фундамент диспетчерской, как ему и было положено по программе. Рекс
зигзагами ходил по готовому участку посадочной полосы и занимался
расчисткой. Да, что-то у них не в порядке все-таки с программой. Камней
каких-то на полосу накидали... Не было этих камней, да и не нужны они тут,
хватает строительного материала и без камней. Да, как Том тогда
остановился, так с тех пор весь последний час они тут делали что-то не то.
Сучья какие-то валяются на полосе... Я наклонился, поднял сучок и прошелся
взад-вперед, похлопывая себя этим сучком по голенищу. А не остановить ли
мне их подобру-поздорову прямо сейчас, не дожидаясь срока профилактики?
Неужели же, елки-палки, я где-то напахал в программе? Уму непостижимо... Я
бросил сучок в кучу камней, собранных Рексом, повернулся и пошел к
кораблю.
тишины, ни пустоты. Для начала я посовещался с Гансом и Вадиком. Ганса я
разбудил, и спросонок он только мычал и мямлил какую-то несусветицу про
дождь и низкое давление. Толку от него не получилось никакого. Вадика мне
пришлось долгое время убеждать, что я не шучу и не разыгрываю. Это было
тем более трудно, что меня все время душил нервный смех. В конце концов я
убедил его, что мне не до шуток и что для смеха у меня совсем другие
основания. Тогда он тоже сделался серьезным и сообщил, что у него у самого
старший кибер время от времени спонтанно останавливается, но в этом как
раз нет ничего удивительного: жара, работа идет на пределе технических
норм, и система еще не успела аккомодироваться. Может быть, все дело в
том, что у меня здесь холод? Может быть, все дело было в этом, я еще не
знал. Я, собственно, надеялся выяснить это у Вадика. Тогда Вадик вызвал
головастую Нинон с ЭР-8, мы обсудили эту возможность втроем, ничего не
придумали, и головастая Нинон посоветовала мне связаться с главным
киберинженером базы, который зубы съел именно на этих строительных
системах, чуть ли не их создатель. Ну, это-то я и сам знал, однако мне
совсем не улыбалось лезть к главному за консультацией уже на третий день
самостоятельной работы, да еще не имея за душой ни одного, буквально ни
одного толкового соображения.
вылизывать - команду за командой, группу за группой, поле за полем. Надо
сказать, никаких дефектов я не обнаружил. За эту часть программы, которую
составлял я сам, я и раньше готов был отвечать головой, а теперь готов был
отвечать и своим добрым именем вдобавок. Со стандартными полями дело
обстояло хуже. Многие из них были мне знакомы мало, и если бы я взялся
каждое такое стандартное поле контролировать заново, обязательно бы сорвал
график работ. Поэтому я решился на компромисс. Я временно выключил из
программы все поля, которые пока не были нужны, упростил программу до
наивозможнейшего предела, ввел ее в систему управления и положил было
палец на пусковую клавишу, как вдруг до меня дошло, что уже в течение
некоторого времени я опять слышу нечто - нечто совсем уже странное,
совершенно неуместное и невероятно знакомое.
дверями отчаянно плакал, надрываясь и захлебываясь, какой-то ребеночек.
Маленький, совсем маленький. Годик, наверное. Я медленно поднял руки и
прижал ладони к ушам. Плач прекратился. Не опуская рук, я встал. Точнее
сказать, я обнаружил, что уже некоторое время стою на ногах, зажимая уши,
что рубашка у меня прилипла к спине и что челюсть у меня отвисла. Я закрыл
рот и осторожно отвел ладони от ушей. Плача не было. Стояла обычная
проклятая тишина, только звенела в невидимом углу муха, запутавшаяся в
паутине. Я достал из кармана платок, неторопливо развернул его и тщательно
вытер лоб, щеки и шею. Затем, так же неторопливо сворачивая платок, я
прошелся перед пультом. Мыслей у меня не было никаких. Я постучал
костяшками пальцев по кожуху вычислителя и кашлянул. Все было в порядке, я
слышал. Я шагнул обратно к креслу, и тут ребенок заплакал снова.
было то, что я слышал его совершенно ясно. Я даже отдавал себе отчет в
том, что это не бессмысленное мяуканье новорожденного и не обиженный рев
карапуза лет четырех-пяти, - вопил и захлебывался младенец, еще не умеющий
ходить и разговаривать, но уже не грудной. У меня племянник такой есть -
год с небольшим...
