котелок. Варево кипело. Он поглядел по сторонам, нашел что-то вроде ложки,
понюхал ее, вытер травой и снова понюхал. Потом он осторожно снял
сероватую накипь и стряхнул ее на угли. Помешал варево, зачерпнул с краю,
подул и, вытянув губы, попробовал. Оказалось недурственно, что-то вроде
похлебки из печени тахорга, только острее. Максим отложил ложку, бережно,
двумя руками снял котелок и поставил на траву. Потом он снова огляделся и
сказал громко: "Завтрак готов!" Его не покидало ощущение, что хозяева
где-то рядом, но видел он только неподвижные, мокрые от тумана кусты,
черные корявые стволы деревьев, а слышал лишь треск костра да хлопотливую
птичью перекличку.
контакт.
дремучие инстинкты разыгрались не в меру, но он и оглянуться не успел, как
выхлебал треть котелка. Тогда он с сожалением отодвинулся, посидел,
прислушиваясь к вкусовым ощущениям, тщательно вытер ложку, но не удержался
и еще раз зачерпнул, с самого дна, этих аппетитных, тающих во рту
коричневых ломтиков, похожих на трепанги, совсем отодвинулся, снова вытер
ложку и положил ее поперек котелка. Теперь было самое время утолить
чувство благодарности.
Осторожно ступая по трухлявым доскам и стараясь не оглядываться на останки
в тени, он принялся срывать грибы и нанизывать на прутик малиновые шляпки,
выбирая самые крепкие. Вас бы посолить, думал он, да поперчить немного, но
ничего, для первого контакта сойдет и так. Мы вас подвесим над огоньком, и
вся активная органика выйдет из вас паром, и станете вы - объедение, и
станете вы первым моим взносом в культуру этого обитаемого острова, а
вторым будут позитронные эмиттеры...
него смотрят. Он во-время подавил в себе желание резко повернуться,
сосчитал до десяти, медленно поднялся и неторопливо, заранее улыбаясь,
повернул голову.
глазами, с уныло опущенными углами губ, смотрело без всякого интереса, без
злобы и без радости, смотрела не на человека из другого мира, а так, на
докучное домашнее животное, опять забравшееся, куда ему не велено.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Максим ощущал, как уныние,
исходящее от этого лица, затопляет дом, захлестывает лес и всю планету, и
весь окружающий мир, и все вокруг стало серым, унылым и плачевным, все уже
было, и было много раз, и еще много раз будет, и не предвидится никакого
спасения от этой серой унылой плачевной скуки. Затем в доме стало еще
темнее, и Максим повернулся к двери.
проем, стоял сплошь заросший рыжим волосом коренастый человек в
безобразном клетчатом комбинезоне. Сквозь буйные рыжие заросли на Максима
глядели буравящие голубые глазки, очень пристальные, очень недобрые и тем
не менее какие-то веселые - может быть, по контрасту с исходившими от окна
всемирным унынием. Этот волосатый молодчик тоже явно не впервые видел
пришельцев из другого мира, но он привык обходиться с этими надоевшими
пришельцами быстро, круто и решительно - без всяких там контактов и прочих
ненужных сложностей. На шее у него висела на кожаном ремне толстая
металлическая труба самого зловещего вида, и выхлопное отверстие этого
орудия расправы с пришельцами он твердой грязной рукой направлял прямо
Максиму в живот. Сразу было видно, что ни о высшей ценности человеческой
жизни, ни о Декларации прав человека, ни о прочих великолепных
изобретениях высшего гуманизма, как и о самом гуманизме, он слыхом не
слыхал, а расскажи ему об этих вещах - не поверил бы.
прутик с нанизанными грибными шляпками, улыбнулся еще шире и произнес с
преувеличенной артикуляцией: "Мир! Дружба!" Унылая личность за окном
откликнулась на этот лозунг длинной неразборчивой фразой, после чего
очистила район контакта и, судя по звукам снаружи, принялась наваливать в
костер сухие сучья. Взлохмаченная рыжая борода голубоглазого зашевелилась,
и из медных зарослей понеслись рыкающие, взревывающие, лязгающие звуки,
живо напомнившие Максиму железного дракона на перекрестке.
прутиком в зенит, и рыжебородый послушно поглядел на проломленный потолок.
- Максим! - продолжал Максим, тыча себя в грудь. - Мак-сим! Меня зовут
Максим! - Для большей убедительности он ударил себя в грудь, как
разъяренная горилла. - Максим!
