Гамильтон сам принимал роды у своей жены все девять раз: аккуратно
перевязывал пуповину, шлепал младенца по попке и наводил в комнате роженицы
порядок. При рождении его первенца возникло осложнение, и ребенок начал
синеть на глазах. Самюэл прижал губы ко рту малыша и вдувал ему в легкие
воздух до тех пор, пока тот не задышал самостоятельно. У Самюэла были такие
толковые и добрые руки, что соседи с ферм за двадцать миль от его
собственной не раз звали его помочь при родах. И он одинаково умело облегчал
появление на свет и детям, и телятам, и жеребятам.
черная книга, на обложке которой было вытиснено золотом "Доктор Ганн.
Семейный справочник по медицине". Одни страницы были загнуты и от частого
пользования обтрепались, другие же, судя по их виду, не открывались ни разу.
Пролистать эту книгу - все равно что познакомиться с историей болезни,
заведенной на семью Гамильтонов. Вот разделы, куда заглядывали наиболее
часто: переломы, порезы, ушибы, свинка, корь, ломота в пояснице, скарлатина,
дифтерит, ревматизм, женские болезни, грыжа, ну и конечно, все, что связано
с беременностью и родами. Может быть, Гамильтонам просто везло, а может
быть, они были людьми высокой нравственности, но страницы, посвященные
сифилису и гонорее, остались неразрезанными.
или до слез напуганного ребенка. Потому что речь его была ласкова, а душа
нежна. От него веяло чистотой - в чистоте он держал и свое тело, и мысли.
Заходя в кузницу потолковать с ним и послушать его рассказы, мужчины на
время переставали материться, но не потому что кто-то мог их одернуть, а
совершенно невольно, словно чувствовали, что здесь дурным словам не место.
чувствовали в нем иностранца - возможно, из-за необычной мелодики его
говора,- но именно это обстоятельство побуждало мужчин да и женщин тоже
делиться с ним тем сокровенным, о чем они не рассказали бы даже своим
родственникам и близким друзьям. Было в нем нечто нездешнее, отличавшее его
от всех остальных, и потому люди доверялись Самюэлу без опаски.
нее была круглая и маленькая, но для содержавшихся там убеждений не
требовалось много места. Носик у Лизы был приплюснут, как пуговка, зато
челюсть, не внемля призывам ангелов к смирению, воинственно выпирала вперед
упрямым, чуть вдавленным подбородком.
в ее полновластном ведении) все было всегда вычищено, отдраено и вымыто.
Частые беременности не слишком умеряли ее усердие по хозяйству - лишь когда
до родов оставалось не более двух недель, она давала себе передышку.
Строение ее бедер и таза, вероятно, наилучшим образом отвечало женскому
предназначению, потому что детей она рожала одного за другим, и все они
рождались крупными.
праздности - грех, и играть в карты - грех (по ее понятиям, игра в карты
тоже была занятием праздным). Настороженно относилась она и к любому
веселью, будь то танцы, песни или просто смех. Чутье подсказывало ей, что,
веселясь, люди приоткрывают душу проискам дьявола. А это уж совсем никуда не
годилось, тем более что ее собственный муж очень любил посмеяться - душа
Самюэла, полагаю, была открыта проискам дьявола нараспашку. И Лиза, как
могла, оберегала мужа.
узел. Поскольку я совершенно не помню, как она одевалась, думаю, что ее
одежда в точности соответствовала ее сути. Юмором она была обделена начисто,
хотя иногда, крайне редко, могла вдруг полоснуть кого нибудь острой, как
бритва, насмешкой. Внуки боялись ее, потому что за ней не водилось никаких
слабостей. Мужественно и безропотно несла она сквозь жизнь бремя страданий,
убежденная, что только так велит Господь жить нам всем. Награда за муки
придет позже, верила она.
2
воевавших друг с другом за каждый овраг и пригорок, впервые попадали на
американский Запад и видели, сколько земли готовы здесь отвалить любому,
стоит только расписаться на бумажке и заложить фундамент хибары, от жадности
на них словно нападала лихорадка. Они стремились захапать как можно больше -
желательно, конечно, хорошей земли, но вообще-то сойдет любая. Возможно, их
подзуживала атавистическая память о феодальной Европе, где достигнуть
величия и сохранить его были способны лишь семьи, владевшие собственностью.
Первые колонисты расхватывали земли, которые были им не нужны и которым они
не находили потом применения: они хватали ни на что не годные участки только
ради того, чтобы владеть ими. И все нормальные взаимосвязи нарушились. Если
в Европе для безбедной жизни тебе, вероятно, хватило бы и десяти акров
земли, то в Калифорнии даже на двух тысячах акров ты мог остаться нищим, как
церковная мышь.
