Чтение 3–й страницы книги ~Старосветские помещики~

съедал тарелочку; после чего он обыкновенно говорил:

- Теперь так как будто сделалось легче.

Иногда, если было ясное время и в комнатах довольно тепло натоплено,
Афанасий Иванович, развеселившись, любил пошутить над Пульхериею Иванов-
ною и поговорить о чем-нибудь постороннем.

- А что, Пульхерия Ивановна, - говорил он, - если бы вдруг загорелся
дом наш, куда бы мы делись?

- Вот это боже сохрани! - говорила Пульхерия Ивановна, крестясь.

- Ну, да положим, что дом наш сгорел, куда бы мы перешли тогда?

- Бог знает что вы говорите, Афанасий Иванович! как можно, чтобы дом
мог сгореть: бог этого не попустит.

- Ну, а если бы сгорел?

- Ну, тогда бы мы перешли в кухню. Вы бы заняли на время ту комнатку,
которую занимает ключница.

- А если бы и кухня сгорела?

- Вот еще! бог сохранит от такого попущения, чтобы вдруг и дом и кух-
ня сгорели! Ну, тогда в кладовую, покамест выстроился бы новый дом.

- А если бы и кладовая сгорела?

- Бог знает что вы говорите! я и слушать вас не хочу! Грех это гово-
рить, и бог наказывает за такие речи.

Но Афанасий Иванович, довольный тем, что подшутил над Пульхериею Ива-
новною, улыбался, сидя на своем стуле.

Но интереснее всего казались для меня старички в то время, когда бы-
вали у них гости. Тогда все в их доме принимало другой вид. Эти добрые
люди, можно сказать, жили для гостей. Все, что у них ни было лучшего,
все это выносилось. Они наперерыв старались угостить вас всем, что
только производило их хозяйство. Но более всего приятно мне было то, что
во всей их услужливости не было никакой приторности. Это радушие и го-
товность так кротко выражались на их лицах, так шли к ним, что поневоле
соглашался на их просьбы. Они были следствие чистой, ясной простоты их
добрых, бесхитростных душ. Это радушие вовсе не то, с каким угощает вас
чиновник казенной палаты, вышедший в люди вашими стараниями, называющий
вас благодетелем и ползающий у ног ваших. Гость никаким образом не был
отпускаем того же дня: он должен был непременно переночевать.

- Как можно такою позднею порою отправляться в такую дальнюю дорогу!
- всегда говорила Пульхерия Ивановна (гость обыкновенно жил в трех или в
четырех верстах от них).

- Конечно, - говорил Афанасий Иванович, - неравно всякого случая: на-
падут разбойники или другой недобрый человек.

- Пусть бог милует от разбойников! - говорила Пульхерия Ивановна.- И
к чему рассказывать эдакое на ночь. Разбойники не разбойники, а время
темное, не годится совсем ехать. Да и ваш кучер, я знаю вашего кучера,
он такои тендитный да маленький, его всякая кобыла побьет; да притом те-
перь он уже, верно, наклюкался и спит где-нибудь .

И гость должен был непременно остаться; но, впрочем, вечер в ни-
зенькой теплой комнате, радушный, греющий и усыпляющий рассказ, несущий-
ся пар от поданного на стол кушанья, всегда питательного и мастерски из-
готовленного, бывает для него наградою. Я вижу как теперь, как Афанасий
Иванович, согнувшись, сидит на стуле с всегдашнею своею улыбкой и слуша-
ет со вниманием и даже наслаждением гостя! Часто речь заходила и об по-
литике. Гость, тоже весьма редко выезжавший из своей деревни, часто с
значительным видом и таинственным выражением лица выводил свои догадки и
рассказывал, что француз тайно согласился с англичанином выпустить опять
на Россию Бонапарта, или просто рассказывал о предстоящей войне, и тогда
Афанасий Иванович часто говорил, как будто не глядя на Пульхерию Иванов-
ну:

- Я сам думаю пойти на войну; почему ж я не могу идти на войну?

- Вот уже и пошел! - прерывала Пульхерия Ивановна. - Вы не верьте
ему, - говорила она, обращаясь к гостю. - Где уже ему, старому, идти на
войну! Его первый солдат застрелит! Ей-богу, застрелит! Вот так-таки
прицелится и застрелит.

- Что ж, - говорил Афанасий Иванович, - и я его застрелю.

- Вот слушайте только, что он говорит! - подхватывала Пульхерия Ива-
новна, - куда ему идти на войну! И пистоли его давно уже заржавели и ле-
жат в коморе. Если б вы их видели: там такие, что, прежде еще нежели
выстрелят, разорвет их порохом. И руки себе поотобьет, и лицо искалечит,
и навеки несчастным останется !

- Что ж, - говорил Афанасий Иванович, - я куплю себе новое вооруже-
ние. Я возьму саблю или козацкую пику.

- Это все выдумки. Так вот вдруг придет в голову, и начнет рассказы-
вать, - подхватывала Пульхерия Ивановна с досадою. - Я и знаю, что он
шутит, а все-таки неприятно слушать. Вот эдакое он всегда говорит, иной
раз слушаешь, слушаешь, да и страшно станет.

