Чтение 3–й страницы книги ~Тридцатая любовь Марины~

-- Почему не готовит? Готовит.

-- А сейчас?

-- Не каждый день же ей тут торчать...

-- Она когда приходит?

-- Вечером.

-- Ну, ты ее конечно уже, да?

-- Было дело, котеночек, было...

-- Ну?

-- Не интересно. Закомплексованный советский индивидуум.

-- Фригидна, что ль?

-- Да нет, не в этом дело. Она-то визжала от восторга. Билась, как
белуга подо мной. Я о другом говорю.

-- Дикая?

-- Абсолютно. Про минет впервые от меня услышала. Сорок восемь лет
бабе.

-- Ну а ты бы просветил.

-- Зайка, я не умею быть наставником. Ни в чем.

-- Я знаю...

Марина помогла ему уложить колбасу на тарелку.

Валентин зажег конфорку, с грохотом поставил на нее высокую кастрюлю:

-- Борщ, правда, варит гениально. За это и держу.

-- А ей действительно с тобой хорошо было?

-- Со мной? Котик, только ты у нас патологическая мужефобка. Кстати,
поэтому ты мне и нравишься.

-- Да кто тебе, скажи на милость, не нравится?! С первой встречной
готов.

-- Правильно. Я, милая, как батенька Карамазов. Женщина достойна
страсти уже за то, что она -- женщина.

-- На скольких тебя еще хватит...

-- Будем стараться.

-- Тоже мне...

-- Слушай, cherie, в тебе сегодня чувствуются какие-то бациллы
агрессивности. Это что -- влияние твоей экзальтированной любовницы?

-- Кого ты имеешь в виду?

-- Ну, эту... которая и не играет и не поет и не водит смычком
черноголосым.

-- Мы с ней разошлись давно, -- пробормотала Марина, жуя кусочек
колбасы.

-- Вот как. А кто же у тебя сейчас?

-- А тебе-то что...

-- Ну, котенок, успокойся.

-- А я спокойна...

Валентин снова открыл холодильник, достал начатую бутылку шампанского,
снял с полки бокалы:

-- За неимением Аи.

-- Сто лет шампанского не пила.

-- Вот. Выпей и утихомирься.

Слабо пенясь, вино полилось в бокалы.

Марина взяла свой, посмотрела на струящиеся со дна пузырьки:

-- У меня, Валечка, сейчас любовь. Огромная.

-- Это замечательно, -- серьезно проговорил Валентин, пригубливая вино.

-- Да. Это прекрасно.

Марина выпила.

-- А кто она?

-- Девушка.

-- Моложе тебя?

-- На пять лет.

-- Чудесно, -- с изящным беззвучием он поставил пустой бокал, снял
крышку с хрустальной розеточки, полной черной икры, и широким ножом подцепил
треть содержимого.

-- Да. Это удивительно, -- прошептала Марина, водя ногтем по скатерти.

Валентин толстым слоем располагал икру на ломтике хлеба:

-- Хороша собой?

-- Прелесть.

-- Характер?

-- Импульсивный.

-- Сангвиник?

--Да.

-- Склонна к медитации?

--Да.

-- Чувственна?

-- Очень.

-- Ранима?

-- Как ребенок.

-- Любит горячо?

-- Как огонь.

-- К нашему брату как относится?

-- Ненавидит.

-- Постой, но это же твоя копия!

-- Так и есть. Я в ней впервые увидела себя со стороны.

Валентин кивнул, откусил половину бутерброда и наполнил бокалы.

Марина рассеянно слизывала икру с хлеба, вперясь взглядом в золотистые
пузырьки.

-- Завидую тебе, детка, -- пробормотал он, жуя и приподнимая бокал, --
Твое здоровье. Шампанское уже отдалось в Марине теплом и ленью. Она отпила,
поднесла бокал к глазам и посмотрела сквозь переливающееся золотистыми
оттенками вино на невозмутимо пьющего Валентина.

-- Всю жизнь мечтал полюбить кого-то, -- бормотал он, запивая
уничтоженный бутерброд, -- Безумно полюбить. Чтоб мучиться, рыдать от
страсти, седеть от ревности.

-- И что же?

-- Как видишь. Одного не могу понять: или мы в наших советских условиях
это чувство реализовать не можем, или просто человек нужный мне не
встретился.

-- А может ты просто распылился по многим и все?

-- Не уверен. Вот здесь, -- он мягко дотронулся до груди кончиками
пальцев, -- Что-то есть нетронутое. Этого никто никогда не коснулся.
Табуированная зона для пошлости и распутства. И заряд мощнейший. Но не
дискретный. Сразу расходуется, как шаровая молния.

-- Дай Бог тебе встретить эту женщину.

-- Дай, Случай.

-- Дай Бог.

-- Для тебя -- Бог, для меня -- Случай.

-- Твое дело. Борщ кипит вовсю...

-- Аааа... да, да...

Он заворочался, силясь приподняться, но потом передумал:

-- Котеночек, разлей ты. У тебя лучше получается.

Марина прошлепала к плите, достала из сушки две глубокие тарелки и
стала разливать в них дымящийся борщ.

-- И понимаешь в чем, собственно, весь криминал, -- я не могу полюбить,
как ни стараюсь. А искренне хочу.

-- Значит не хочешь.

-- Хочу, непременно хочу! Ты скажешь -- любовь, это жертва прежде
всего, а этот старый сноб на жертву не способен. Способен! Я все готов
отдать, все растратить и сжечь, лишь бы полюбить кого-то по-настоящему! Вот
почему так завидую тебе. Искренне завидую!

Марина поставила перед ним полную тарелку.

Валентин снял крышку с белой банки, зачерпнул ложкой сметану:

-- Но ты-то у нас в воскресенье родилась.

-- Да. В воскресенье, -- Марина осторожно несла свою тарелку.

-- Вот, вот...

Его ложка принялась равномерно перемешивать сметану с борщем. Марина
села, перекрестилась, отломила хлеба ис жадностью набросилась на борщ.

-- Сметаны положи, котенок, -- тихо проговорил Валентин и надолго
склонился над тарелкой.

Борщ съели молча. Валентин лениво отодвинул пустую тарелку. Его
квадратное лицо сильно порозовело, словно под холеную кожу вошла часть
борща:

-- А больше и нет ничего... мда...

-- По-моему достаточно, -- ответила Марина, вешая на край тарелки
стебелек укропа.

-- Ну и чудно, -- кивнул он, доставая из халата мундштук.

-- За этот борщ твоей бабе можно простить незнание минета...

-- Бэзусловно...

Вскоре они переместились в просторную гостиную.

Марина забралась с ногами в огромное кожаное кресло, Валентин тяжело
опустился на диван.

-- Теперь ты вылитая одалиска, -- пробормотал он, выпуская сквозь губы
короткую струйку дыма, -- Матисс рисовал такую. Правда она была в полосатых
шальварах. А верх обнажен. А у тебя наоборот.

Марина кивнула, затягиваясь сигаретой.

Он пристально посмотрел на нее, проводя языком по деснам, отчего уста
вспучивались мелькающим холмиком:

-- Странно все-таки...

-- Что -- странно?

-- Лесбийская страсть. Поразительно... что-то в этом от безумия бедного
Нарцисса. Ведь в принципе ты не чужое тело любишь, а свое в чужом...

-- Неправда.

-- Почему?

-- Ты все равно не поймешь. Женщина никогда не устанет от женщины, как