разных, и притом противоположных. Кроме того, он первый назвал четыре
материальных элемента, однако он толкует их не как четыре, а словно их
только два: с одной стороны, отдельно огонь, а с другой - противоположные
ему земля, воздух и вода как естество одного рода. Такой вывод можно
сделать, изучая его стихи.
количестве. А Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами
полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и
плотное - сущим, а пустое и <разреженное> - не-сущим [поэтому они и
говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что
и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной
причиной существующего они называют и то и другое. И так же как те, кто
признает основную сущность единой, а все остальное выводит из ее свойств,
принимая разреженное и плотное за основания [archai) свойств [вещей], так и
Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего
остального. А этих отличий они указывают три: очертания, порядок и
положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь "строем",
"соприкосновением") и "поворотом"; из них "строй" - это очертания,
"соприкосновение" - порядок, "поворот" - положение; а именно: А отличается
от N очертаниями, AN от NA - порядком, Ъ от N - положением. А вопрос о
движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно
остальным легкомысленно обошли.
предшественники довели исследование относительно двух причин.
первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего
существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в
числах пифагорейцы усматривали [так им казалось) много сходного с тем, что
существует и возникает, - больше, чем в огне, земле и воде [например,
такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то - душа и ум, другое
- удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так
как, далее, они видели, что свойства и соотношения, присущие гармонии,
выразимы в числах; так как, следовательно, им казалось, что все остальное
по своей природе явно уподобляемо числам и что числа - первое во всей
природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего
существующего и что все небо есть гармония и число. И все, что они могли в
числах и гармониях показать согласующимся с состояниями и частями неба и со
всем мироустроением, они сводили вместе и приводили в согласие друг с
другом; и если у них где-то получался тот или иной пробел, то они
стремились восполнить его, чтобы все учение было связным. Я имею в виду,
например, что так как десятка, как им представлялось, есть нечто
совершенное и охватывает всю природу чисел, то и движущихся небесных тел,
по их утверждению, десять, а так как видно только девять, то десятым они
объявляют "противоземлю". В другом сочинении мы это разъяснили подробнее. А
разбираем мы это ради того, чтобы установить, какие же начала они полагают
и как начала эти подходят под упомянутые выше причины. Во всяком случае
очевидно, что они число принимают за начало и как материю для
существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами
числа они считают четное и нечетное, из коих последнее - предельное, а
первое - беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а
именно: оно четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо,
как было сказано, - это числа.
попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество,
правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и
кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое. Такого
же мнения, по-видимому, держался и Алкмеон из Кретона, и либо он
заимствовал это учение у тех пифагорейцев, либо те у него. Ведь Алкмеон
достиг зрелого возраста, когда Пифагор был уже стар, а высказался он
подобно им. Он утверждает, что большинство свойств, с которыми сталкиваются
люди, образуют пары, имея в виду в отличие от тех пифагорейцев не
определенные противоположности, а первые попавшиеся, например: белое -
черное, сладкое - горькое, хорошее - дурное, большое - малое. Об остальных
же противоположностях он высказался неопределенно, пифагорейцы же прямо
указали, сколько имеется противоположностей и какие они.
противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они -
это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти
начала свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано,
но, по-видимому, они определяют элементы как материальные ибо, говорят они,
из этих элементов как из составных частей и образована сущность.
мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и
такие, которые высказались о Вселенной как с единой природе, но не все
одинаково - ни в смысле убедительности сказанного, ни в отношении существа
дела [kataten physin). Правда, рассуждать о них вовсе не уместно теперь,
когда рассматриваем причины [ибо они говорят о едином не так, как те
размышляющие о природе философы, которые, хотя и принимают сущее за единое,
тем не менее, выводя [Вселенную] из единого как из материи, присоединяют [к
единому] движение, по крайней мере когда говорят о происхождении Вселенной,
а эти утверждают, что она неподвижна). Но вот что во всяком случае подходит
к настоящему исследованию. Парменид, как представляется, понимает единое
как мысленное [logos), а Мелисс-как материальное. Поэтому первый говорит.