Но Афанасий Иванович, довольный тем, что несколько напугал Пульхерию
Ивановну, смеялся, сидя согнувшись на своем стуле.

Пульхерия Ивановна для меня была занимательнее всего тогда, когда
подводила гостя к закуске.

- Вот это, - говорила она, снимая пробку с графина, - водка, настоян-
ная на деревий и шалфей. Если у кого болят лопатки или поясница, то
очень помогает. Вот это на золототысячник: если в ушах звенит и по лицу
лишаи делаются, то очень помогает. А вот эта - перегнанная на персиковые
косточки; вот возьмите рюмку, какой прекрасный запах. Если как-нибудь,
вставая с кровати, ударится кто об угол шкапа или стола и набежит на лбу
гугля, то стоит только одну рюмочку выпить перед обедом - и все как ру-
кой снимет, в ту же минуту все пройдет, как будто вовсе не бывало.

После этого такой перечет следовал и другим графинам, всегда почти
имевшим какие-нибудь целебные свойства. Нагрузивши гостя всею этою апте-
кою, она подводила его ко множеству стоявших тарелок.

- Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами!
Солить их выучила меня туркеня, в то время, когда еще турки были у нас в
плену. Такая была добрая туркеня, и незаметно совсем, чтобы турецкую ве-
ру исповедовала. Так совсем и ходит, почти как у нас; только свинины не
ела: говорит, что у них как-то там в законе запрещено. Вот это грибки с
смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их
еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала
секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке прежде всего нужно разостлать
дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще что бы-
вает на нечуй-витере цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать
вверх. А вот это пирожки! это пирожки с сыром! это с урдою! а вот это
те, которые Афанасий Иванович очень любит, с капустою и гречневою кашею.

- Да, - прибавлял Афанасий Иванович, - я их очень люблю; они мягкие и
немножко кисленькие.

Вообще Пульхерия Ивановна была чрезвычайно в духе, когда бывали у них
гости. Добрая старушка! Она вся принадлежала гостям. Я любил бывать у
них, и хотя объедался страшным образом, как и все гостившие у них, хотя
мне это было очень вредно, однако ж я всегда бывал рад к ним ехать.
Впрочем, я думаю, что не имеет ли самый воздух в Малороссии какого-то
особенного свойства, помогающего пищеварению, потому что если бы здесь
вздумал кто-нибудь таким образом накушаться, то, без сомнения, вместо
постели очутился бы лежащим на столе.

Добрые старички! Но повествование мое приближается к весьма печально-
му событию, изменившему навсегда жизнь этого мирного уголка. Событие это
покажется тем более разительным, что произошло от самого маловажного
случая. Но, по странному устройству вещей, всегда ничтожные причины ро-
дили великие события, и наоборот - великие предприятия оканчивались нич-
тожными следствиями. Какой-нибудь завоеватель собирает все силы своего
государства, воюет несколько лет, полководцы его прославляются, и нако-
нец все это оканчивается приобретением клочка земли, на котором негде
посеять картофеля; а иногда, напротив, два какие-нибудь колбасника двух
городов подерутся между собою за вздор, и ссора объемлет наконец города,
потом села и деревни, а там и целое государство. Но оставим эти рассуж-
дения: они не идут сюда. Притом я не люблю рассуждений, когда они оста-
ются только рассуждениями.

У Пульхерии Ивановны была серенькая кошечка, которая всегда почти ле-
жала, свернувшись клубком, у ее ног. Пульхерия Ивановна иногда ее глади-
ла и щекотала пальцем по ее шейке, которую балованная кошечка вытягивала
как можно выше. Нельзя сказать, чтобы Пульхерия Ивановна слишком любила
ее, но просто привязалась к ней, привыкши ее всегда видеть. Афанасий
Иванович, однако ж, часто подшучивал над такою привязанностию:

- Я не знаю, Пульхерия Ивановна, что вы такого находите в кошке. На
что она? Если бы вы имели собаку, тогда бы другое дело: собаку можно
взять на охоту, а кошка на что?

- Уж молчите, Афанасий Иванович, - говорила Пульхерия Ивановна, - вы
любите только говорить, и больше ничего. Собака нечистоплотна, собака
нагадит, собака перебьет все, а кошка тихое творение, она никому не сде-
лает зла.

Впрочем, Афанасию Ивановичу было все равно, что кошки, что собаки; он
для того только говорил так, чтобы немножко подшутить над Пульхерией
Ивановной .

За садом находился у них большой лес, который был совершенно пощажен
предприимчивым приказчиком, - может быть, оттого, что стук топора дохо-
дил бы до самых ушей Пульхерии Ивановны. Он был глух, запущен, старые
древесные стволы были закрыты разросшимся орешником и походили на мохна-
тые лапы голубей. В этом лесу обитали дикие коты. Лесных диких котов не
должно смешивать с теми удальцами, которые бегают по крышам домов. Нахо-
дясь в городах, они, несмотря на крутой нрав свой, гораздо более цивили-
зированы, нежели обитатели лесов. Это, напротив того, большею частию на-
род мрачный и дикий; они всегда ходят тощие, худые, мяукают грубым, не-
обработанным голосом. Они подрываются иногда подземным ходом под самые
амбары и крадут сало, являются даже в самой кухне, прыгнувши внезапно в