тщетно его умоляем? Вот уже несколько дней, как я думаю об этом, и се-
годня - ты ведь знаешь, что я не могу думать ни о чем другом, - итак,
сегодня, увидев, как встревожил и испугал Фридриха ее обморок, я утвер-
дилась в мысли, что якорь спасения - это именно она.
рожна, чем "ты. И все-таки надо поразмыслить об этом. Проснись, моя ми-
лая Мопертюи, мы приехали.
дой, сам король без стука входил в уборную Порпорины, начинавшей уже
приходить в себя.
не слишком вежливым тоном, - как вы себя чувствуете?.. Вы, оказывается,
подвержены подобным припадкам? При вашей профессии это весьма неудобно.
Может быть, у вас была какая-нибудь неприятность? Неужели вы так больны,
что не можете даже ответить мне? Тогда отвечайте вы, сударь, - сказал он
врачу, который суетился возле певицы. - Она действительно больна?
ращение нарушено, и все жизненные функции как бы приостановлены. Кожный
покров похолодел.
остановился, губы побледнели. Дайте ей выпить гофманских капель, черт
побери! Я опасался, что это притворство, но вижу, что ошибся. Девушка
тяжело больна. Она не зла и не капризна, вы согласны со мной, господин
Порпорино? Может быть, кто-нибудь огорчил ее нынче? У нее ведь не может
быть врагов, правда?
сестру.
мой театр скоро превратится в школу добродетели. Ага, вот она приходит в
себя. Порпорина, вы не узнаете меня?
торый легонько ударял ее по рукам.
нее приступов эпилепсии?
порино, задетый бесцеремонностью, с какою король говорил о замечательной
актрисе.
который собирался вооружиться ланцетом. - Я не могу спокойно видеть, как
льется невинная кровь, когда это происходит не на поле битвы. Вы, лека-
ри, не воины - вы просто убийцы! Оставьте ее в покое. Дайте ей воздуху.
Порпорино, не позволяйте пускать ей кровь - это может ее убить. Ведь эти
господа ни перед чем не останавливаются.
ете мне за нее. Это самая великолепная певица из тех, что были у нас до
сих пор, и нам не скоро удастся найти такую же. Кстати, а что вы споете
мне завтра, Кончолини?
гом, затем отправился ужинать во дворец, где в столовой уже сидели
Вольтер, Ламетри, д'Аржанс, Альгаротти и генерал Квинт Ицилий.
великодушен и добр, а иной раз даже нежен и отзывчив. И это отнюдь не
парадокс. Все знают страшный и в то же время пленительный характер этого
многогранного человека, эту сложную натуру, которая была полна противо-
речий, как у всех сильных людей, если они к тому же облечены неограни-
ченной властью и ведут бурную жизнь, способствующую развитию всех их не-
достатков и достоинств.
иногда и грубоватыми шутками беседу с этими милыми друзьями, которых он
совсем не любил, с этими умными людьми, которыми он отнюдь не восхищал-
ся, Фридрих внезапно впал в задумчивость и после нескольких минут молча-
ния сказал, вставая из-за стола:
делает пажу знак следовать за собой и исчезает в глубине длинных коридо-
ров и потайных лестниц своего старого дворца, меж тем как гости, пола-
гая, что он находится где-то поблизости, попрежнему взвешивают каждое
слово и не осмеливаются сказать друг другу ничего такого, чего бы не мог
слышать король. Впрочем, все они до такой степени (и не без основания)
не доверяли друг другу, что в любом уголке прусской земли ощущали реяв-
ший над ними призрак грозного и коварного Фридриха.
чтец, которого он почти никогда не слушал, - был единственным, кто не
знал страха и никому его не внушал. Все считали его совершенно безобид-
ным, а он нашел средство сделаться совершенно неуязвимым. Средство было
таково: он говорил в присутствии короля такие дерзости и совершал такие
безрассудства, что ни один враг, ни один доносчик не смог бы обвинить
его в проступке, который он сам не проделал бы на глазах у короля с ве-
личайшей смелостью и совершенно открыто. Казалось, он понимал буквально
те софизмы о всеобщем равенстве, которыми якобы руководствовался король
в узком кругу семи или восьми человек, удостоившихся его близости. В эту
пору, после десятка лет царствования, Фридрих, человек еще молодой, не
совсем утратил снискавшую ему расположение народа приветливость обраще-
ния, какой отличался наследный принц, дерзкий философ Ремусберга. Люди,
хорошо его знавшие, и не думали доверять этой приветливости. Вольтер,
самый избалованный из всех и прибывший сюда последним, уже начинал, од-
нако, тревожиться, замечая, как из-под маски доброго государя прогляды-
вает тиран, а из-под маски Марка Аврелия - Дионисий. Ламетри (что это
было - беспримерная искренность, тонкий расчет или дерзкая беспечность?)
