думал, что так обернет все и с князем Александром, и со плесковичи. Не
гадал... Сейчас даже и сказать можно, когда, в пору какую и в который миг
озарило его истиною.
Повозка накренилась, угрожая обрушить под угор груду стянутого вервием
добра. Взъерошенные кони дуром и врозь дергали постромки, медленно, с
натугою, проворачивалось блестящее, в кованом ободе, колесо, вылезая из
снежной каши, и по натуге колеса, по дрожи конской, по сосредоточенным
лицам воевод, подскакавших обочь, учуял: послать на приступ - может, и
пойдут, но не посылать - все вздохнут с радостью. Не послал. Вздохнули.
Угадал верно. Это вот колесо, и растерянные лица возничих, мокрые, в
испарине, расстегнутые овчинные зипуны, растерянные взгляды, когда узрели
князя своего - не готовно-ражие, а растерянно-смятенные, словно не снег
виной, а застал за чем нехорошим...
днями. В мокром снегу, растянувши на сорок верст, копошились обозы, возки
и сани, пешая и конная рать, и, как игрушечная, стояла невдалеке
крепостца, светлый дым курился-кудрявился над нею: топили печи либо грели
смолу ради возможного ратного приступу. Оттуда, с заборол, изредка
пролетала стрела; далекий крик дрожал в воздухе; комонные москвичи
оскакивали крепость по-за рвами, целились, придержав коней; спустив
тетиву, срывались опять в скок, уходя от ответного псковского гостинца.
Опочке (может, и лепо, как там воеводы решали? Молодой Василий Протасьич
знает лучше его!). Разбрасывая тяжелые жемчужные градины снега, подскакал
тверской князь Константин с боярами, меж которых кинулось в очи лицо
старшего Акинфича - Ивана.
сюда?!
Великий, едва не захватил Переяславля, где сидел в ту пору Иван Калита,
тогда еще молодой растерянный княжич, ожидавший скорого пленения и взятия
града. Московский воевода Родион Несторыч вовремя подоспел с полком.
Нежданным ударом разбил Акинфичей, самого Акинфа Великого сразил в
поединке и, вздев голову убитого на копье, поднес ему, Ивану, в
назнаменование победы. С тех пор, все эти долгие годы, сыновья Акинфа
враждуют с Москвой и после Шевкалова разоренья должны были оба уйти с
Александром... Так что же, значит, сносят они между собою? Значит, тайное
согласие единит беглого тверского князя с его братьями, выступившими по
зову Калиты в поход противу старшего брата? Да не с тем ли и прибыл
Акинфич, дабы нежданным двойным ударом, оттоле и отселе, покончить с ним,
Калитой?!
неуверенных конскому копыту, - не посести бы тута с обозами! Румянолицый,
высоконький Константин, глядя на него расширенными глазами,
кивал-поддакивал. Иван, глядючи на него, всегда вспоминал твердый носик
племянницы Сони, Софьи Юрьевны, полагая, что московская жена удержит
тверского князя от всякого - ратного, иного ли - нелюбия к нему, Ивану.
Тверские князья были в нынешнем походе оба. В обозе везли юного Василия
Михалыча, не очень еще дозволяя мальчику скакать на коне впереди полков.
Да ведь он, Калита, сам же и настоял на том, чтобы в поимку за Александром
Тверским выступила <вся земля>, то есть и младшие братья беглого князя
тоже!
холодного поту, до ужаса! Представил вдову князя Михайлы, убиенного,
святого, как толкуют решительно все, - высокую, иконописно строгую, ничего
не забывшую и не простившую; и как, с каким ликом, с какими наказами
снаряжала она младших сыновей всугон за старшим там, у себя, в горелой,
наспех отстроенной Твери, в помочь кому? Брату убийцы мужа (ибо покойного
Юрия все в Твери считали главным и даже единственным погубителем Михаила
Святого), и мало что брату убийцы! Самого-то его, Ивана, не кем иным
считают в Твери, как убийцей Дмитрия Грозные Очи, хоть и без него казнил
Узбек старшего сына Михаилова, - все равно! И почему бы сейчас Константину
не зарубить нежданно ворога своего, как зарубил в Орде Дмитрий Юрия:
саблей, в мах... И все окончит разом. И останется только красная лужа
крови, медленно съедающая истоптанный копытами снег... Перепал. Забоялся.
Забоялся так, что возжаждал скорее оглянуть: близко ли свои кмети? Да нет,
Константин никогда на такое ся не решит! Александр - тот, что сейчас сидит
за твердыми стенами Плескова, - тот бы, пожалуй, и возмог... Или уж, чести
ради, не похотел! (Дак и того обидней!)
князь! А горд - горд паче меры! Как он его ненавидел порою! Вот и здесь, и
днесь, на молитве стоючи, воспомня - не вздохнуть! Как в дыму! Главный
ворог он! Он - укор, и язва, и поношение ему, Ивану, да что - всему дому
московскому!
