напором то и дело меняющегося ветра.
бортами; буксирный конец попал переднему под гребной винт и руль. Еще одна
лодка вырвала якорь из грунта, и ее с силой швырнуло на тинистый берег.
Нашему Чарли. неведомо, что такое нервы. Ему все нипочем - и пушечная
пальба, и гром, и взрывы, и свист ветра. Под ураганное завыванье он нашел
себе теплое местечко под столом и уснул.
вернулись к мерному ритму, ветер уже не терзал их. Уровень воды поднимался
выше и выше. Все причалы по берегам нашего Сэг-Харбора залило, из-под воды
виднелись где стойки перил, где только поручни. В наступившей тишине словно
что-то шелестело. Радио оповестило нас, что мы находимся в самом центре
"Донны" - в застывшем страшном покое посреди кружения шторма. Я не знаю,
сколько длился этот покой. Нам, выжидающим, показалось, что долго. И вот
"Донна" ударила нас другим боком, ветер налетел с противоположной стороны.
"Прекрасная Элейн" легко развернулась и стала носом по ветру. Но связанные
катера, волоча якоря по дну, начали надвигаться на мою лодку и наконец
стиснули ее с обоих бортов. Как она ни отбивалась, ни воевала с ними, они
потащили ее к берегу, прижали к одному из причалов, и мы услышали горестный
скрип ее корпуса о дубовые сваи. К этому времени скорость ветра превысила
девяносто пять миль в минуту.
лодки. Кажется, моя жена, в честь которой наша моторка и названа "Прекрасная
Элейн", бежала за мной, приказывая мне остановиться. Дощатый настил причала
был на четыре фута под водой, но стойки перил еще не залило, и мне удалось
ухватиться за них.
ветер с залива плескал мне водой в рот. Моя лодка стенала и плакала,
ударяясь о сваи, и прядала, как испуганная телка. Одним прыжком я перемахнул
к ней на палубу и ощупью двинулся к корме. Впервые за всю мою жизнь в нужную
минуту при мне оказался нож. Беспутные катера с двух сторон теснили "Элейн".
Я перерезал их буксирный конец и якорную веревку, дал им пинка, и они
понеслись прямо к заболоченному берегу. Якорная цепь "Элейн" оказалась цела,
а ее старинный якорь - стофунтовая громадина - по-прежнему забирал за дно
своими разлатыми, широкими, как заступ, лапами.
одного моего прикосновения. Стоя на палубе и держась правой рукой, чтобы не
снесло, я дотянулся левой до штурвала, дроссельного клапана и пусковой
рукоятки. И лодочка моя пыталась помочь мне - вот до чего перетрусила! Я
бочком вывел ее подальше от причала и стал выбирать якорную цепь правой
рукой. В обычное, спокойное время мне едва удается поднять этот якорь обеими
руками. Но сейчас все шло как по маслу. Якорь перевернулся, высвободив лапы
из грунта. Тогда я подтянул его, осторожно продвинул лодку вперед, приглушил
мотор и вышел на этот проклятый ветер. У меня было такое ощущение, будто мы
пробиваемся сквозь клеклую кашу. В ста ярдах от берега я отпустил якорь. Он
плюхнулся в воду и забрал за дно, и "Прекрасная Элейн" выровнялась,
приподняла нос и как бы вздохнула с облегчением.
ярдов, а надо мной, точно свора седомордых псов, которых науськали на зверя,
беснуется "Донна". Ялик и минуты не удержался бы на такой волне. Я увидел,
что мимо несет большую ветку, и буквально кинулся за ней. Риска тут
особенного не было. Если удержу голову над водой, то меня прибьет к берегу.
Но должен признаться, что резиновые сапоги, которые были на мне, вдруг стали
вещью довольно-таки весомой. Прошло, наверное, минуты три, прежде чем я
почувствовал дно под ногами, и Прекрасная Элейн - не та, а другая - вдвоем с
нашим соседом выволокла меня на берег. Вот тут-то я и начал трястись всем
телом, но посмотрел на залив, увидел, что наша лодочка в полной безопасности
стоит на якоре, и умилился, глядя на нее. Я, наверное, растянул себе
какое-то сухожилие, когда выбирал якорь одной рукой, потому что двигаться
без посторонней помощи мне было трудновато. Стакан виски в таких случаях
тоже неплохой помощник, а он как раз стоял в кухне на столе. С тех пор я не
раз пробовал поднять тот якорь одной рукой, и ничего у меня не получалось.
провода оборваны, телефон заговорит через неделю, не раньше. Зато Росинант
стоял целехонек, без единой царапины.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
тайная уверенность в том, что оно не состоится. По мере того как день
отъезда. приближался, моя теплая кровать и мое удобное жилище становились
для меня все милее, а моя дорогая жена казалась сокровищем и вовсе уж
бесценным. Пожертвовать всем этим ради того, чтобы обречь себя на
трехмесячную пытку всяческими неудобствами и неизвестно чем еще, было
чистейшим безумием. Мне не хотелось уезжать. Может, случится что-нибудь, что
помешает моему отъезду? Но ничего такого не случилось. Может, захвораю? Но
как раз хвори-то и были тайной и чуть ли не главной причиной, побудившей
меня затеять это путешествие. Прошлой зимой я серьезно болел, со мной
приключилась одна из тех мудрено поименованных неприятностей, которые
шепотком напоминают нам о приближении старости. Выздоровев, я выслушал
обычную в таких случаях лекцию о том, что надо жить спокойно, не торопясь,
скинуть лишний вес, избегать пищи, богатой холестерином. Такое случается со
многими людьми, и, по-моему, врачи вызубрили эту проповедь наизусть.
