутые
шелестящие строчки. Ему казалось, что он муравей, грызущий горный массив.
Он натыкался на свое отражение между штор: бледное зеленоватое лицо с
искусственными волосами. Лицо неудачника. Человек с таким лицом никогда не
сделает ничего толкового. Не стоит и пытаться. Тем не менее, каждый вечер
ставил будильник ровно на шесть утра. Отступать было некуда. В середине
месяца неожиданно посветлело. Засияли строгие рамы. Проникающий серебряный
блеск озарил всю комнату. Игнациус как будто очнулся. Была середина дня.
Лампа горела тускло. Валентина квакала о чем-то над самым ухом. Он поднял
голову и увидел, что из форточки вырывается и мгновенно тает над батареями
- крупный веселый снег. Тогда он собрал все написанное в серую папку и
накрепко завязал тесемки. Он сделал все, что мог, и прибавить сюда было
нечего.
Развернул листок бумаги в клетку, вероятно, выдранный из школьной тетради.
- Почерк очень плохой, я вам прочту, вот здесь... "Я не прошу извинений,
все происшедшее со мной слишком бессмысленно, чтобы извиняться. Ведь не
извиняются же за ураганы и землетрясения. Одно могу сказать твердо:
обратно в институт я не вернусь. Это просто невозможно сейчас. Мой
материал передайте Саше Игнациусу. Или кому угодно, если он откажется.
Меня скоро не станет, но я ни о чем не жалею и ничего не хочу изменить.
Жизнь заканчивается и я принимаю ее такой, какая она есть. Федор Грун".
креслом.
жалкий листочек и убрал в карман. - Знаете, Саша, я подписал его
заявление. Я тянул до последнего, но теперь просто не остается другого
выхода...
искрошенное печенье ссыпалось обратно в вазу. На синеватых снежных
рассветных ветвях за окном сидели нахохлившиеся воробьи. С чего это Генка
взял, что старик спятил? Вовсе не спятил, ну - самую малость. Вполне
нормальный доброжелательный старикан.
побрел через комнату, шаркая тапочками по грубому вытертому ковру.
Задержался зачем-то в дверях. - Подождите меня одну минуту...
неизвестной эпохи, и, косясь на проем лошадиным продолговатым глазом,
точно бешеная змея, прошипела:
Контровский Владимир
Акунин Борис
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия