большей части ребят повыбило отцов, а в училище как-никак питание, форма и
даже приработки - крошечные, конечно, но все же живые деньги.
располагалось на другом краю Ташлинска и вовсе на другом берегу нашей
славной речушки Ташлицы. А время бежало, и летели месяцы и годы, и Усатый
перекинулся, как у нас говорили, и Кукурузник на трон взгромоздился, и я
невинность потерял у одной развеселой вдовушки, а Ким едва не угодил под
суд за злостное хулиганство, и сделалось нам по семнадцати-восемнадцати, и
вылупились мы из наших альма-матушек. И тут мы окончательно потеряли друг
друга из виду. На несколько лет потеряли, и я, например, просто забыл о
существовании прежнего своего приятеля Кима Волошина.
секретов, да и речь не обо мне. Достаточно сказать, что своевременно
оказался я в Томском медицинском институте и засел в нем на пять полных
лет, и страха ради иудейска даже на каникулы не появлялся дома. А потом
появился в качестве врача "скорой помощи". И только тогда совершенно
случайно узнал, что Кима в Ташлинске нет, ибо приключилась с ним история
без малого сказочная.
ремонтно-технической станции, которого довелось мне пользовать от приступа
стенокардии. Оказывается, Ким тоже не попал в армию. Но его просто
признали негодным, выяснилось, что у него порок сердца - скорее всего,
приобретенный. Забегая вперед, скажу, что убедился в этом самолично, когда
случилось мне десяток лет спустя его обследовать. Точно, ревматический
митральный порок. Выйдя из военкомата, он незамедлительно двинулся в
"Сельхозтехнику" и уже через день гремел железом в МТС под чутким
руководством моего механика.
впрочем, и по сей день принято у сельских механизаторов. Но важно другое:
Ким начал пописывать в нашу районную "Ташлинскую правду"! И никто в те
времена об этом не подозревал, потому что свои заметочки-статейки он
безлично подписывал как Рабкор, и под настоящим именем знали его только
редактор, ответственный секретарь да кассир.
Старушка библиотекарша сама и не без гордости отыскивала мне опусы Кима.
Ничего особенного, всякое там "Цветет земля ташлинская", "Верните рабочим
душевую", "Куда смотрит столовая комиссия?". Но для доморощенного
газетчика не так уж и слабо. Кстати, со слов библиотекарши выяснилось, что
Ким был у нее завсегдатаем. Не реже раза в неделю приходил он и брал
книги. Главным образом классику. От Белинского и Гоголя до Некрасова и
Салтыкова-Щедрина. Собственно, больше и брать было нечего, брошюрки и
всякие там бубенновы-ажаевы...
скандальчиками в общежитии (жег электричество допоздна), тянулась у Кима
почти четыре года. А потом появилась она.
института журналистики и единственная дочь Николая Васильевича Востокова.
профессор, весьма известный в известных кругах специалист по журналистской
деятельности Ульянова-Ленина, а также один из достаточно гласных
руководителей Московского института журналистики.
ей ничего не стоило устроиться в любой газете первопрестольной, но то ли
профессор счел, что дочке пора нюхнуть провинции, то ли сама она настояла
на этом, но только в один прекрасный день она появилась в протабаченном
кабинетике редактора нашей районки. Встречена она была с надлежащим
вниманием, выразила приличествующую радость по поводу встречи и надежду на
помощь со стороны столь опытных коллег, но, что делать, не смогла скрыть
по молодости лет простодушного превосходства своего над ними, и даже еще
менее лестных для них чувств. Коллеги обиделись, но обиды не показали, а
просто свели ее с рабкором К. Волошиным. Дескать, мы здесь тоже не лыком
шиты, и зреют в толще наших читательских масс активные наши помощники, и
мы их активно выискиваем и привлекаем к активному сотрудничеству. А вот из
вас, милочка, еще неизвестно, что получится.
огромное впечатление. У нее-то, как выяснилось, была за душой пока что
одна-единственная заметочка в "Московском комсомольце", и та петитом, по
пустячному поводу и без подписи, а этот работяга предъявил ей целый альбом
с вырезками. Нина Востокова была изумлена. Она была восхищена. С папиной
подачи она всегда верила в творческие возможности трудовых масс, но
увидела творческую трудовую личность своими глазами впервые. И где! Во
глубине башкир-кайсацких руд! Она, бедняжка, даже позавидовать не сумела.
Она расцеловала Кима, расцеловала редактора и, не говоря ни слова,
помчалась в горком комсомола. И весь свет узнал.
влюбились друг в друга.
покойного отца и мой пациент. Не шибко красивая, смуглая, скуластенькая,
крепенькая, всегда в выцветшей саржевой курточке, комсомольский значок,
огромный нагрудный карман, из которого торчат блокнот с авторучкой.
Павка Корчагин, Олег Кошевой и все такое. Энтузиастка. Глуповата.
Разумеется, при таком папаше... - Тут он несколько неожиданно прервал
себя, закряхтел и сообщил: - Что-то меня пучит сегодня. Не иначе как от
молочной каши. Закормили меня этой молочной кашей...
Ким получил уведомление о зачислении его на первый курс Московского
института журналистики. Состоялась напутственная беседа в райкоме,
состоялось тихое застолье у редактора, состоялась довольно безобразная
отвальная в мастерских, и Ким Волошин уехал. И очень скоро был в Ташлинске
забыт. Года два в райкомовских докладах продержалась фраза: "Об уровне
культурной работы в районе свидетельствует хотя бы тот факт, что один из
наших механизаторов, Волошин К.С., проявивший себя в качестве постоянного
рабкора нашей газеты, был замечен в Москве и принят без вступительных
экзаменов на один из факультетов Московского института журналистики". Но
пришел в райком новый Первый, и фраза эта нечувствительно выпала.
Волошина было прочно забыто, да я и сам, признаться, вспомнил о нем только
из-за случайной обмолвки моего пациента-мастера. Вспомнил и, натурально,
заинтересовался, стал даже расспрашивать. А годы шли, интерес мой стал
угасать, и я вновь и очень прочно забыл про Кима. Настолько прочно, что,
когда снова встретился с ним, не сразу понял, с кем имею дело.
необходимую для настоящего медика практику на "скорой помощи" и стал в
нашей больнице терапевтом, причем ведущим, едва не вторым лицом после
главврача. Как-то я дежурил, и дежурство, помнится, было спокойным, только
вечером получился срочный вызов из РТС "Заря" на маточное кровотечение у
женщины тридцати двух лет. Ночь была тихая, лунная, с небольшим морозцем.
До "Зари" километров пятнадцать, так что я с легким сердцем отослал туда
наш драндулет, ибо всегда считал, что лошадок наших надо поелику возможно
беречь. После обхода я, как всегда, угнездился в ординаторской, приказал
дежурной сестре чаю, а сам занялся приведением в порядок своей довольно
запущенной документации. Не тут-то было. Мой Вася-Кот (врач "скорой")
позвонил из "Зари" и сообщил, что положение больной тяжелое и он решил
везти ее к нам. Ну, дело привычное, я позвонил хирургу, он же гинеколог,
он же уролог и прочая, разбудил его и велел явиться, затем распорядился
насчет операционной.
кстати, потому что больная была в беспамятстве, а историю болезни
надлежало заполнять. Все наличные силы мои были задействованы в смотровой,
и историей болезни пришлось заняться мне самому. Я вышел в "предбанник";
на драном диване сидел там, уткнувши лицо в ладони, мужчина в потрепанном
костюме, на полу возле него неопрятной грудой громоздились тулупы,
невзрачных расцветок платки, еще какое-то тряпье. Поверх валялись
скомканные, окрашенные кровью то ли полотенца, то ли разорванные простыни.
обтянутое, желтоватого цвета, светлые волосы острижены наголо, из-под
щетины виднелись зажившие шрамы, и широкая черная повязка пересекала это
лицо и череп, закрывая левый глаз. "Билли Бонс", - промелькнула у меня
ненужная мысль.
даже, чем я, но неимоверно худой. До болезненности. И еще я механически
отметил, что на потрепанном пиджаке его не хватало пуговиц. И что под
пиджаком у него сероватый свитер грубой вязки с растянутым воротом.
бланк и отвинтил колпачок авторучки.
Белоусов Валерий
Посняков Андрей
Андреев Николай
Каргалов Вадим
Орлов Алекс
Зыков Виталий