он сьехал.
чувством - эти светлые, теплые, мирные вечера, треск запираемых лавочек,
отец сидет верхом на стуле и курит трубку, поминутно дергая головой,
словно энергично отрицая что-то, мать судачит о причудах жильцов с
соседней швейцарихой ("я ему тогда сказала... он мне тогда сказал..."),
госпожа Брок возвращается домой с покупками в сетке, погодя проходит
горничная Лизбет с левреткой и двумя жесткошерстыми фоксами, похожими на
игрушки... Вечереет. Вот брат с двумя-тремя товарищами, они мимоходом
обступают ее, немного теснят, хватают за голые руки, у одного из них
глаза, как у Файта. Улица, еще освещенная низким солнцем, затихает совсем.
Только напротив двое лысых играют на балконе в карты - и слышен каждый
звук.
писчебумажной лавки на углу, Магда узнала, что у этой приказчицы есть
сестра натурщица - совсем молоденькая девочка, а уже недурно
зарабатывающая. У Магды появились прекрасные мечты. Каким-то образом путь
от натурщицы до фильмовой дивы показался очень коротким. В то же
приблизительно время она научилась танцевать и несколько раз посещала с
подругой заведение "Парадиз", бальный зал, где, под цимбалы и улюлюкание
джаза, пожилые мужчины делали ей весьма откровенные предложения.
пристал несколько раз уже виденный молодой мотоциклист с зачесанными назад
бледными волосами, одетый в необыкновенную кожаную куртку, и предложил ее
покатать. Магда улыбнулась, села сзади верхом, поправила юбку и в
следующее мгновение едва не задохнулась от быстроты. Он повез ее за город
и там остановился. Был солнечный вечер, толклась мошкара. Кругом были
вереск да сосны. Мотоциклист слез и сел рядом с ней на краю дороги. Он
рассказал ей, что ездил недавно, вот так как есть, в Испанию, рассказал,
что прыгал несколько раз с парашютом. Затем он ее обнял, стал тискать и
очень мучительно целовать, и у нее было чувство, что все внутри тает и
как-то разливается. Ей вдруг сделалось нехорошо, она побледнела и
заплакала. "Можно целовать, - сказала она, - но нельзя так тормошить, у
меня голова сегодня болит, я нездорова". Мотоциклист рассердился, молча
пустил машину, довез Магду до какой-то улицы и там оставил. Домой она
вернулась пешком. Брат, видевший, как она уезжала, треснул ее кулаком по
шее да еще пнул сапогом так, что она упала и больно стукнулась о швейную
машину.
какой-то пожилой, важной на вид дамой, у которой было малиновое родимое
пятно во всю щеку. Ее звали Левандовская. У этой Левандовской Магда и
поселилась, в комнатке для прислуги. Родители, давно корившие ее
дармоедством, были теперь довольны, что от нее освободились. Мать
находила, что всякий труд, приносящий доход, честен. Брат, который,
бывало, поговаривал не без угроз о капиталистах, покупающих дочерей
бедняков, временно работал в Бреславле и к Левандовской нагрянул только
гораздо позже, гораздо позже...
школы, а потом в настоящем ателье, где рисовали ее не только женщины, но и
мужчины, некоторые совсем молодые. Все было, впрочем, очень чинно.
Темноголовая, стриженая, совершенно голая, она боком сидела на коврике,
опираясь на выпрямленную руку - так что на месте локтя был нежный
морщинистый глазок, - сидела, чуть склонив худенький стан, в позе
задумчивого изнеможения, и смотрела исподлобья, как рисовальщики поднимают
и опускают глаза, и слушала легкий шорох карандашной штриховки или
попискивание угля, - и скоро ей становилось скучно разбирать, кто сейчас
воспроизводит ляжку, а кто голову, и было одно только желание: переменить
положение тела. От скуки она выискивала самого привлекательного из
художников, едва заметно щурилась всякий раз, когда он, с полуоткрытым от
прилежания ртом, поднимал лицо. Ей никогда не удавалось смутить его,
переключить его ум на другие, менее строгие мысли, и это ее немножко
сердило. Когда она прежде думала о том, как вот будет сидеть одинокая и
голая под сходящимися взорами многих глаз, ей сдавалось, что будет
стыдновато, но вместе с тем довольно приятно, как в теплой ванне.
Оказывалось, что это вовсе не стыдно, а только утомительно и однообразно.
Тогда она начала придумывать всякие штучки для своего развлечения, не
снимала ожерелья с шеи, мазала губы, подводила свои и так подведенные
тенью, и так очаровательные глаза, и раз даже чуть-чуть оживила кармином
бледные кончики грудей. Ей за это сильно влетело от Левандовской, которой
кто-то насплетничал.