и лязгающих звуков, в которой несколько раз повторялось слово "Мах-сим", в
ответ на что невидимая унылая личность принялась издавать жуткие тоскливые
фонемы. Голубые глаза рыжебородого выкатились, раскрылась желтозубая
пасть, и он загоготал. Очевидно, неведомый Максиму юмор ситуации дошел,
наконец, до рыжебородого. Отсмеявшись, рыжебородый вытер свободной рукой
глаза, опустил свое смертоносное оружие и сделал Максиму недвусмысленный
знак, означавший: "А ну, выходи!"
протянул прутик с грибами. Рыжебородый взял прутик, повертел его так и
сяк, понюхал и отбросил в сторону.
Максима по спине, подтолкнул к костру, а у костра навалился ему на плечо,
усадил и принялся что-то втолковывать. Но Максим не слушал. Он глядел на
унылого. Тот сидел напротив и сушил перед огнем какую-то обширную грязную
тряпку. Одна нога у него была босая, и он все время шевелил пальцами, и
этих пальцев у него было пять. Пять, а вовсе не шесть.
смотрел, как капрал Варибобу выписывает ему проездные документы. Голова
капрала была склонена набок, глаза вытаращены, левая рука лежала на столе,
придерживая бланк с красной каймой, а правая неторопливо выводила
каллиграфические буквы. Здорово у него получается, думал Гай с некоторой
завистью. Экий старый чернильный хрен: двадцать лет в гвардии, и все
писарем. Надо же, как таращится... гордость бригады... сейчас еще и язык
высунет... Так и есть - высунул. И язык у него в чернилах. Будь здоров,
Варибобу, старая ты чернильница, больше мы с тобой не увидимся. Вообще-то
как-то грустно уезжать - ребята хорошие подобрались, и господа офицеры, и
служба полезная, значительная... Гай шмыгнул носом и посмотрел в окно.
выложенной старыми шестиугольными плитами, белели стены длинных одинаковых
домов администрации и инженерного персонала, шла, прикрываясь от пыли и
придерживая юбку, госпожа Идоя, дама полная и представительная -
мужественная женщина, не побоявшаяся последовать с детьми за господином
бригадиром в эти опасные места. Часовой у комендатуры, из новичков, в
необмятом пыльнике и в берете, натянутом на уши, сделал ей "на караул".
Потом проехали два грузовика с воспитуемыми, должно быть - делать
прививки... Так его, в шею его: не высовывайся за борт, нечего тебе
высовываться, здесь тебе не бульвар...
просто - Гал?
было "Гал" - как раз поместилось бы в строчку...
Капрал, называется... Пуговицы зеленью заросли, тоже мне - капрал. Две
медали у тебя, а стрелять толком не научился, это же все знают...
ротмистр Тоот с золотой повязкой дежурного на рукаве. Гай вскочил и
щелкнул каблуками. Капрал приподнял зад, а писать не перестал, старый
хрен. Капрал, называется...
противопыльную маску. - Рядовой Гаал. Знаю, знаю, покидаете нас. Жаль. Но
рад. Надеюсь, в столице будете служить так же усердно.
даже в носу защипало от восторженности. Он очень любил господина ротмистра
Тоота, культурного офицера, бывшего преподавателя гимназии. Оказывается, и
господин ротмистр тоже его отличал.
своему столу. Не присаживаясь, он бегло проглядел бумаги и взялся за
телефон. Гай тактично отвернулся к окну. На улице ничего не изменилось.
Протопало на обед родимое капральство. Гай грустно проводил его глазами.
Придут сейчас в кантину, капрал Серембеш скомандует снять береты на
Благодарственное Слово, рявкнут ребята в тридцать глоток "благодарственное
слово", а над кастрюлями уже пар поднимается, и блестят миски, и старина
Дога уже готов отмочить известное свое, коронное насчет солдата и
поварихи... Ей богу, жалко уезжать. И служить здесь опасно, и климат
нездоровый, и паек очень однообразный, одни консервы, но все равно...
Здесь, во всяком случае, точно знаешь, что ты - нужен, что без тебя не
обойтись, здесь ты на свою грудь принимаешь зловещий напор с Юга, и
чувствуешь этот напор: одних друзей сколько здесь похоронил - вон за
поселком целая роща шестов с ржавыми шлемами... А с другой стороны -
столица. Туда какого-всякого не пошлют, и раз уж посылают, то не
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Муркок Майкл
Суворов Виктор
Андреев Николай