ежели уж тебе любопытно, так поведаю по секрету, что серьгу эту серебряную
мне одна норвежка подарила... Любовь мы с ней крутили.
ампираторами: у нас царь-батюшка, у них - король. Она - в Норвегии, а я - в
России.
не могу оставить. Так и живем - я люблю норвежку, она - меня, я люблю
Россию, а она Норвегию. Кругом любовь, а счастья нету. Вот брат, как...
- Ты ведь и тут любовь крутишь. Возьмут да и отхватят вместе с ухом...
Акиндин впервые за все утро.
чайных клиперов Акиндин пробудил в душе Егора Пустошного стремление познать
непознанное, заронил искру любви к морю.
Архангельск с его старинными гостиными дворами и таможней, с пристанями,
деревянными домишками обывателей и хоромами купцов и губернских чиновников,
с церквями и Троицким кафедральным собором, до взморья было не больше
пятидесяти верст.
проводил время на берегу, ездил на лодке на острова, которых в Двинском
устье было не счесть. Там удили рыбу, разжигали костры, когда было тепло -
купались. К архангельским причалам и обратно от них сразу после ледохода и
до глубокой осени, до ледостава, шли поморские шнеки, кочи, раньшины,
шнявы1, купеческие и иноземные шхуны, бриги. Из рыбацких сел -с Зимнего и
Летнего берегов приходили с грузом рыбы и морского зверя парусные морские
карбаса и бота. Все эти суда и суденышки Егор до поры до времени принимал,
как само собой разумеющееся: идут себе и идут, каждое со своей командой, со
своим грузом. Освободят трюмы у пристаней, погрузятся и опять уплывают к
дальним берегам. Корабли на двинском фарватере были для соломбальских парней
столь же привычны, как, скажем, возы с кладью на большой дороге или чайки
над пенной волной.
шнеку от бота и карбаса, бриг от шхуны - по длине и форме корпуса, носа и
кормы, по количеству мачт и парусам. Он уже знал, что паруса бывают прямыми
и косыми, - все эти фоки, гроты, марсели, брамсели, крюйсели, кливера,
стаксели; что впереди на корабле стоит фок-мачта, за ней - грот и
бизань-мачты. На четырехмачтовиках, приходивших из дальних портов, две
средние мачты называются грот-мачтами - передней и задней. Работа в парусной
и беседы с Акиндином помогли Егору усвоить все это и знать назубок. Он сшил
своими руками не один парус и мог работать вполне самостоятельно.
перед глазами, стройный, белопарусный, он летел по океану как на крыльях,
чуть кренясь при свежем ветре, и резал морские волны острым форштевнем.
терпеливо выкраивая, сшивая и оканачивая их. Работа была кропотливой,
утомительной.
вкус соленой воды, ощутить грудью упругие ветра всех направлений и широт, с
быстротой бывалого моряка взлететь по вантам на реи и, повинуясь команде,
брать или отдавать рифы1.
владельцем маленькой парусной, продолжателем семейного ремесла? Дед с каждым
годом все стареет и собирается уйти на покой, передав дело в надежные руки
своего наследника.
видеть его каждый день и каждый час возле себя! Она все еще считает Егора
маленьким и слабым, нуждающимся в материнских наставлениях: "Егорушко, не
ходи купаться, не дай бог, утонешь! Вода в Двине шальная, быстрая, кругом
вьюны"... "Егорушко, не промочи ноги, Егорушко, не пей воды из реки, а пей
дома квас или клюквенную водицу"... "Егорушко, не водись с озорниками,
соломбаль-скими да архангельскими ухорезами... Не дай бог излупят, рубаху
новую порвут!" - хотя теперь Егор мог в ребячьей потасовке постоять за себя
и проучить кого следовало своими кулачищами.
как прежде. Егора тянуло на пристань, где ключом кипела портовая суматошная
жизнь: разгружались парусники, гремели по тесовым настилам телеги, остро
пахло соленой треской. Бородатые грузчики - дрягили катили по сходням
пузатые бочки, таскали на своих крепких спинах тюки и ящики с разными
товарами. Иноземные матросы с пестрыми шейными платками, со шкиперскими
бородками, дымя носогрейками, усмешливо поглядывали на всю эту суету.
Звучали на судах команды, звякали рынды2, гремели якорные цепи. Извозчики
кричали на лошадей, понукая их, грузчики ругались грубо, по-мужицки...
из-за облаков - и жарко вспыхивали купола собора, а потом солнце пряталось.
боятся сказать лишнее слово - дед не любит праздной болтовни.
Зосима подъехал к крыльцу мастерской на телеге.
веревками кипы.
глаз спокойной синевой. По нему неторопливо плыли белые рыхлые облака. Дед
посмотрел на небо.
посля ильи баба фартуком нагонит". Всю неделю лило, как из ушата... Ну
поехали, Егор. Садись в передок, бери вожжи.
бахилах.
лужами выехали к деревянному на сваях мосту через Кузнечиху, переправились
на другой берег и вскоре втянулись на людный и оживленный Троицкий проспект.
По сторонам его обступили купеческие особняки и деревянные дома с
бакалейными, мануфактурными, москательными лавками, трактирами и чайными. На
булыжной мостовой телегу трясло, копыта лошади высекали подковами искры.
пристани.
пошел разузнать, нет ли тут свободного карбаса или лодки, чтобы отвезти
паруса на корабль.
затасканных рубахах и домотканых штанах, в порыжелых стоптанных сапогах и
опорках носили с подъехавших подвод тюки и ящики на двухмачтовый парусник
Соловецкого монастыря. Рядом с этим парусником стоял другой, поменьше. К
нему вереницей тянулись на посадку паломники - богомольцы, направлявшиеся на
Соловки. На палубе стоял монах в подряснике с обнаженной плешивой головой и
что-то говорил богомольцам, тыча длинной рукой на открытый люк. С котомками
за плечами, с узелками, дорожными плетеными корзинами, усталые, с бледными,
но оживленными лицами богомольные пассажиры, суетясь, втягивались в люк.
грузила мешки с зерном.
пристани, где его поджидал речной карбас. Хозяин посудины, кегостровец1,
рыжий мужик в поддевке и высоких сапогах-вытяжках помог им спустить в карбас
паруса и сел в весла. Дед тоже сошел в карбас и, сев на корме, сказал Егору:
меня. От лошади не отходи.
не на кого, и он послушно кивнул.
сапогах-броднях, подвязанных у колен ремешками. - Кого ждешь?
правой стенки?
Белоусов Валерий
Земляной Андрей
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Орлов Алекс