Вздохнул. - А кровь великую силу имеет...
тебе виднее. Опять же - друзья. Думаешь, не одобрит, не понравится ему? И
правильно. Чего хорошего? - Он провел пальцем по лезвию, неожиданно
предложил. - А то бери, тебе отдать могу - в одной упряжке ходим. -
Дворник протянул топор. Холодная поверхность его ровно чернела. -
Применение ему найдешь. Ведь для чего-то он предназначен? Не хочешь? Ну
это мне понятно. Кто же захочет. Этакая страсть... Я и сам не хочу, а куда
денешься... Ох, книги, книги - вся муть от них...
Смилуйтесь, ваш-сок-родь! Пущай вернет меня в пятый том! Сотворю
что-нибудь - грех: пропаду совсем...
его молящий голос.
дороже. Он тянулся на километр - глухой, как шахта. Пустынный. Этакий
штрек. Желтая каменная кишка. Вырубили и забыли. Туда выходили мощные
задники домов. Неизвестного века. До любой эры. Стены были в метр. Тяжелая
кровля просела. Узкие двери черных лестниц были заколочены досками.
Штукатурка обвалилась, мрачно глядели кровавые, древние кирпичи. Кое-где
сквозь накипь дремучих лет проступали лживые лозунги временного
правительства. Это только кажется, что прошлое исчезает безвозвратно.
Следы всегда остаются. Надо уметь видеть. Лампы висели редко и непонятно
зачем - голые, пыльные, едва сочащиеся надрывной желтизной. Арки домов
смыкались - дневной свет сюда не попадал. В гулких нишах, распирая тугие
бока, стояли ребристые мусорные бачки. Не знаю, кто ими пользовался. Но -
с верхом. Вероятно, здесь водились и привидения. Какие-нибудь особые,
помоечные. Самые завалящие. Вероятно, худые, голодные, вечно простуженные,
в заплатанных балахонах из ветоши. Наверное, собирались по ночам в кружок
и, попискивая, утирая горькие слезы, вылизывали добела старые консервные
банки - жаловались на судьбу и всевозможные болезни. В общем, классический
антураж. Кладбище времени. Двор "Танатос". В такой обстановке не захочешь,
а совершишь преступление.
отражаясь в круглых сводах, уходил далеко вперед.
сырости и пахнущей плесенью черноты наперерез мне, беззвучно, как по
воздуху, ступая пружинистыми лапами, выбрался здоровенный кот.
черную полоску. Замер, равнодушно изучая меня. Усы топорщились проволокой.
Кончик хвоста подрагивал. А морда была широкая и сытая - на щеках
подушечки. Чувствовалось, что видел он все это - в гробу и в тапках. Ничем
не удивишь.
зевнул, небрежно почесал скулу и, потеряв ко мне всякий интерес, нырнул в
низкую угольную щель.
Только выглядело это по-идиотски, и я пока воздержался.
лампочками, привалившись плечом к стене, стоял человек.
на параде, высоко поднимая ноги в домашних тапочках. Воткнул в висок
напряженную ладонь.
- грамм триста. На тот случай, если придется возвращаться домой поздно. Но
потом я повзрослел и гирьку выкинул. Как теперь выяснилось - поторопился.
что происхождения благородного. И чины имеете.
достал последнюю трешку.
одалживался! Да-с! - и моя трешка исчезла. Будто растаяла. - Несчастные
обстоятельства, сударь. Изволите обозреть, в каком состоянии пребываю...
чужого плеча, короткий - торчали лодыжки без носков, брюки были мятые,
словно никогда не глаженные, на рубашке не хватало пуговиц.
Удивительно, как у него получилось. Однако звук был отчетливый. - Страница
пятьсот девятая, сударь!
что какие-то ремесленники - Шиллер, Гофман и Кунц - нехорошо поступили с
военным, который приставал к жене одного из них. Мне что-то вспомнилось.
Что-то очень знакомое, давнее, еще со школы.
невыносимым презрением сказал он. - А в тот день... отлично помню... Я
находился в приятном обществе... У Аспазии Гарольдовны Куробык. Не
изволите знать? Благороднейшая женщина...
ожидал-с!.. Честно скажу, сударь: уважаю искусства - когда на фортепьянах
или стишок благозвучный, художнику Пискареву - наверное, слышали? -
оказывал покровительство многажды. И сам, в коей мере не чужд...
прочел с завыванием:
лютой части, И что я пленен тобой.
сударь, случаем, не поэт?
несильно подергал их. - Слово чести! Вот ведь - сочинить не может, так
непременно украсть!.. Я его - на дуэль!
буровил меня зелеными глазами - ждал мяса.
платком.
знакомые: корнет Помидоров, князь Кнопкин-второй, госпожа Колбасина - в
нумерах на Стремянной. Я же не могу... Тираж сто тысяч! Ой-ей-ей!.. Ну
зачем такой тираж? Это же сто тысяч людей купят. Конечно, не все из них
грамотные. Которые и просто так. Но благородные прочтут.
газетах. То есть, мол, прошу поручика Пирогова не считать описанным в
такой книге...
Опять же провиант, жалованье - кто выдаст? И как я тут считаюсь - в
походе? Тогда лошадь и кормовые. А денщик мой там застрял. Между прочим,
сволочь страшная: пропьет все до нитки. Как есть. Останусь в чем мать
родила - в одном мундире.
Тыльной стороной вытер слезу - которой не было. Сказал взволнованно:
вечный должник!
неумолимый пух. Выкрашивался гранит на набережных. Воробьи, разинув жалкие
клювы, в беспамятстве кувыркались с обугленных ветвей. Город стоял по шею
в огне. Обнажились каналы. Тягучая вода медленно шевелила тину на круглых