Случалось такое и со многими из моих друзей. Проповедь заканчивается
словами: "Не торопитесь. Помните, что вы уже не молоды". И сколько раз мне
приходилось наблюдать, как люди начинают кутать свою жизнь в вату,
обуздывают свои порывы, глушат свои страсти и, распростившись с духовной и
физической возмужалостью зрелых лет, мало-помалу переходят на полуинвалидное
положение. В этом их всячески поощряют жены и родственники, а такая ловушка
уж больно заманчива.
впадает во второе детство! Они выменивают неуемную силу на посулы
коротенького продления жизни. В результате глава семьи превращается в самое
младшее ее чадо. И я почти с ужасом прислушивался к самому себе: нет ли и у
меня таких поползновений? Ибо я жил неуемно, пил вволю, объедался, или
вовсе. ничего не ел, спал двадцать четыре часа подряд или по двое суток
вовсе не ложился, работал слишком подолгу и со слишком большой отдачей или
погрязал в лености. Я ворочал тяжелые грузы, рубил, колол, лазил по горам,
всласть предавался любви и считал похмелье не воздаянием за грехи, а
последствием содеянного. Мне не хотелось поступаться своим лютым жизнелюбием
ради небольшого припека к жизни. Моя жена вышла за мужчину; с какой стати ей
возиться с беспомощным младенцем? Я знал, что отмахать одному, без
подручного, десять - двенадцать тысяч миль за рулем грузовика, да еще по
всяким дорогам, будет делом не легким, но именно в этом мне виделось
противоядие от опасности превратиться в человека, для которого болезнь
становится его основным занятием. Я не желаю строить свою жизнь так, чтобы
гнаться за количеством в ущерб качеству. А если путешествие окажется для
меня непосильным, тогда вообще пора кончать. Слишком много видишь таких, кто
неохотно покидает сцену и слишком долго и нудно тянет с уходом. Тут все на
низком уровне - и в режиссуре и в жизни. Мне посчастливилось найти жену,
которой приятно ощущать в себе женщину, откуда следует, что мужчины ей
приятнее, чем пожилые младенцы. И хотя этот последний довод в пользу моего
путешествия у нас не обсуждался, я уверен, что моя жена все понимала.
бликах. Мое расставание с женой, не затянулось, так как мы оба терпеть не
можем эти прощальные минуты, да к тому же ни мне, ни ей не хотелось
оставаться в одиночестве после проводов. Она тотчас рванула с места, дала
полный газ и умчалась в Нью-Йорк, а я, посадив Чарли рядом с собой, повел
Росинанта сначала к парому, который идет на Шелтер-Айленд, потом к
следующему - на Гринпорт, а оттуда к третьему - с Восточного мыса через
залив Лонг-Айленд прямо в Коннектикут, чтобы не попадать в нью-йоркское
уличное движение и сразу сделать большой перегон. И должен признаться, что
на меня тут же навалилась зеленая тоска.
пути. Нам уступила дорогу стройная яхта с косым генуэзским стакселем,
похожим на развивающийся шарф, каботажные суда тащились либо вверх по
проливу, либо, тяжело покачиваясь на волне, шли к Нью-Йорку. Потом в
полумиле от нас поднялась подводная лодка, и яркий день сразу померк в моих
глазах. Чуть подальше воду вспорола еще одна такая же темная тварь, за ней -
третья. Ну понятно: ведь они базируются в Нью-Лондоне, здесь их дом. И может
статься, своим ядом они и вправду сохраняют мир во всем мире. Если бы я мог
проникнуться симпатией к подводным лодкам, мне открылась бы их красота, но
ведь им положено разрушать, и хотя они могут исследовать и наносить на карту
морское дно, могут прокладывать новые торговые пути подо льдами Арктики, все
же основное их назначение - служить угрозой. А я еще слишком хорошо помню,
как мы пересекали Атлантический на транспортном судне и знали, что эти
чудища прячутся где-то на нашем пути и высматривают нас своими циклопьими
глазами. Мне свет не мил, когда я вижу их и вспоминаю обгорелые трупы,
которые вылавливали в войну с маслянистой поверхности моря. Теперь на
вооружении у подводных лодок средство массового уничтожения - бессмысленное
и единственное имеющееся у нас средство предотвратить массовое уничтожение.
пассажиров было немного. Молодой человек в спортивной куртке, светловолосый
и с голубыми, как дельфиниум, глазами, обведенными красным ободком от
упорного ветра, посмотрел на меня, потом показал, протянув руку: