цов газет, сладкие тенора греческих кондитеров, хлопают бичами худые
черномазые извозчики в фесках и пыльных пиджаках. И по всем лицам и раз-
ноцветным одеждам то и дело легкими гигантскими взмахами проходят свет-
лые столпы прожекторов: один за другим бегут шумные колесные пакеботы,
переполненные народом, с загородных гуляний...
высокими домами.
ты, и в проходах мрак: только бродят кое-где, низко над мостовою, фона-
рики нищих, выбирающих из уличного сора корки хлеба, окурки, жестянки,
бутылки из-под оливкового масла. Поминутно натыкаюсь на спящих собак, на
сторожей, звонко бьющих на ходу железными дубинками в мостовую, на
огоньки сигар, на разговоры мелькающих мимо матросов и других ночных гу-
ляк. Из освещенных окон тоже слышится говор и смех или прыгающие звуки
шарманок с позвонками... Но дом подворья тих и темен.
рями, не спеша отворяет - и, вместе с темнотою, меня охватывает запах
плесени, сырости.
руке, бежит впереди меня молодой монах в мужицких сапогах, в черном под-
ряснике и черной вязаной шапке, рябой, с бирюзовыми живыми глазами, с
торопливо-услужливыми движениями.
покрыта грубым, но свежим бельем. Быстро раздеваюсь, тушу свечу и засы-
паю среди криков, несущихся с улицы, стука сторожей, говора проходящих
под окнами и нескладной, страстно-радостной и в то же время страст-
но-скорбной восточной музыки, прыгающей в лад с позвонками.
звона колокола в верхнем этаже подворья. И, одеваясь, вижу в окно вымпе-
ла за домами, а внизу - узкую улицу, еще влажную, в прохладной тени, но
уже полную деревенскими бараньими шапками погонщиков и целыми стадами
ослов, на которых качаются корзины дров, овощей и сыра... Слава богу,
день солнечный - я опять увижу Ая-Софию в солнечное весеннее утро!
но пожимая, по южному обычаю, плечом. Сегодня он в старом картузике с
пуговкой, но зонт, который никогда не раскрывается, опять с ним.
на улицу помои и слышится бранчивая скороговорка гречанок. Дурачок в
лохмотьях и в двух рваных шляпах, криво надетых одна на другую, со всех
ног бросается мимо меня в стаю соловых шелудивых собак и, отбив у них
тухлое яйцо, с жадностью выпивает его, дико косясь на проходящих бельмом
красного глаза. Сплошная волнующаяся масса черных баранов, мелко переби-
рающих копытцами, теснится под азартные крики чабана, а среди них, на
худенькой лошадке, на деревянном седле, опутанном веревками, пробирается
старик-турок, лопоухий, лилово-бурый от загара, в тюрбане и бараньей
куртке, с седыми курчавыми волосами на раскрытой груди. За ним бежит и
на бегу орет диким голосом босоногий водонос с мокрым сизым бурдюком на
спине. Дальше идут длинноухие, задумчивые ослики под корзинами с мусором
и кирпичами, тяжело и быстро семенит носильщик-армянин, согнувшийся в
три погибели под огромным зеркальным шкапом, от которого по домам
мелькают веселые блики солнца. Ковыляют на французских каблучках две
толстеньких турчанки, с головой закутанные в фередже цвета засушенной
розы.
ненные в песке".
прав Саади:
турок из простонародья, из провинций, с берегов моря! Сколько гордых и
приветливых глаз!
улки в порту Генуи, Марселя. "Сюда, сюда!" - говорит Герасим, в десятый
раз поворачивая за угол. И вот опять пахнуло ванилью, рогожами, арбузной
свежестью зелено-голубой воды, - и в глаза глянули ослепительное солнце,
голубой простор рейда, крылья белых рыбалок, мачты барок, черные с раз-
ноцветными полосами трубы, белая башня Леандра у берегов Скутари...
Опять хлопают бичами извозчики, опять в быстро текущей толпе кричат га-
зетчики, водоносы с кувшинами розовых напитков, продавцы бубликов и при-
торно-сладких греческих печений, насквозь пропитанных ореховым маслом...
И не успеваю я сесть на крохотный табуретик возле кофейни, жарко нагре-
тый солнцем, как лиловый арабчонок в одной синей женской рубахе уже тя-
нет мой сапог на скамеечку, расцвеченную фольгой, жестью, медными гвоз-
диками.
