Чтение 3–й страницы книги ~Бегущая по волнам~

узнать..

Я оборвал фразу и водрузил трубку на место. Это было внезапным мозговым
отвращением к бесцельным словам, какие начал я произносить по инерции. Что
переменилось бы, узнай я, куда уехала Биче Сениэль? Итак, она продолжала
свой путь - наверное в духе безмятежного приказания жизни, как это было на
набережной, - а я опустился в кресло, внутренне застегнувшись и пытаясь
увлечься книгой, по первым строкам которой видел уже, что предстоит скука
счетом из пятисот страниц.

Я был один, в тишине, отмериваемой стуком часов. Тишина мчалась, и я
ушел в область спутанных очертаний. Два раза подходил сон, а затем я уже не
слышал и не помнил его приближения.

Так, незаметно уснув, я пробудился с восходом солнца. Первым чувством
моим была улыбка. Я приподнялся и уселся в порыве глубокого восхищения, -
несравненного, чистого удовольствия, вызванного эффектной неожиданностью.

Я спал в комнате, о которой упоминал, что ее стена, обращенная к морю,
была, по существу, огромным окном. Оно шло от потолочного карниза до рамы в
полу, а по сторонам на фут не достигало стен. Его створки можно было
раздвинуть так, что стекла скрывались. За окном, внизу, был узкий выступ,
засаженный цветами.

Я проснулся при таком положении восходящего над чертой моря солнца,
когда его лучи проходили внутрь комнаты вместе с отражением волн, сыпавшихся
на экране задней стены.

На потолке и стенах неслись танцы солнечных привидений. Вихрь золотой
сети сиял таинственными рисунками. Лучистые веера, скачущие овалы и
кидающиеся из угла в угол огневые черты были, как полет в стены
стремительной золотой стаи, видимой лишь в момент прикосновения к плоскости.
Эти пестрые ковры солнечных фей, мечущийся трепет которых, не прекращая ни
на мгновение ткать ослепительный арабеск, достиг неистовой быстроты, были
везде - вокруг, под ногами, над головой. Невидимая рука чертила странные
письмена, понять значение которых было нельзя, как в музыке, когда она
говорит. Комната ожила. Казалось, не устоя пред нашествием отскакивающего с
воды солнца, она вот-вот начнет тихо кружиться. Даже на моих руках и коленях
беспрерывно соскальзывали яркие пятна. Все это менялось неуловимо, как будто
в встряхиваемой искристой сети бились прозрачные мотыльки. Я был очарован и
неподвижно сидел среди голубого света моря и золотого - по комнате. Мне было
отрадно. Я встал и, с легкой душой, с тонкой и безотчетной уверенностью,
сказал всему: "Вам, знаки и фигуры, вбежавшие с значением неизвестным и все
же развеселившие меня серьезным одиноким весельем, - пока вы еще не скрылись
- вверяю я ржавчину своего Несбывшегося. Озарите и сотрите ее!"

Едва я окончил говорить, зная, что вспомню потом эту полусонную выходку
с улыбкой, как золотая сеть смеркла; лишь в нижнем углу, у двери, дрожало
еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр, но
исчезло и это. Исчезло также то настроение, каким началось утро, хотя его
след не стерся до сего дня.

Глава IV

Вечером я отправился к Стерсу. В тот вечер у него собрались трое: я,
Андерсон и Филатр.

Прежде чем прийти к Стерсу, я прошел по набережной до того места, где
останавливался вчера пароход. Теперь на этом участке набережной не было
судов, а там, где сидела неизвестная мне Биче Сениэль, стояли грузовые
катки.

Итак, - это ушло, возникло и ушло, как если бы его не было. Воскрешая
впечатление, я создал фигуры из воздуха, расположив их группой вчерашней
сцены: сквозь них блестели вечерняя вода и звезды огней рейда.
Сосредоточенное усилие помогло мне увидеть девушку почти ясно; сделав это, я
почувствовал еще большую неудовлетворенность, так как точнее очертил
впечатление. По-видимому, началась своего рода "сердечная мигрень" -
чувство, которое я хорошо знал и хотя не придавал ему особенного значения,
все же нашел, что такое направление мыслей действует как любимый мотив.
Действительно - это был мотив, и я, отчасти развивая его, остался под его
влиянием на неопределенное время.

Раздумывая, я был теперь крайне недоволен собой за то, что оборвал
разговор с гостиницей. Эта торопливость - стремление заменить ускользающее
положительным действием - часто вредила мне. Но я не мог снова узнавать то,
чего уже не захотел узнавать, как бы ни сожалел об этом теперь. Кроме того,
прелестное утро, прогулка, возвращение сил и привычное отчисление на волю
случая всего, что не совершенно определено желанием, перевесили этот недочет
вчерашнего дня. Я мысленно подсчитал остатки сумм, которыми мог располагать
и которые ждал от Лерха: около четырех тысяч. В тот день я получил письмо:
Лерх извещал, что лишь недавно вернувшись из поездки по делам, он, не ожидая
скорого требования денег, упустил сделать распоряжение, а возвратясь, послал
- как я и просил - тысячу. Таким образом, я не беспокоился о деньгах.

С набережной я отправился к Стерсу, куда пришел, уже застав Филатра и
Андерсона.

Стере, секретарь ирригационного комитета, был высок и белокур. Красивая
голова, спокойная курчавая борода, громкий голос и истинно мужская улыбка,
изредка пошевеливающаяся в изгибе усов, - отличались впечатлением силы.

Круглые очки, имеющие сходство с глазами птицы, и красные скулы
Андерсона, инспектора технической школы, соответствовали коротким вихрам
волос на его голове; он был статен и мал ростом,

Доктор Филатр, нормально сложенный человек, с спокойными движениями,
одетый всегда просто и хорошо, увидев меня, внимательно улыбнулся и, крепко
пожав руку, сказал:

- Вы хорошо выглядите, очень хорошо, Гарвей.

Мы уселись на террасе. Дом стоял отдельно, среди сада, на краю города.

Стере выиграл три раза подряд, затем я получил карты, достаточно
сильные, чтобы обойтись без прикупки.

В столовой, накрывая на стол и расставляя приборы, прислуга Стерса
разговаривала с сестрой хозяина относительно ужина.

Я был заинтересован своими картами, однако начинал хотеть есть и потому
с удовольствием слышал, как Дэлия Стере назначила подавать в одиннадцать,
следовательно - через час. Я соображал также, будут ли на этот раз пирожки с
ветчиной, которые я очень любил и не ел нигде таких вкусных, как здесь,
причем Дэлия уверяла, что это выходит случайно.

- Ну, - сказал мне Стере, сдавая карты, - вы покупаете? Ничего?!
Хорошо. - Он дал карты другим, посмотрел свои и объявил: - Я тоже не
покупаю.

Андерсон, затем Филатр прикупили и спасовали.

- Сражайтесь, - сказал доктор, - а мы посмотрим, что сделает на этот
раз Гарвей.

Ставки по условию разыгрывались небольшие, но мне не везло, и я был
несколько раздражен тем, что проигрывал подряд. Но на ту ставку у меня было
сносное каре: четыре десятки и шестерка; джокер мог быть у Стерса, поэтому
следовало держать ухо востро.

Итак, мы повели обычный торг: я - медленно и беспечно, Стере - кратко и
сухо, но с торжественностью двух слепых, ведущих друг друга к яме, причем
каждый старается обмануть жертву.

Андерсен, смотря на нас, забавлялся, так были мы все увлечены ожиданием
финала; Филатр собирал карты.

Вошла Дэлия, девушка с поблекшим лицом, загорелым и скептическим, такая
же белокурая, как ее брат, и стала смотреть, как я с Стерсом, вперив взгляд
во лбы друг другу, старались увеличить - выигрыш или проигрыш? - никто не
знал, что.

Я чувствовал у Стерса сильную карту - по едва приметным особенностям
манеры держать себя; но сильнее ли моей? Может быть, он просто меня пугал?
Наверное, то же самое думал он обо мне.

Дэлию окликнули из столовой, и она ушла, бросив:

- Гарвей, смотрите не проиграйте.

Я повысил ставку. Стере молчал, раздумывая - согласиться на нее или
накинуть еще. Я был в отличном настроении, но тщательно скрывал это.

- Принимаю, - ответил наконец Стере. - Что у вас? Он приглашал открыть
карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга
игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский
голос, сказавший с ударением: "... Бегущая по волнам". Это было, как звонок
ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от
резких ударов сердца да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор
Филатр.

Изумленный явлением, которое, так очевидно, не имело никакой связи с
происходящим, я спросил Андерсена:

- Вы сказали что-нибудь в этот момент?

- О нет! - ответил Андерсон. - Я никогда не мешаю игроку думать.

Недоумевающее лицо Стерса было передо мной, и я видел, что он сидит
молча. Я и Стере, занятые схваткой, могли только называть цифры. Пока это
пробегало в уме, впечатление полного жизни женского голоса оставалось
непоколебленным.

Я открыл карты без всякого интереса к игре, проиграл пяти трефам Стерса
и отказался играть дальше. Галлюцинация - или то, что это было, - выключила
меня из настроения игры. Андерсон обратил внимание на мой вид, сказав:

- С вами что-то случилось?!

- Случилась интересная вещь, - ответил я, желая узнать, что скажут
другие. - Когда я играл, я был исключительно поглощен соображениями игры.
Как вы знаете, невозможны посторонние рассуждения, если в руках каре. В это
время я услышал - сказанные вне или внутри меня - слова: "Бегущая по
волнам". Их произнес незнакомый женский голос. Поэтому мое настроение
слетело.