Чтение 3–й страницы книги ~Ориноко~

захвативших его в рабство. Следовательно, пожар уничтожил ее давно, тогда
как жители оставили селение значительно позже - год или два тому назад, -
о чем свидетельствовали многие приметы, обнаруженные нами возле других
хижин.

Эта невыразимо тягостная картина покинутых и заброшенных жилищ
сопровождала нас на всем пути к противоположному концу деревни. Хижины и
шалаши стояли не друг подле друга, а были разбросаны на довольно
значительном расстоянии. Наконец путь нам преградила широкая, но
мелководная река, впадавшая в лагуну. На берегу ее мы присели на землю под
сенью развесистого дерева и стали совещаться.

- Одно ясно, - проговорил я полушепотом, - ни нападения, ни
кровопролития здесь не было.

Все с этим согласились.

- Нигде никаких следов борьбы, хотя бы сломанное копье или стрела -
ничего, - добавил Манаури.

- Куда же они могли уйти? - задумчиво проговорил Арнак.

- Думаю, куда-то в глубь материка, подальше от побережья, - высказал
я предположение. - У моря им, видимо, постоянно угрожали белые пираты.

Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла
надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или
повальный мор.

- Наверно, они ушли от моря не очень далеко, - предположил Манаури, -
и завтра мы легко их найдем.

- А где находятся остальные четыре деревни? - спросил я.

- На этой же реке, но выше по течению.

- Далеко отсюда?

- Недалеко. Ближайшая деревня - два раза по десять выстрелов из лука.

- Двадцать выстрелов из лука, - подсчитал я, - это значит примерно
полчаса ходьбы. Совсем близко!

- Близко.

Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.

- Я знаю, о чем ты думаешь! - проговорил он. - Надо посмотреть, что
делается там.

- Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!

Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы
должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить
положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил
четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке,
велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.

На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой
растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим
зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной
растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать
или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные
душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и
вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь,
свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища,
вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном
клочке джунглей.

Ночи в далеких вирджинских лесах тоже имели свои голоса; не было
недостатка в разных звуках ночной порой и в зарослях колючего кустарника
на острове, недавно нами покинутом, но все это не шло ни в какое сравнение
с дикой оргией звуков, раздававшихся здесь, у этой реки.

Индейцы, привыкшие к таким концертам, не обращали на них ни малейшего
внимания.

- Это ужасное шипение издают, наверно, цикады, - проговорил я.

- Да. Цикады и разные насекомые, - ответил Манаури.

Какая-то тварь грозно замяукала.

- Дикий кот? - невольно вздрогнул я.

- Нет, древесная жаба.

Потом раздался стук, словно кузнец ковал молотом косу.

- А это кто? Птица?

- Тоже жаба, но водяная.

Вдруг - глухое хрюканье и потом всплеск. Манаури с минуту задумчиво
прислушивался.

- Не знаю, что это, - признался он. - Похоже, большая водяная
крыса...

- А крупные хищники здесь бывают?

- Наверное, бывают.

Вождь спокойно огляделся, окинул невозмутимым взором заросли и
заверил:

- Но сейчас их здесь нет...

Зато примечательной особенностью этого места, истинным его проклятьем
были целые тучи комаров, тысячи, миллионы комаров. Они облепляли человека
и впивались в него как одержимые. Индейцы, как видно, более к этому
привычные, мужественно переносили это бедствие, лишь лениво отмахиваясь. Я
же близок был к умопомрачению и в конце концов, отойдя шагов на сто от
прибрежных зарослей, взобрался на песчаный пригорок и здесь лишь смог
наконец вздохнуть свободно: в воздухе ни одного комара. Довольный, я
расположился поудобнее в стал ждать.

Вскоре вернулись наши разведчики. Принесенные ими вести были
неутешительны и подействовали на нас удручающе: все четыре селения
араваков оказались покинутыми так же, как и деревня на берегу лагуны.

- Нигде ни одной живой души, а хижины и шалаши почти все развалились,
- сообщили прибывшие,

Не мешкая более, мы отправились в обратный путь к шхуне, оставив на
берегу Вагуру и с ним двух индейцев ждать, когда на рассвете мы введем
корабль в лагуну. Мы оставили им три пистолета и поручили держать глаза и
уши открытыми, дабы утром нас не подстерегла на берегу какая-нибудь
неожиданность.

ХРОМОЙ ИНДЕЕЦ АРАСИБО

Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или - как бы это
сказать - протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но
мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза,
чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер.
К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые
лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды
залива.

- Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, - заметил Арнак.

- Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, - согласился
я.

Вдали, на юго-западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы
внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие-то
признаки жизни... и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали
нам руками знаки.

- Вот наши! Вагура! Я узнал его! - воскликнул Манаури.

- Но их, кажется, четверо, если я не ошибаюсь! - удивился я.

- Четверо. Один прибавился.

В подзорную трубу я отчетливо рассмотрел трех наших товарищей и с
ними кого-то четвертого, совершенно незнакомого. Это был индеец. Судя по
всему, наши держали себя. с ним по-дружески. Я протянул трубу Манаури.

- О-ей! - воскликнул он возбужденно, едва взглянув в окуляр.

- Ты его знаешь?

- Знаю. Это человек из нашего рода. Арасибо.

- Значит, все-таки какой-то след от ваших остался?

- Остался.

Мы подплыли к месту, где нас ждали четыре индейца. Бухта здесь была
глубокой, и нам удалось бросить якорь в каких-нибудь десяти саженях от
берега

Радость от неожиданной этой встречи была огромной но по своему
обыкновению индейцы не выражали ее ни словом, ни жестом, и лишь глаза их
горели от волнения.

Арасибо, коренастый, невысокий индеец средних лет, заметно хромал на
одну ногу. В глазах его таилась не то хитрость, не то скрытность, но, не
желая без повода думать о нем дурно, я решил, что такое невыгодное
впечатление от его внешности создается, вероятно, из-за его Уродства и
какого-то злого выражения глаз, слишком близко друг к другу посаженных и к
тому же сильно косивших.

Рассказ Арасибо частично подтвердил наши ночные предположения.
Араваки действительно без борьбы оставили свои селения, но все же и не
вполне по доброй воле. Они пошли на этот шаг из-за боязни нападений со
стороны испанцев. Ловцы рабов нападали на индейские селения не только со
стороны моря. Милях в двадцати на запад от залива в горных и степных
районах несколько лет назад возникло испанское скотоводческое ранчо
названное Ла-Соледад. Основатели его, явившиеся туда со стадами скота
из-под города Куманы, опираясь на закон меча и кулака, объявили, что все
окрестные земли принадлежат им, а вместе с землями и все живущие здесь
индейцы. Непокорных, которые посмеют не подчиниться новой власти, они
грозили беспощадно уничтожить. Это были не пустые угрозы. Аравакам
предстояло первыми оказаться под ярмом конкистадоров. У индейцев, слишком
малочисленных и плохо вооруженных чтобы принять открытый бой, оставался
один путь к спасению - бегство. И вот два года назад они ушли из этих
мест. Ушли на юг, в давние селения араваков в Гвиане. Большинство
отправилось посуху через степи к реке Ориноко и дальше к родным берегам
Померуна. Другие погрузили свой скарб в лодки и поплыли вдоль морского
побережья, и хотя кружным путем, но тоже добрались по морю к устью реки
Померун.