синем мундире с иголочки и с блестящим медным полумесяцем на груди,
скромно улыбается, а сосед слева, черный старик в белом халате и белой
чалме, в больших желто-зеленых очках, без носа, с голой верхней губой в
лиловых швах, важно поднимает свою мертвую голову, булькая кальяном.
мундир офицера, и стакан воды с розой, который быстро ставит передо мною
молодой кафеджи.
турка, сидящего на корточках возле своей корзины, поставленной прямо на
мостовую, и по дрожащим от топота копыт бревнам моста Валидэ спешим в
густой толпе в Стамбул.
зой сквозит вода в щели моста, ярко и нежно зеленеют на горе Стамбула
сады, с горячим шумом отходят от моста пакеботы, обдавая бегущую толпу
теплым белым дымом... Опять маскарад, но еще более пестрый и празднич-
ный, чем вчера! И дружно мешает этот маскарад венские сюртуки с рыжими
верблюжьими куртками, панамы с бараньими папахами, светлоглазого англи-
чанина с сизыми бедуинами, гиганта-черногорца в белом шерстяном наряде,
шитом золотом и обремененном оружием, с худосочным польским евреем, ко-
ричневую рясу францисканца с негром, сестру-кармелитку с китайцем с не-
подвижной головой, с черной косой до пят и в лиловой кофте... Все это
льется от Султан-Валидэ к самому людному месту Галаты - к углу набереж-
ной, к бирже и столикам уличных менял, и от биржи - к Султан-Валидэ, где
останавливаются вагоны конки, где вечная теснота фиакров, разносчиков,
цветочников, нищих, полуголых прокаженных, сидящих на мостовой, и тесно-
та базаров, заваленных коврами, оружием, медной посудой, сырами, зе-
ленью, шафраном, сбруей, фруктами и туфлями - сотнями связок лиловых,
канареечных, черных и оливковых туфель, висящих на стенах подобно суше-
ной рыбе на шнурках.
нами мечети, где, у фонтана возле портала, проходящие, сидя на корточ-
ках, торопливо и таинственно совершают омовения среди солово-грязных ко-
роткошерстых собак. Дальше, возле кофеен и за старыми стенами, ярко зе-
ленеют деревья. Чем дальше мы поднимаемся по улице, идущей слегка в го-
ру, влево, тем все тише и безлюднее становится вокруг. И уже совершенное
безлюдье царит у высоких ворот Старого Сераля, при входе в его запущен-
ные сады и широкие дворы, заросшие травою и белеющие обломками греческих
колонн, статуй и надгробных плит.
ропейца, расцветают под надзором евнухов те редкие цветы девичьей красо-
ты, которые ежегодно дарит, по древнему обычаю, Турция своему повелите-
лю. И весенней прелестью веет незримое присутствие этих юных затворниц в
садах Сераля, где зеленая трава пробивается из древней земли, красный
мак светит среди обломков мрамора и белым и розовым цветом цветут чащи
деревьев в оврагах возле Старого Музея, облицованного лазурными фаянса-
ми, пригретого жарким солнцем под бальзамически благоухающими кипариса-
ми. В мире, в котором я существую, нынче весеннее утро, здесь - тишина,
узорчатые тени, пение птиц и незримое присутствие девушек за стенами
мертвых дворцов. Я заглядываю в их ворота, в аллею платанов за воротами,
выходя на горячий солнечный свет, на зеленый Двор Янычар. Древний дуп-
листый Платан Янычар дремлет на припеке возле тысячелетней св. Ирины,
давно обветшалой и обращенной в склады старого оружия. Но когда мы выхо-
дим мимо Ирины в другие ворота Сераля, к обрыву мыса, нас охватывает
свежесть моря - и снега: в блеске солнца, в золотисто-голубой дымке то-
нет зыбкий простор Пропонтиды, миражем означаются силуэты Принцевых ост-
ровов и заступивших горизонт Малоазийских гор - там смутно рисуется в
небе что-то мертвенное, некое подобие неподвижного облака.
Олимпа, его теснины, полные утренних фиолетовых теней, и мне кажется,
что на меня тянет оттуда зимним холодом.
красными полосами громаду Ая-Софии: громаду неуклюжую, выходящую из цик-
Панов Вадим
Лондон Джек
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Махров Алексей