лук, откинулся назад, настороженно прищурился. И едва из кустарника
вырвался крупный самец, Хугава, почти лежа спиной на крупе коня, коротко
выдохнул и спустил тетиву.
на стрелу, скромно преподнес старейшине.
быстрых - запрещение. Три медленных - сожаление, удивление или
восхищение...
голове фазана - зеленой, будто смарагд, постукал ногтем по клюву -
бледно-желтому, как сухой тростниковый стебель, потрогал белый, словно
снег, ошейник, взъерошил пальцем перья на груди - багряно-золотистой,
точно свежепролитая кровь, осыпанная искрами, погладил крылья -
тускло-голубые, как осенью вода, раздвоил пестрый хвост и заботливо
упрятал добычу в сумку.
пустыне, чангала сбивала их с толку. Нет, чтобы вместе держаться, дружно,
стаей настичь убийцу - псы, казалось, не столько преследовали врага,
сколько состязались в быстроте бега.
густой траве.
захлебывающимся лаем проносился, точно слепой, мимо затаившейся хищницы,
она опрокидывала его ударом тяжелой, как палица, лапы.
свор.
кустарниках, опутанных вьюнами.
барсучьим и волчьим лазам, готовые разодрать в клочья любую болотную
нечисть.
переродились в свободных зверей, сродни тем, что от рождения скитаются в
зарослях. Будто их сила была не в покровительстве человека. Будто не у
огня, зажженного человеческой рукой, была их опора.
снисхождения, глянула темными очами в их очи, привыкшие к яркому пламени,
к улыбкам детей. Вот принялась она грызть и рвать, бить и топтать, драть и
бодать, колоть, царапать, кусать непрошенных гостей клыками и когтями,
рогами и копытами.
защиту спасительного костра, разложенного саками по приказу старейшины. Из
трех свор, пущенных по следу Пятнистой смерти, вернулись лишь шесть
мокрых, окровавленных, дрожащих от ужаса кобелей.
солнце, поднялся над обширной кочковатой поляной. Полосы ослепительного
света легли золотыми мостами на протоки и заводи, окрасили в непривычный
голубовато-розовый цвет разлапистые, удивленно притихшие над водою кусты.
жизни, тем дальше отступала чангала с промозглой теменью и ночными
страхами.
россыпи Овна, сверкнула Венера - мать Анахита.
молодых оленей, козлов, поросят. Громко трещали сучья - их треск напоминал
сухой перестук щебня, осыпающегося в пустынных горах. В огонь струился
растопившийся жир, сало шипело на углях, как сотня потревоженных змей. Над
поляной витал, будоража нутро, каленый запах горелого мяса.
наиболее красивых перьев он положил возле себя, освежеванного петуха
насадил на прут, сунул в пламя.
И с явным сожалением покачал головой. - Нельзя, мой сын.
малахай. Вождь сгреб кучку голубых, зеленых, красных перьев, переливчато
сиявших в отблесках костра, и торжественно, словно горсть дорогих
самоцветов, высыпал в шапку табунщика.
ветер, - сказал он уважительно. - Перья отвезешь жене. Пусть пришьет к
головному убору. А это, - старик вручил Хугаве жареную птицу, - сам съешь.
почестей. У Спаргапы от обиды во рту пересохло. Огонь, засветившийся в
глазах юнца, был, пожалуй, не менее жарок и ярок, чем пламя костра, у
которого сидели охотники.
табунщик. - Но я не заслу...
Старейшина положил руку на крутое плечо Спаргапы. - Научишь стрелять так
же метко, как сам стреляешь?
стрелять, как Хугава?
Конечно хочу. И я смогу бить фазана на влет, как ты? - с надеждой спросил
он у табунщика.
хлопнул им о колено. Веселый смех. Вождь пригнулся к уху сына:
Другое - прежде, чем перья дарить, научись их доставать. Ясно?
Сказал убежденно:
сакских старейшин.
мучили нас ночью. Дикий чеснок - святая трава. Духи не любят чесночного
духа.
раз, когда Спаргапы еще не было на свете, я, подобно Наутару, заблудился в
чангале.
Задремал. Проснулся, слышу - шум, бубен гремит. Хм?.. Высунул нос из
листвы - духов полная поляна!
осталось. - Вождь снова прикоснулся к шраму. - Большая шишка, точно кулак.
- И старик вытянул к огню кулак величиной с голову годовалого бычка.
плясать принялись. Так себе пляшут, кто во что горазд. Топают как попало,
переваливаются на хромых ногах. Откуда им знать, как надо плясать?
Нечисть.
отличался. Взыграло у меня сердце. Не утерпел - спрыгнул с дерева и
говорю: "Хватит срамиться! Смотрите..." И закружился, будто вихрь, по
поляне. "Ой, хорошо!" - заорал Одноглазый. "Ой, хорошо! - завопило стадо
его горбатых сородичей. - Бесподобно пляшет. Оставайся с нами, старик,
навсегда. Будешь веселить болотный народ". Вот тебе на! Угораздило меня
напроситься к бесам в приятели.
хочешь? - завизжали духи. - Не отпустим". "Почему - удрать? Старуха