едва не выскочило сердце. Придерживаясь за пульт, я подобрался к рации и
включил прием. Ребеночек все плакал.
рукой.
делать?
продолжал плакать. Теперь он плакал тише, но все так же явственно.
что ли?
время плачет какой-то ребенок. Что мне делать?" Однако у меня хватило ума
сообразить, как это может быть воспринято. Поэтому я откашлялся и сказал:
наклевывается, но я еще не вполне уверен...
Ребенок несколько раз всхлипнул и затих. А Том опять стоял. Опять этот
испорченный сундук остановился. И Джек с Рексом тоже стояли. Я изо всех
сил ткнул пальцем в клавишу контрольного вызова. Никакого эффекта. Мне
захотелось заплакать самому, но тут я сообразил, что система выключена. Я
же ее и выключил два часа назад, когда взялся за программу. Ну и
работничек из меня теперь! Может быть, сообщить на базу и попросить
приготовить замену? Обидно-то как, елки-палки... Я поймал себя на том, что
в страшном напряжении жду, когда все это начнется снова. И я понял, что
если останусь здесь, в рубке, то буду прислушиваться и прислушиваться,
ничего не смогу делать, только прислушиваться, и я, конечно, услышу, я
здесь такое услышу!..
инструментами и почти бегом ринулся вон из рубки. Я старался держать себя
в руках и с дохой управился на этот раз довольно быстро. Ледяной воздух,
опаливший лицо, подтянул меня еще больше. Хрустя каблуками по песку, я, не
оглядываясь, зашагал к строительной площадке, прямо к Тому. По сторонам я
тоже не глядел. Айсберги, туманы, океаны - все это меня отныне не
интересовало. Я берег цветы своей селезенки для своих непосредственных
обязанностей. Не так уж много у меня этих цветов оставалось, а
обязанностей было столько же, сколько раньше, и, может быть, даже больше.
превосходном состоянии. "Отлично!" - сказал я вслух, извлек из футляра
скальпель и одним движением, как на экзаменах, вскрыл Тому заднюю черепную
коробку.
расчетливо, как машина. Одно могу сказать: никогда в жизни я так не
работал. Мерзли пальцы, мерзло лицо, дышать приходилось не как попало, а с
умом, чтобы иней не оседал на операционном поле, но я и думать не хотел о
том, чтобы загнать киберов в корабельную мастерскую. Мне становилось все
легче и легче, ничего неподобающего я больше не слышал, я уже забыл о том,
что могу услышать неподобающее, и дважды сбегал в корабль за сменными
узлами для координационной системы Тома. "Ты у меня будешь как новенький,
- приговаривал я. - Ты у меня больше не будешь бегать от работы. Я тебя,
старикашечку моего, вылечу, на ноги поставлю, в люди выведу. Хочешь небось
выйти в люди? Еще бы! В людях хорошо, в людях тебя любить будут, холить
будут, лелеять. Но ведь что я тебе скажу? Куда тебе в люди с таким блоком
аксиоматики? С таким блоком аксиоматики тебя не то что в люди - в цирк
тебя не возьмут. Ты с таким блоком аксиоматики все подвергнешь сомнению,
задумываться станешь, научишься в носу ковырять глубокомысленно. Стоит ли,
мол? Да зачем все это нужно? Для чего все эти посадочные полосы,
фундаменты? А сейчас я тебя, голубчик..."
Шура... Больно...
буграми его рабочих мышц, только ноги мои торчали наружу, и мне вдруг
стало невероятно страшно, как в самом страшном сне. Я просто не знаю, как
я сдержался, чтобы не заорать и не забиться в истерике. Может быть, я
потерял сознание на некоторое время, потому что долго ничего не слышал и
ничего не соображал, а только пялил глаза на озаренную зеленоватым светом
поверхность обнаженного нервного вала у себя перед лицом.
корчась от невыносимой боли. - Здесь кто-то есть... Да отзовись же, Шура!
Больно как! Помоги мне, я ничего не вижу...
смертным потом, и в хрипе ее была уже не только мольба, не только боль, в
нем была ярость, требование, приказ. Я почти физически ощутил, как ледяные
цепкие пальцы тянутся к моему мозгу, чтобы вцепиться, стиснуть его и
погасить. Уже в полубеспамятстве, сжимая до судороги зубы, я нащупал левой
рукой пневматический клапан и изо всех сил надавил на него. С диким воющим
ревом ринулся наружу сжатый аргон, а я все нажимал и нажимал на клапан,
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Перумов Ник
Посняков Андрей