левой цветок.
его на дорогу... До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно
выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими свет-
лыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов.
далевский, слегка обиженный участью поднесенного им цветка,- пожалуете
вы к обеду? Оне и братца вашего просят.
рот к именью Дарьи Михайловны. Позвольте мне раскланяться.
лушать новый этюд Тальберга: так надо приготовиться и подучить. Притом
я, признаюсь, сомневаюсь, чтобы моя беседа могла доставить вам какое-ни-
будь удовольствие.
го, поклонился и отступил шаг назад.
ла вся сладость: самоуверенное, почти суровое выражение появилось на
нем. Даже походка Константина Диомидыча изменилась; он теперь и шагал
шире и наступал тяжелее. Он прошел версты две, развязно помахивая палоч-
кой, и вдруг опять осклабился: он увидел возле дороги молодую, довольно
смазливую крестьянскую девушку, которая выгоняла телят из овса. Констан-
тин Диомидыч осторожно, как кот, подошел к девушке и заговорил с ней. Та
сперва молчала, краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы рукавом,
отворотилась и промолвила:
сильков.
- да ну, ступай же, право...
дыч...
Петя, сыновья Дарьи Михайловны; за ними шел их учитель, Басистов, моло-
дой человек двадцати двух лет, только что окончивший курс. Басистов был
рослый малый, с простым лицом, большим носом, крупными губами и свиными
глазками, некрасивый и неловкий, но добрый, честный и прямой. Он одевал-
ся небрежно, не стриг волос,- не из щегольства, а от лени; любил поесть,
любил поспать, но любил также хорошую книгу, горячую беседу и всей душой
ненавидел Пандалевского.
лись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что не совсем
нравилось хозяйке, как она не толковала о том, что для нее предрассудков
не существует.
вы рано сегодня гулять пошли! А я, - прибавил он, обращаясь к Басистову,
- уже давно вышел; моя страсть - наслаждаться природой.
легко раздражался и букву с произносил чисто, даже с маленьким свистом.
Басистов, поводя глазами и вправо и влево.
было крайне неприятно.
во всем видеть одну прозаическую сторону...
посмотрим, кто скорее до нее добежит... Раз! два! три!
вершенный мужик!"
изящную фигурку, Константин Диомидыч ударил раза два растопыренными
пальцами по рукаву сюртука, встряхнул воротником и отправился далее.
Вернувшись к себе в комнату, он надел старенький халат и с озабоченным
лицом сел за фортепьяно.
...ой губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли,
во вкусе прошедшего столетия, он величественно возвышался на вершине
холма, у подошвы которого протекала одна из главных рек средней России.
Сама Дарья Михайловна была знатная и богатая барыня, вдова тайного со-
ветника. Хотя Пандалевский и рассказывал про нее, что она знает всю Ев-
ропу, да и Европа ее знает! - однако Европа ее знала мало, даже в Петер-
бурге она важной роли не играла; зато в Москве ее все знали и ездили к
ней. Она принадлежала к высшему свету и слыла за женщину несколько
странную, не совсем добрую, но чрезвычайно умную. В молодости она была
очень хороша собою. Поэты писали ей стихи, молодые люди в нее влюбля-
лись, важные господа волочились за ней. Но с тех пор прошло лет двадцать
пять или тридцать, и прежних прелестей не осталось и следа. "Неужели, -
спрашивал себя невольно всякий, кто только видел ее в первый раз, - неу-
жели эта худенькая, желтенькая, востроносая и еще не старая женщина была
когда-то красавицей? Неужели это она, та самая, о которой бряцали ли-
ры?.." И всякий внутренно удивлялся переменчивости всего земного. Прав-
да, Пандалевский находил, что у Дарьи Михайловны удивительно сохранились
ее великолепные глаза; но ведь тот же Пандалевский утверждал, что ее вся
Европа знает.
детьми (у нее их было трое: дочь Наталья, семнадцати лет, и два сына,
десяти и девяти лет) и жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно
холостых; провинциальных барынь она терпеть не могла. Зато и доставалось
же ей от этих барынь! Дарья Михайловна, по их словам, была и горда, и
безнравственна, и тиранка страшная; а главное - она позволяла себе такие
вольности в разговоре, что ужасти! Дарья Михайловна действительно не лю-
била стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее обхождения заме-
чался легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим ее, до-
вольно темным и мелким существам... Она и с городскими знакомыми обходи-
лась очень развязно, даже насмешливо; но оттенка презрения не было.
ный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими?
Отчего бы это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут.
спустился из своей чистой и веселенькой комнаты в гостиную, он уже зас-
тал все домашнее общество собранным. Салон уже начался. На широкой ку-
шетке, подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру,
расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь
Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt - гувернантка, старая и су-