растянулась на километр. Говорили, что из свободной продажи исчезнут
крупы, соль, сахар, а также дешевый собачий студень, снова введут
карточки, продуктов не хватает, все промышленные товары будут
распределяться по месту работы: галоши и комбинезон - один раз в год.
Говорили о небывалой засухе на юге, где пустая раскаленная земля
потрескалась, выполз желтый туман и пшеница умерла в зерне. Говорили, что
надвигается всеобщий голод, в правительстве паника, никто не знает, что
делать, трех министров уже посадили, - срочно покупают хлеб за границей, а
т_е_, значит, не продают, и поэтому в Москве сейчас строятся гигантские
хранилища для консервов, даже метро закрыли: каждому трудящемуся станут
выдавать банку минтая на два дня, а по праздникам - котлетку из брюквы.
Остальные, по-видимому, как хотят. Всех студентов сошлют в колхозы,
отпуска сократят, рабочий день увеличат, запретят колбасу, выпустят
пищевой гуталин, откроют общие бани, тунеядцев - немедленно под расстрел,
так - до следующего урожая, который - тоже сгорит, и тогда пропадем
совсем. В Сибири уже сейчас есть нечего, брат мне писал: съели все сено,
весь мох, всю кору с деревьев, народ оттуда бежит, побросав фабрики и
заводы, а на опустевшие земли спокойно приходят китайцы. Китайцу - что?
Съел кузнечика - и довольный. Значит, вот оно как. Да, так оно. А нам
разве скажут? Ни черта нам не скажут. Вымрем, тогда узнаем. И в газетах не
будет? Чего захотели - в газетах!..
радостно сообщил мне, что скоро начнется война. _Т_е_ потребовали
освободить всех евреев, а _н_а_ш_и_, естественно, отказались. Потому как
евреям и у нас хорошо. Было три ультиматума. Ракеты уже летят. Тайно
объявлена мобилизация. У него самые верные сведения: в городе видели крысу
о двух головах, которая везла на спине голого ребенка, увенчанного
короной. Крыса насвистывала "Прощание славянки", ребенок же визгливо
хохотал и выкрикивал: Идиоты! Идиоты! Психи ненормальные!.. - тыча пальцем
в прохожих. А наутро из зыби за серой рекой поднялись Трое в Белых
Одеждах, сами ростом до облаков, и, как ангелы, прижав ладони к груди,
очень долго смотрели на величественное здание горкома, печально и тихо
вздыхая, - а потом незаметно растаяли, точно дым. Будет, значит, война -
семьдесят семь лет, и будет неизлечимый мор, и будет пал ледяного огня на
четыре стороны света, и крысы будут вечно править людьми. Не зря же
вымахала такая крапива - дрокадер, сатанинская колючка, до самых крыш... А
что говорят в столице: мы погибнем все, или хотя бы один человек
останется?
до этого пыльную драпировку на витрине универмага, вдруг потерял к ней
всякий интерес и непринужденно тронулся вслед за мной, поблескивая
круглыми слепыми очками. Я заметил, как он мельком сказал что-то киоскеру,
и тот, отшатнувшись, со стуком захлопнул окошечко. Все. Газет мне больше
не продадут. У меня болезненно оборвалось сердце. За мной
с_м_о_т_р_е_л_и_ вторые сутки - нагло, прилипчиво, даже не пытаясь хоть
как-нибудь скрыть. Это была настоящая психическая атака. Вчера ходил
Суховой, а сегодня - Циркуль. Меня начинали _у_б_и_р_а_т_ь_. Час назад
администратор гостиницы сказала: Просим вас освободить этот номер,
произошло досадное недоразумение, он был забронирован еще на той неделе, к
сожалению, огромный наплыв приезжих. - Она постукивала железными ключами о
стол. Колыхались сережки из золота. Спорить было бессмысленно. И дежурная
на втором этажа, возмущенно одергивая платье, фыркала, как больной
верблюд: Мы не можем устраивать здесь склад вещей! Сдайте свой портфель в
камеру хранения! - Спорить было так же бессмысленно. А буфетчица из
ресторана внизу даже не посмотрела на протянутые мною деньги: Ресторан
закрыт! - И швейцар, не задумываясь, распахнул дверь наружу: Сюда, сюда,
прошу вас... - Все это было чрезвычайно серьезно. Будто жесткие пальцы
легли мне на горло.
стояли подстриженные купы чертополоха. Тухлое коричневое солнце выплыло в
голубизну над трубами, и крапивная чернь, обметавшая стены домов, заиграла
стеклянными острыми проблесками. Я спешил, словно мягкий червяк, на
которого вот-вот должны наступить. Нет ничего хуже обычного страха. Я ведь
не совершил никаких противозаконных поступков. И я знал, что для
установления слежки требуется санкция прокурора. Я имел поэтому полное
право протестовать. Мокрая натянутая, бесконечно жалкая ниточка, как
струна, вибрировала у меня в груди. Это были все теоретические
рассуждения. Циркуль-Клазов, поднимая лакированные ботинки, невозмутимо
вышагивал за моей спиной, и слепые белесые очки его отражали небо. Какой
прокурор? Какая санкция? Вы же не ребенок. Деревянный скрипучий город -
ловушка для идиотов, деревянные скрипучие люди с мозгами из костей и
тряпок, деревянное скрипучее, обдирающее живую кожу время, которое, как
телега, заваливаясь на бока, еле тащится по дремучим ночным ухабам.