что оно ограниченно, второй - что оно беспредельно; а Ксенофан, который
раньше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал
единство, ничего не разъяснял и, кажется, не касался природы единого ни в
том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что
единое - это бог. Этих философов, если исходить из целей настоящего
исследования, надлежит, как мы сказали, оставить без внимания, .притом
двоих, а именно Ксенофана и Мелисса, даже совсем - как мыслящих более
грубо; что же касается Парменида, то он, кажется, говорит с большей
проницательностью. Полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого
не-сущего, он считает, что с необходимостью существует [только] одно, а
именно сущее, и больше ничего (об этом мы яснее сказали в сочинении о
природе). Однако, будучи вынужден сообразоваться с явлениями и признавая,
что единое существует как мысленное, а множественность - как чувственно
воспринимаемое, он затем устанавливает две причины или два начала - теплое
и холодное, словно говорит об огне и земле; а из этих двух он к сущему
относит теплое, а другое начало - к несущему.
занимавшихся выяснением этого вопроса: от первых из них - что начало
телесное (ведь вода, огонь и тому подобное суть тела), причем от одних -
что телесное начало одно, а от других - что имеется большее число таких
начал, но и от тех и от других - что начала материальные; а некоторые
принимали и эту причину, и кроме нее ту, откуда движение, причем одни из
них признавали одну такую причину, а другие - две.
началах довольно скудно, разве что, как мы сказали, они усматривали две
причины, и из них вторую - ту, откуда движение, некоторые признают одну, а
другие - две. Что же касается пифагорейцев, то они точно так же утверждали,
что есть два начала, однако присовокупляли - и этим их мнение отличается от
других, - что предел, беспредельное и единое не какие-то разные естества,
как, например, огонь или земля или еще что-то в этом роде, а само
беспредельное и само единое есть сущность того, о чем они сказываются, и
потому число есть сущность всего. Вот как они прямо заявляли об этом, и
относительно сути вещи они стали рассуждать и давать ей определение, но
рассматривали ее слишком просто. Определения их были поверхностны, и то, к
чему прежде всего подходило указанное ими определение, они и считали
сущностью вещи, как если бы кто думал, что двойное и два одно и то же
потому, что двойное подходит прежде всего к двум. Однако бесспорно, что
быть двойным и быть двумя не одно и то же, иначе одно было бы многим, как
это у них и получалось. Вот то, что можно почерпнуть у более ранних
философов и следующих за ними.
многом примыкающее к пифагорейцам, но имеющее и свои особенности по
сравнению с философией италийцев. Смолоду сблизившись прежде всего с
Кратилом и гераклитовскими воззрениями, согласно которым все чувственно
воспринимаемое постоянно течет, а знания о нем нет, Платон и позже держался
таких же взглядов. А так как Сократ занимался вопросами нравственности,
природу же в целом не исследовал, а в нравственном искал общее и первый
обратил свою мысль на определения, то Платон, усвоив взгляд Сократа,
доказывал, что такие определения относятся не к чувственно воспринимаемому,
а к чему-то другому, ибо, считал он, нельзя дать общего определения
чего-либо из чувственно воспринимаемого, поскольку оно постоянно
изменяется. И вот это другое из сущего он назвал идеями, а все чувственно
воспринимаемое, говорил он, существует помимо них и именуется сообразно с
ними, ибо через причастность эйдосам существует все множество одноименных с
ними [вещей]. Однако "причастность" - это лишь новое имя: пифагорейцы
утверждают, что вещи существуют через подражание числам, а Платон, <изменив
имя>, - что через причастность. Но что такое причастность или подражание
эйдосам, исследовать это они предоставили другим.
существуют как нечто промежуточное математические предметы, отличающиеся от
чувственно воспринимаемых тем, что они вечны и неподвижны, а от эйдосов -
тем, что имеется много одинаковых таких предметов, в то время как каждый
эйдос сам по себе только один.
суть элементы всего существующего. Начала как материя - это большое и