вел себя с королем так бесцеремонно, как того якобы желал сам король. Он
снимал в его апартаментах галстук, парик, чуть ли не башмаки, лежал,
развалясь на его кушетках, не стесняясь высказывал ему свои мысли, при
всех противоречил ему, не задумываясь объявлял пустяками такие вещи, как
королевская власть, религия и все прочие "предрассудки", в которых про-
бил брешь "свет разума" сегодняшнего дня. Словом, он вел себя как насто-
ящий циник и подавал столько поводов для немилости и удаления, что каза-
лось просто чудом, как это он все еще стоит на ногах, в то время как
столько других давно опрокинуты и раздавлены из-за куда менее значи-
тельных провинностей. Дело в том, что на подозрительные, недоверчивые
натуры - а именно таков был Фридрих - какая-нибудь неосторожная фраза,
подслушанная и переданная шпионом, малейшее подозрение в лицемерии
действуют сильнее, нежели тысяча необдуманных поступков. Фридрих считал
Ламетри настоящим безумцем и нередко поражался, говоря про себя:
собен злословить исподтишка, раз высказывает свою злобу прямо мне в ли-
цо. Вот другие пресмыкаются передо мной, но кто знает, что они говорят и
думают, когда я поворачиваюсь к ним спиной и они встают во весь рост?
Стало быть, Ламетри - честнейший из всех моих придворных, и я должен вы-
носить его, хоть он и невыносим".
рялся рассмешить Фридриха такими шутками, каких тот не простил бы никому
другому. В то время как Вольтер с самого начала вступил на путь неуме-
ренного славословия, которое начинало уже тяготить его самого, циник Ла-
метри вел себя попрежнему, приятно проводил время, чувствуя себя с Фрид-
рихом так же непринужденно, как с первым встречным, и ему не приходилось
проклинать и ниспровергать кумир, которому он никогда ничем не жертвовал
и ничего не обещал. Именно поэтому Фридрих, начавший уже скучать в об-
ществе Вольтера, по-прежнему веселился, дружески беседуя с Ламетри, и не
мог без него обойтись: ведь это был единственный человек, не притворяв-
шийся, что ему весело в обществе короля.
франков (обер-камергер Вольтер получал двадцать тысяч). То был легкомыс-
ленный философ, способный, но поверхностный литератор, истинный француз
своего времени, добрый, ветреный, распутный, чувствительный, храбрый и в
то же время изнеженный, остроумный, великодушный и насмешливый; человек
неопределенного возраста, мечтательный, как юноша, и склонный к скепти-
цизму, как старик, он всю свою молодость отдал актрисам, то обманывая
их, то будучи обманут сам, без памяти влюблялся в каждую и в конце кон-
цов тайно женился на мадемуазель Кошуа, лучшей актрисе Французской коме-
дии в Берлине, особе некрасивой, но умной, которой ему вздумалось дать
образование. Фридрих еще не знал об этом тайном союзе, и д'Аржанс осте-
регался говорить о нем тем, кто мог его выдать. Вольтер, однако, был
посвящен в тайну. Д'Аржанс искренно любил короля, но тот любил его не
больше, чем всех остальных. Фридрих не верил в чью бы то ни было привя-
занность, и бедный д'Аржанс оказывался то соучастником, то мишенью самых
жестоких его шуток.
вищем Квинта Ицилия, был попросту француз Гишар, неутомимый воин и уче-
ный стратег, а впрочем, изрядный мошенник, как все люди такого толка, и
царедворец в полном смысле этого слова.
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Круз Андрей
Никитин Юрий
Гуль Роман Борисович
Зыков Виталий