нить? Правительству? Но где же здесь измена? Ведь я нахожусь у него на
службе и в точности выполняю его приказ.
возразить, крики и угрозы стали еще громче. Эти крики и угрозы были
ужасны, а граф отвечал на них с самой изысканной вежливостью:
может произойти случайный выстрел, и, если он ранит хоть одного из моих
кавалеристов, мы уложим у вас человек двести. Нам это будет очень непри-
ятно, а вам еще неприятнее; тем более, что ни у меня" ни у вас подобных
намерений нет.
вас огонь.
первого до последнего, все же от этого не воскресли бы и ваши люди, уби-
тые нами.
не одно и то же; а затем я не голландец, а француз, что еще более усу-
губляет разницу. Я признаю только правительство, которое платит мне жа-
лованье. Принесите мне от него приказ очистить площадь, и я в ту же ми-
нуту сделаю полуоборот, тем более, что мне самому ужасно надоело здесь
торчать.
пятьсот других. - К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
горожан, - идите к ратуше, идите требовать, чтобы депутаты совершили
подлость, и вы увидите, удовлетворят ли ваше требование. Идите, мои
друзья, идите!
полагались на его честь солдата.
пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но все же пусть они
нам пришлют подкрепление; я полагаю, оно нам не повредит.
менной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью Ро-
зой, подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнель, ко-
торого, как мы уже говорили, прокурор велел подвергнуть предварительной
пытке.
дальнейшем дознании и новых пытках.
переломанными пальцами. Он не сознался в несовершенном им преступлении и
после трехдневных страданий вздохнул, наконец, с облегчением, узнав, что
судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолили приговорить его только
к изгнанию.
врагов, если бы они могли в глубоком мраке Бюйтенгофской камеры разгля-
деть игравшую на его бледном лице улыбку мученика, который забывает о
всей мерзости земной, когда перед ним раскрывается сияние неба.
щи, Корнель собрал все свои силы, и теперь он подсчитывал, сколько вре-
мени еще могут юридические формальности задержать его в заключении.
рила толпа, яростно поносила братьев де Витт и угрожала защищавшему их
капитану Тилли. Шум, подобно поднимающемуся морскому приливу, докатился
до стен тюрьмы и дошел до слуха узника.
он даже не поднялся к узкому решетчатому окну, через которое проникал
уличный гул и дневной свет.
они стали для него почти привычными. Наконец он с наслаждением чувство-
вал, что его дух и его разум готовы отделиться от тела; ему даже каза-
лось, будто они уже распрощались с телом и витают над ним подобно пламе-
ни, которое взлетает к небу над почти потухшим очагом.
тому, что он каким-то неведомым образом издали почувствовал приближение
брата.
мозгу у Корнеля, что он готов был прошептать его имя, дверь камеры рас-
пахнулась, вошел Ян и быстрыми шагами направился к ложу заключенного.
Корнель протянул изувеченные руки с забинтованными пальцами к своему
прославленному брату, которого ему удалось кое в чем превзойти: если ему
не удалось оказать стране больше услуг, чем Ян, то во всяком случае гол-
ландцы ненавидели его сильнее, чем брата.
больные руки.
правда ли?
бедный, дорогой Корнель.
вырвали у меня только одну жалобу: "бедный брат". Но ты здесь, и забудем
обо всем. Ты ведь приехал за мной?
я могу ходить.
стрелков отряда Тилли.
улыбкой великий пенсионарий, - что жители Гааги захотят посмотреть на
твой отъезд и опасаются, как бы не произошло волнений.
смущенного брата: - волнений?
с собой. Потом он опять обратился к брату: - Вокруг Бюйтенгофа толпится
народ?
тил с горечью великий пенсионарий. - Я пробирался боковыми уличками.
поступают в политике и на море при встречном ветре: я лавировал.
удастся ли тебе сквозь бурный прибой толпы вывести своего брата из Бюй-
тенгофа так же благополучно, как ты провел между мелей Шельды до Антвер-
пена флот Тромпа.
сначала я должен тебе кое-что сказать.
против меня?
что оранжисты, распуская про нас гнусную клевету, ставят нам в вину пе-
реговоры с Францией.
бы их от поражений при Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавили бы их от
перехода французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать се-
бя, среди своих каналов и болот, непобедимой.
шу переписку с господином де Лувуа, то хоть я и опытный лоцман, но не
смог бы спасти даже и тот хрупкий челнок, который должен увезти за пре-
делы Голландии де Виттов, вынужденных теперь искать счастья на чужбине.
Эта переписка, которая честным людям доказала бы, как сильно я люблю
свою страну и какие личные жертвы я готов был принести во имя ее свобо-
ды, во имя ее славы, - эта переписка погубила бы нас в глазах оранжис-
тов, наших победителей. И я надеюсь, дорогой Корнель, что ты ее сжег пе-
ред отъездом из Дордрехта, когда ты направлялся ко мне в Гаагу.
казывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным
и самым мудрым гражданином Семи Соединенных провинций. Я дорожу славой
своей родины, особенно я дорожу твоей славой, брат, и я, конечно, не
сжег этой переписки.
великий пенсионарий, подходя к окну.