Непроглядный растительный сумрак. Стагнация. Бессилие разума. - Одну
минуточку, гражданин!.. - А в чем, собственно, дело?.. - Минуточку, вам
говорят!.. - Только без рук!.. - Гражданин!.. - Пустите меня!.. -
Гражданин, не оказывайте сопротивления!.. - Удар в лицо - белые искры из
глаз. Удар в поддых - рвотный перехват дыхания. Завернутая на шею рука -
пронзительной кричащей болью выламываются суставы. - Согласен!..
Согласен!.. - Вот и хорошо. А теперь внизу на каждой странице: "с моих
слов записано верно". И подпись. Да не ерзай ладонями, с-сука очкастая,
всю бумагу нам измараешь! - Так было с Корецким. Ничего не доказать.
Никогда ничего доказать нельзя.
вдоль дремотной асфальтовой каменной улицы, мешковато переставляя ноги.
Это было ужасно. Это было смешно и глупо. Куда мне бежать? Мятые со сна
прохожие, уступая дорогу, изумленно оборачивались на меня. Деловито
забрехала собака. Выпорхнул из-под ног перепуганный воробей. Мне казалось,
что в спину сейчас громогласно и звонко раздастся: Держите его!.. -
Кинутся, повалят, с упоением затопчут в седую горькую пыль. Бегущий всегда
виновен. Особенно в этом городе. Лида предупреждала, что так и будет. - Я
тебя прошу: уезжай. Если сможешь, и если не сможешь. Все равно. Хоть куда.
Уезжай. - Нет ничего хуже страха. Уже через полсотни метров я начал
задыхаться, и тончайшее огненное шило вонзилось мне в правый бок. Бульвар
качался и раздваивался. Я боялся задеть выступающие листья крапивы -
потому что тогда ожог, больница, обязательная койка на целых два месяца.
За два месяца _о_н_и_ меня уничтожат. Это был неизбежный финал. Черный зев
подворотни распахнулся навстречу. Будто спасение: какие-то ящики, какие-то
щепастые доски, нелепый бетонный столб посередине двора и тут же -
парадная с половинкой отломанной двери. Цепляясь за изжеванные перила, я
вскарабкался на второй этаж и, обмякая, прислонился в углу. Было крайне
тоскливо. Я не знал, почему я забрался сюда. Так нахохлившийся больной
хомяк забивается - в дерн, под корни. У меня вылезали глаза. Твердые
неумолимые пальцы все сильнее сходились на горле. Одно дело слышать о
подобных историях, передаваемых под большим секретом, срывающимся
полушепотом, только для своих, и нечто совсем иное - испытать все это на
себе. Если бы меня здесь нашли, то я бы сдался, честное слово! Я бы
сдался, я поднял бы руки и униженно вымаливал бы прощение, суетливо
клянясь, что - больше никогда, ни за что на свете! Но сквозь изъеденное
неотмытыми напластованиями окно, очень быстро потеющее от дыхания, я с
громадным облегчением увидел, как Циркуль-Клазов, появившийся уже через
секунду, дико заметался на булыжных макушках из стороны в сторону,
по-собачьи вынюхивая следы, а потом, видимо приняв решение, торопливо
побежал дальше, на соседнюю улицу. Двор, оказывается, был проходной.
Все-таки есть Бог! - деревянный, одноглазый, страшный и молчаливый,
темноликий, прожорливый, косматый бог нелюдей!
этому вислогубому, брезгливому, злобно-высокомерному богу в потеках от
жирной лести, когда одна из трех дверей, выходящих на лестничную площадку,
тихонечко приоткрылась, и сквозь темный проем абсолютно беззвучно
выскользнул щуплый черноволосый человек в мятых брюках и поношенном
свитере, чрезвычайно похожий на встревоженного грача - склонил на бок
остроносую голову.
Теперь очередь за Черкашиным... Вы, конечно, слышали об этом? Нет?.. Это
плохо. Вы очень легкомысленны... Между прочим, именно вы должны его
заместить. Я на вашем месте стал бы сейчас вдвойне осторожней... Потому
что события могут сконцентрироваться на вас... Я надеюсь, вы не
собираетесь вписаться в сценарий?.. Нет? Тогда зачем вам понадобилось
ходить на бюро?.. Просто так? Ни к чему! Зачем ворошить гадючник... -
Человек быстро-быстро подозрительно обнюхивал меня. Шорох слов разлетался
у него изо рта ореховой скорлупой. Я не ходил ни на какое бюро. Я и не
собирался. Я вообще видел этого человека впервые и поэтому с опасливым
удивлением взирал на толстый самодельный, тщательно заклеенный белый
конверт безо всякой надписи, который он, достав из-под свитера, настойчиво
пихал мне в грудь. - Берите, берите!.. Как договаривались!.. Я все это
переписал - извините, печатными буквами, небольшая перестраховка. Мне это
стоило, наверное, трех лет жизни. Три года!.. Как копеечка!.. Напоминаю в
десятый раз: вы меня не знаете, и я вас тоже никогда не встречал. Боже
мой, точно в подполье!.. - он досадливо передернул узкими худыми плечами,
свитер был сильно заплатанный, где-то скворчало радио, пахло жареной
рыбой. - Теперь вам надо как-то выбраться отсюда, - сказал он. - На вокзал
не советую, там вас возьмут. А через Коридоры вы просто запутаетесь:
семнадцатый поворот, девяносто восьмой поворот... Лучше всего идите на
Лаврики. По дороге. Которая вниз. Говорят, что кое-кому удалось