была разобрана, и семьи бедняков, расселившись по холмам, сражались с тощей
кремнистой почвой, чтобы наскрести на хлеб насущный. Эти люди, как койоты,
обретались по пустынным обочинам изобильного оазиса и, как койоты, с
отчаяния придумывали хитроумные уловки. Они прибыли сюда без денег, без
необходимого снаряжения, не располагали ни орудиями труда, ни кредитом, и -
что хуже всего - не располагали ни малейшими сведениями об этом новом крае,
о том, как использовать его себе во благо. Я не знаю, что толкнуло их на
этот шаг - божественная глупость или великая вера? Зато точно знаю другое: в
наши дни подобный дух авантюризма почти исчез. Несмотря ни на что, эти люди
выживали, их семьи росли. Ибо судьба дала им орудие, или, если угодно,
оружие, которое в наши дни тоже исчезло из обихода, хотя, может быть, о нем
лишь на время забыли и оно пылится где-то, дожидаясь своего часа. Существует
спорное утверждение, что, поскольку эти люди искренне считали Бога честным и
справедливым, они вкладывали в акции его фирмы свой основной капитал - веру,
после чего могли уже не тревожиться о результатах своих прочих, куда менее
важных вложений. Но мне кажется, дело было в другом: эти люди верили в свои
силы и уважали себя, они не сомневались, что представляют собой ценность и
способны стать моральным ядром нового будущего - именно поэтому они могли
отдать Богу в залог свою отвагу и достоинство, а потом получить их обратно.
В наши дни такое тоже исчезло - возможно, потому что люди разучились верить
в собственные силы, и когда вдруг надо рискнуть, предпочитают найти
сильного, уверенного в себе человека и увязаться за ним по пятам, хотя,
может быть, он идет совсем не в ту сторону.
денежные, из тех, кто перебирался сюда строить новую жизнь, предварительно
распродав свое имущество в других краях. Землю они обычно покупали, но
обязательно хорошую, дома строили из теса, на полу у них лежали ковры, в
деревянных переплетах окон красовались ромбики цветного стекла. И людей этой
породы здесь было немало, они осваивали лучшие земли долины, расчищали
желтые горчичные заросли и сеяли пшеницу. Одним из таких был Адам Траск.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
расположенного поблизости от другого, тоже не слишком большого города в
штате Коннектикут. Адам был в семье единственным ребенком и родился в 1862
году, спустя полгода после того, как его отец записался в Коннектикутский
пехотный полк. В отсутствие мужа миссис Траск одна вела на ферме все
хозяйство, вынашивала Адама и, несмотря на занятость, выкраивала время для
приобщения к началам теософии. Она была уверена, что свирепые
дикари-мятежники непременно убьют ее супруга, и потому готовилась к встрече
с ним на том свете - "за пределами", как она говорила. Но супруг вернулся
через полтора месяца после рождения Адама. Правая нога у него была отрезана
по колено. Он приковылял на кривой деревяшке, которую собственноручно
вырезал из бука. Деревяшка уже успела растрескаться. Войдя в гостиную, он
вынул из кармана и положил на стол свинцовую пулю, которую ему дали в
госпитале, чтобы он кусал ее зубами, пока хирурги отпиливали ошметки его
ноги.
отличала его с юности,- он гонял на своей двуколке как черт и держал себя
так, что деревянная нога, казалось, лишь придавала ему особый шик и
молодцеватость. Своей солдатской службой, правда, очень недолгой, он остался
доволен. От природы загульному, ему пришлась по душе краткосрочная
подготовка новобранцев, куда наряду со строевыми занятиями входили пьянки,
игра в кости и визиты в бордель. Потом с частями пополнения он двинулся на
юг - этот поход ему тоже понравился: солдаты любовались новыми краями,
воровали кур и гонялись по сеновалам за дочерьми мятежников. Он не успел
устать от серой тягомотины отступлений, наступлений и боев. Противника он
впервые увидел весенним утром в 8.00, а уже в 8.30 был ранен тяжелым
снарядом, непоправимо разворотившим ему правую ногу. Но Сайрусу и тут
повезло, потому что мятежники отступили, и полевые врачи прибыли на место
сражения немедленно. Да, конечно, Сайрус пережил пять минут кошмара, когда
ему обстригали клочья мяса, отпиливали кость и прижигали открытую рану.
Подтверждение тому - следы зубов на свинцовой пуле. И пока рана заживала в
свойственных тогдашним госпиталям крайне антисанитарных условиях, он тоже
изрядно настрадался. Но Сайрус был живуч и самонадеян. Он все еще скакал на
костылях и только начал вырезать себе ногу из бука, когда подцепил солидную
порцию необыкновенно лютых гонококков от юной негритянки, которая свистнула
ему из-за штабеля досок и взяла потом десять центов. Завершив изготовление
ноги и по болезненным симптомам поставив себе верный диагноз, Сайрус
несколько дней вприпрыжку отыскивал свою возлюбленную. Он знает, что он с
Конан-Дойль Артур
Василенко Иван
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Суворов Виктор
Афанасьев Роман