Далеко-далеко маячил образ фильмовой дивы. Господин в нарядном пальто с
котиковым воротником шалью подсаживал ее в лаковый автомобиль. Она
покупала переливчатое, прямо-таки журчащее платье, которое сияло и лилось
в витрине баснословного магазина. Сидеть часами нагишом и даже не получать
в свою собственность портреты, которые с нее пишут, было довольно пресным
уделом. Она не замечала, что в каком-то смысле гений ее судьбы - гений
кинематографический. Присутствия и мановения его она не заметила даже в
тот весенний вечер, когда Левандовская впервые упомянула о "влюбленном
провинциале".
кофе. - Ты - бойкое дитя, ты - попрыгунья, ты без друга пропадешь. Он
скромный человек, провинциальный житель, и ему нужна тоже скромная подруга
в этом городе соблазнов и скверны".
сединой на морде и с длинной бородавкой на щеке. Она взяла в кулак
шелковое ухо собаки и, не поднимая глаз, ответила:
- зря, я знаю этих господ".
не о шалопае, а о добром, щедром человеке, который видел тебя на улице и с
тех пор только тобой и бредит".
шикарный - шелковый галстук, золотой мундштук. У него только душа
скромная".
потом, в коридоре, затрусила, держа тело бочком, как это делают все старые
таксы.
человеком, ни даже Мюллером (фамилия, под которой он представился). С
Левандовской он познакомился через двух темпераментных коммивояжеров, с
которыми играл в покер по дороге из Гамбурга в Берлин. О цене сначала не
упоминалось: сегодня показала фотографию улыбающейся девочки, и Мюллер
потребовал смотрин. В назначенный день Левандовская накупила пирожных,
наварила много кофе, посоветовала надеть как раз то красное платьице,
которое Магде теперь казалось таким потрепанным, таким детским, и около
шести раздался жданный звонок. "Чем я рискую, - в последний раз подумала
Магда. - Если он собой дурен, то я ей так и скажу, а если нет, то я еще
успею решить".
Мюллер. Странное, своеобразное лицо. Матово-черные волосы были небрежно
причесаны на пробор сухой щеткой, на слегка впалые щеки как будто лег
тонкий слой рисовой пудры. Блестящие рысьи глаза и треугольные ноздри ни
минуты не оставались спокойными, между тем как нижняя часть лица с двумя
мягкими складками по бокам рта была, напротив, весьма неподвижна, -
изредка только он облизывал глянцевитые толстые губы. На нем были
замечательная голубая рубашка, яркий, как тропическое небо, галстук и
сине-вороной костюм с широченными панталонами. Он великолепно двигался,
поводя крепкими квадратными плечами, - это был высокий и стройный мужчина.
Магда ждала совсем не такого и несколько потерялась, когда, сидя со
скрещенными руками на твердом стуле и сквозь зубы разговаривая с
Левандовской о достопримечательностях Берлина, Мюллер принялся ее, Магду,
потрошить взглядом; вдруг, перебив самого себя на полслове, он спросил ее
резким, звенящим голосом, как ее зовут. Она сказала. "Ага, Магдалина", -
произнес он с коротким смешком и, так же внезапно освободив ее от напора
своего взгляда, продолжал свой глухой разговор с Левандовской.
воспаленной губе кусочек папиросной бумаги, сказал: "Идея, госпожа
Левандовская. Возьмите на мой счет автомобиль и поезжайте в оперу - у меня
вот оказался свободный билет, вы как раз успеете".
остается дома. "Можно вам сказать два слова?" - недовольно проговорил
Мюллер и встал со стула. "Выпейте еще чашку", - спокойно предложила
Левандовская. Он пожал плечами, окинул Магду каким-то хлещущим взглядом,
но вдруг просиял добродушной улыбкой, сел на диван рядом с ней и принялся
рассказывать серию анекдотов о каком-то своем приятеле певце, который в
"Лоэнгрине" не успел сесть на лебедя и решил ждать следующего. Магда
кусала губы и вдруг наклоняла голову, помирая со смеху. У Левандовской
уютно трясся бюст.
взглядов, даже вздохов. Левандовская, получившая только небольшой задаток,
а заломившая неслыханную цену, не отходила ни на шаг. С ее согласия Магда
перестала позировать и проводила целые дни за вышивкой. Иногда, когда она
вечером выводила собаку, Мюллер вырастал из сумерек и шел рядом с нею, и
ее это так волновало, что она невольно ускоряла шаг, и забытая такса
отставала, упорно и грустно ковыляя бочком, бочком. Левандовская вскоре
почуяла эти встречи и стала выводить собаку сама.
принять чрезвычайные меры. Платить огромную сумму, которую просила сводня,
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий