спальне, и забрызганные чернилами желтенькие обои в детской... с каждым
выдохом освобождаясь от самого себя - казенного, высокоморального, до
скрипучести законопослушного человечка со светлыми пуговицами,
внимательного мужа и примерного отца, хлебосольного товарища и
приветливого родственника, радуясь, что все это уходит, надеясь, что все
это уходит безвозвратно, что отныне все будет легко, упруго, кристально
чисто, в бешеном, веселом, молодом темпе, и как же это здорово, что я сюда
приехал... молодец Згут, умница Згут, спасибо тебе, Згут, хоть ты и
лупишь, говорят, своих "медвежатников" по мордам во время допросов... и
какой же я еще крепкий, ловкий, сильный - могу вот так, по идеальной
прямой, сто тысяч километров по идеальной прямой, а могу вот так, круто
вправо, круто влево, выбросив из-под лыж тонну снега... а ведь я уже три
года не бегал на лыжах, с тех самых пор, как мы купили этот проклятый
новый домик, и на кой черт мы это сделали, снабдились приютом на старость,
всю жизнь работаешь на старость... а, черт с ним со всем, не хочу я об
этом сейчас думать, черт с ней, со старостью, черт с ним, с домиком, и
черт с тобой, Петер, Петер Глебски, законолюбивый чиновник, спаси тебя
бог...
дороги, мокрый, задыхающийся, с ног до головы запорошенный снежной пылью.
Просто удивительно, как быстро проходят волны восторга. Грызть себя,
уязвлять себя, нудить и зудеть можно часами и сутками, а восторг приходит
- и тут же уходит. Вот и уши ветром заложило... Я снял перчатку, сунул
мизинец в ухо, повертел и вдруг услышал трескучий грохот, словно по
соседству шел на посадку спортивный биплан. Я едва успел протереть очки,
как он пронесся мимо меня - не биплан, конечно, а громадный мотоцикл из
этих, новых, которые пробивают стены и губят больше жизней, чем все
насильники, грабители и убийцы, вместе взятые. Он обдал меня ошметками
снега, очки снова залепило, но я все-таки заметил тощую согнутую фигуру,
развевающиеся черные волосы и торчащий, как доска, конец красного шарфа.
За езду без шлема, подумал я автоматически, пятьдесят крон штрафа и
лишение водительского удостоверения на месяц... Впрочем, не могло быть и
речи о том, чтобы разглядеть номер - я не мог разглядеть даже отель и
половину долины впридачу - снежное облако поднялось до неба. А, какое мне
дело! Я навалился на палки и побежал вдоль дороги вслед за мотоциклом к
отелю.
валялись громадные кожаные перчатки с раструбами. Я воткнул лыжи в сугроб,
почистился и снова посмотрел на мотоцикл. До чего все-таки зловещая
машина. Так и чудится, что в следующем году отель станет называться "У
Погибшего Мотоциклиста". Хозяин возьмет вновь прибывшего гостя за руку и
скажет, показывая на проломленную стену: "Сюда. Сюда он врезался на
скорости сто двадцать миль в час и пробил здание насквозь. Земля дрогнула,
когда он ворвался в кухню, увлекая за собой четыреста тридцать два
кирпича..." Хорошая вещь - реклама, подумал я, поднимаясь по ступенькам.
Приду вот сейчас к себе в номер, а за моим столом расселся скелет с
дымящейся трубкой в зубах, и перед ним фирменная настойка на мухоморах,
три кроны за литр.
черном фраке с фалдами до пят. Заложив руки за спину, он строго
выговаривал тощему гибкому существу неопределенного пола, развалившемуся в
глубоком кресле. У существа было маленькое бледное личико, наполовину
скрытое огромными черными очками, масса черных спутанных волос и пушистый
красный шарф.
ко мне. У него оказался галстук бабочкой и благороднейших очертаний лицо,
украшенное аристократическими брыльями и не менее аристократическим носом.
Такой нос мог быть только у одного человека, и этот человек не мог не быть
той самой знаменитостью. Секунду он разглядывал меня, словно бы
недоумении, затем сложил губы куриной гузкой и двинулся мне навстречу,
протягивая узкую белую ладонь.
осведомился я, пожимая его руку.
полицейским чиновникам, вообще-то несвойственна. Ведь с первого же взгляда
было ясно, что такой человек не может не скрывать доходов и налоговые
декларации заполняет туманно.
- Где вы это нашли? Брюн, дитя мое, взгляните, какая прелесть!
заставил себя поаплодировать, хотя таких вещей не люблю. Существо в кресле
зевнуло во весь маленький рот и закинуло одну ногу на подлокотник.
бы слишком элементарно. Это действительно была бы, как вы выражаетесь,
хилая работа. Хотя и недостойная такого знатока, как господин Глебски.
и фиалка пропала. Я закрыл рот и потряс головой. У меня не было слов.
Барнстокр. - Я следил за вами из окна. И надо сказать, получил истинное
наслаждение.
сигаретку.
Брюн, единственное дитя моего дорогого покойного брата... Брюн, дитя мое!
богатые, женские, а впрочем, может быть, и не женские а, так сказать,
юношеские. Ноги, затянутые в эластик, были тощие, мальчишеские, а впрочем,
может быть, совсем наоборот - стройные девичьи. Куртка же была размера на
три больше, чем требовалось. Одним словом, я бы предпочел, чтобы дю
Барнстокр представил чадо своего дорогого покойника просто как племянницу
или племянника. Дитя равнодушно улыбнулось мне розовым нежным ртом и
протянуло обветренную исцарапанную руку.
дороге...
- сообщило оно дяде.
легендарный конь Александра Македонского. В данном случае Буцефал - это
мотоцикл, безобразная и опасная машина, которая медленно убивает меня на
протяжении двух последних лет и в конце концов, как я чувствую, вгонит
меня в гроб.
Когда он их свел опять, между пальцами у него дымилась сигарета, и он
протянул ее чаду. Чадо затянулось и капризно буркнуло:
мне дю Барнстокр. - Скоро обед...
чувствовал себя в форме. Меня застали врасплох. Все-таки знаменитый
фокусник на арене - это одно, а знаменитый фокусник в частной жизни - это,
оказывается, совсем другое. Я кое-как откланялся и пошел шагать через три
ступеньки на свой этаж.
сухо пощелкивали бильярдные шары. Проклятый душ был по-прежнему заперт. Я
кое-как умылся у себя в номере, переоделся, и взяв сигаретку, завалился на
диван. Мною овладела приятная истома, и на несколько минут я даже
задремал. Разбудил меня чей-то визг и зловещий рыдающий хохот в коридоре.
Я подскочил. В ту же минуту в дверь постучали, и голос Кайсы промяукал:
"Кушать, пожалуйста!". Я откликнулся в том смысле, что да-да, сейчас иду,
и спустил ноги с дивана, нашаривая туфли. "Кушать, пожалуйста!" -
донеслось издали, а потом еще раз: "Кушать, пожалуйста!", а потом снова
короткий визг и призрачный хохот. Мне даже послышалось бряканье ржавых
цепей.
как-то: рассеянное любезное внимание; мужественная замкнутость
профессионала; простодушная готовность к любым знакомствам и ухмылка типа
"гы". Ни одно выражение не показалось мне подходящим, поэтому я не стал
далее утруждать себя, сунул в карман сигареты для чада и вышел в коридор.
Выйдя, я остолбенел.
упираясь ступнями в одну филенку, а спиной - в другую, висел молодой
человек. Поза его при всей неестественности казалась однако же вполне
непринужденной. Он глядел на меня сверху вниз, скалил длинные желтоватые
зубы и отдавал по-военному честь.
честь, встал передо мною во фрунт.
старший лейтенант от кибернетики Симон Симонэ.
почти так же плавно, как "от инфантерии". Получается смешно. - И он
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем
Каменистый Артем
Лукьяненко Сергей