его пленити>. Иван ту грамоту и поднесь помнит наизусть: <Мне убо должно
есть со всяким терпением и любовью за всех страдати, нежели отмщати
лукавствующим и крамолящим на меня: ничто же убо есть житие земное, все
убо исчезаем и в небытие отходим, и воздано будет от Господа коемуждо по
делам его. Вам же лепо было другу за друга и брату за брата стояти, а не
выдавати татарам братью свою, но противятися на них за един и стати всем
вкупе за Русскую землю и за православное христианство! Вы же супротивное
творите, и татар наводите на христиан, и братию свою продаете безбожным
татарам!>
Орде, понял, что никогда. Разве - Узбек умрет... Да и то: что изменит
смерть этого самовлюбленного и мнительного деспота! Когда-то он понимал
брата Юрия. Теперь начал понимать покойного Михайлу Тверского. Нельзя! И
он будет знать, что нельзя, а Александр Михалыч не хочет и не будет этого
знать, и Русь будет любить Александра, а не его, Калиту. Уже и поныне
умную бережливость его зовут скупостью. О, он не скуп там, где надобно! На
каменные церкви, на монастырь во граде брошено излиха, и все ради единого
слова митрополичьего (а Феогност уехал в Литву и глаз не кажет - неужто
все зря?).
сейчас. Не надо сейчас...
безрассуден. За то, что сын великого отца. За то, что брата его
старейшего, Дмитрия, он, Калита, и в самом деле помог уморить в Орде...
Александру Василичу, почто так уж заботить себя поимкою тверского князя?
Тягался с ним, Калитою, о великом столе. Получил Поволжье и Владимир.
Сейчас, слышно, строит свой Нижний, ладит туда перевести стол из Суздаля
и, поди, больше всего боится, как бы московский великий князь не наложил
руку на Нижний Новгород!
послание сочинил - на благородство Александра надея была да еще на страх
татарский: <Аще не приведем в Орду князя Александра Михалыча, вси от царя
Азбяка отечества своего лишены будем и смерти преданы и землю Русскую
пусту сотворим>. А самому Александру тогда же с владыкой Моисеем и
Авраамом, тысяцким новогородским, послал: <Царь Азбяк всем нам повелел
искати тебя и прислати к себе в Орду. Поиди убо к нему сам, своею волею,
да же не привлечеши ярости его на всех нас! Удобно бо тебе есть за всех
пострадати, нежели нам всем тебя ради пропасть и пусту всю землю
створити>.
получит серебро и утихнет, и за то, что не поиман Александр, не накажет
уже никого. Была, однако, надея: Русь... обчая беда... отвести... Не то
время! И никого не обмануло клятое послание. Плесковичи решительно
воспротивились: <Не езди, княже, все за тя главы своя положим!> Да и
новгородцы не ревновали о сече, ни тверичи, ни суздальский князь... И вот
- и вс°! Рушилось. И понял это в тот миг, когда, испугавши его, Константин
отбыл, и продолжалось тяжелое вращение в сырой снежной каше кованого
колеса, а растерянные рожи молодших оборачивались от него к застрявшему
возу, и пар шел от тел, от лиц, от расстегнутых мохнатых зипунов...
Бросилась в очи чья-то зеленая рукавица на снегу, яркая, как березовый
лист, непонятно почему в точности похожая на его собственную (и
почтительно тут же поданная Ивану стремянным). Оказалось - уронил, не
заметив, и в том было что-то, унизившее его. И в том было паки униженье,
что побоялся спросить про Акинфича, а слухачи донесли вечером: верно,
оттоле! Прискакал с супротивныя стороны, и сносят между собою. Вот и
понимай! И приступ к Плескову без стеноломов, без пороков камнеметных...
Даже и он, Иван, понимал, что отобьют, с соромом отобьют их плесковичи! А
суздальцы дадут московитам пойти напереди и не поддержат. Поддержат ли
новогородцы? Ой ли! И что же тогда? И чьей головой покупати будет трудный
мир с ханом: Александровой али его, Калиты, главою?
на рано-ранней заре ринул, аки агнец в скорби, ко отцу небесному прибегая:
Феогност! Пасть в ноги присланному из Царьграда греку, просить, молить: да
своею волею - волею нового митрополита русского - пристрожит, прикажет
плесковичам! Умолил. Феогност наложил проклятие на плесковичей. Те и еще
поупирались, но в конце концов пред церковною властию сдались. Александр
ушел в Литву...
дружины немалое число, и казна княжеская остались во Плескове) тотчас было
снято с города, и все сошли в мир и любовь. А он... он сел за тяжкое
послание хану Узбеку. При поминках. При серебре новгородском, что иначе
осело бы в его великокняжеской казне. И как спешно, как резво, выдирая
возы и сани из провалов и водомоин в рыхлых весенних путях, из снежной