других, откуда Единое Парменида, числа пифагорейцев и атомы Демокрита? Пока
не будет установлено, что рабовладельческая формация повелительно требует
видеть везде только вещи в их стихийном возникновении и уничтожении, и пока
это не будет выведено из самого взаимоотношения господина и раба, до тех пор
ссылка на рабовладельческую формацию будет оставаться пустым словом. Равным
образом, пока мы не учтем того, что господин проявляет себя в этой формации
не как живая и полноценная личность и не как член общества личностей, но
лишь как безличный принцип производственно-технического прикрепления вещей к
их же собственному стихийно-вещественному потоку, до тех пор мы вряд ли
сможем хорошо понять учение Гераклита об огненном Логосе или Диогена
Аполлонийского о воздушном Ноэзисе. Неумением продумать до конца весь
безлично-вещественный характер рабовладельческой формации и объясняется то,
что античная философия часто с такой легкостью модернизируется и переводится
на язык западноевропейского буржуазного или мелкобуржуазного сознания.
у так называемых материалистов. Здесь, однако, кроются две существенные
неточности и одна значительная ошибка.
менее вещественной. Понять специфику античного материализма можно только в
том случае, если связать его более или менее существенно с античной жизнью,
т.е. с античной рабовладельческой формацией. Античное мировоззрение всегда и
всюду выдвигает на первый план именно вещи в их непосредственной данности,
именно тела в их стихийном и естественном взаимопорождении. Раз это
вытекает, как мы утверждаем, из социальной истории господина и раба, то этим
уже обоснован специфический характер тех греческих учений, которые в первую
очередь ставили вопрос именно о вещах и телах. Вещи и тела оказывались тут
взятыми в их полной непосредственности, т.е. прежде всего в их реальной
видимости и осязаемости. Атомы Демокрита в этом смысле были и должны были
быть некоторого рода вещичками, миниатюрными фигурками и статуэтками. Здесь
особенно подчеркивается видимость и осязаемость атомов, их пластическая
фигурность и статуарность. Отсюда понятно все отличие античного атома от
западноевропейского - силового, а в дальнейшем - электрического. Последний
поражает нас чем угодно, но только не своей геометрической пластикой. Не
вскрыв существенную связь античного материализма с вещественно-стихийным
характером рабовладельческой формации, нельзя понять специфику античного
материализма и атомизма.
заключается в том, что его обычно рассматривают не в контексте античной
рабовладельческой формации, а в контексте западноевропейской буржуазной
философии. Тем самым античный материализм очищается от всего того, что
является характерным для рабовладельческой формации вообще. Так, например,
часто считают, что если западноевропейский буржуазный материализм не
признает никаких богов, то таковым же должен быть и античный материализм.
Демокрита поэтому всячески очищают от теологии, которую он фактически
проповедовал. Эпикура делают прямым атеистом, оставляя без внимания
источники, гласящие об эпикуровских богах и о том, что сам Эпикур, например,
посещал храмы. Из Лукреция делают настоящего Бюхнера, отрывая его учение от
всей цельности его философско-художественного мировоззрения и оставляя без
внимания его кричащую проповедь вечной мировой смерти.
является исторически подтвержденным фактом. Ее надо считать даже весьма
характерным элементом античного материализма. Эпикуровские боги, например, -
это идеалы покоя, бездействия, беззаботности, самонаслаждения и полной
незаинтересованности во всем окружающем, т.е. это те самые идеалы, которые
составляют ядро эпикурейской этики и без которых она немыслима. То, что они
никак не воздействуют на мир и никак в нем не участвуют, это лишь
абсолютизирование основного принципа учения эпикурейцев о свободе человека.
Однако это вовсе не означает (и выше это специально подчеркивалось), что в
античности не было никакой религии, никакой мистики. Это означает лишь то,
что античная религия насквозь пронизана вещественными и телесными
интуициями, а вовсе не то, что она была здесь чем-то непоследовательным или
чем-то вроде механического придатка. Наоборот, если говорить о самой
религии, то она оказывается здесь существенно необходимой, так как
рабовладельческая формация именно вследствие своего вещественного и
телесного характера не может породить из себя достаточно уверенного в себе и
достаточно самостоятельно мыслящего субъекта, который мог бы подвергнуть
религию основательной и глубокой критике. Такой субъект мог впервые
появиться только в эпоху зарождения капиталистической формации, и тогда это
имело огромный социальный смысл. В эпоху же рабовладельческой формации
религия остается, вообще говоря, нетронутой (если не иметь в виду периоды
культурно-социального развала); вещевизм создает для античной религии только
особый стиль, но нисколько не подрывает ее в корне. Непониманием всего
этого, на наш взгляд, обусловливается то, что многие авторы, говоря об
античном материализме, старательно подчищают его под либерально-буржуазный
материализм Западной Европы.
то, что в традиционных изображениях античной философии материализм находят
исключительно только у тех мыслителей, которые официально считались
материалистами. Но таких мыслителей очень мало; и если из всей тысячелетней
истории античной философии передовыми оказываются только Демокрит, Эпикур и
Лукреций (иногда прибавляют еще несколько имен), то лучше уж было бы совсем
не привлекать античность как ту эпоху, которая имела большое значение для
развития философии. А между тем Энгельс писал: "Мы вынуждены будем в
философии, как и во многих других областях, возвращаться постоянно к
подвигам того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность
которого обеспечили ему такое место в истории развития человечества, на
которое не может претендовать ни один другой народ"1.
социально-экономическая специфика рабовладельческой формации, то в поисках
вещественной и материальной картины мира в античности не нужно было бы
гоняться только за официально признанными материалистами, как, равно, не
нужно было бы и этих последних подчищать под западноевропейский
либерально-буржуазный стиль. Тогда было бы ясно, что и так называемые
античные идеалисты тоже в значительной мере мыслили, ориентируясь на
вещественную и стихийно-материальную картину мира. Это, конечно, не значит,
что между идеализмом и материализмом здесь не было острого противоречия и
борьбы и что такая борьба не имеет для нас первостепенного значения. Однако,
никуда не денешься от того факта, что и материализм и идеализм в античности
одинаково являются выражением рабовладельческой идеологии и что,
следовательно, между тем и другим должно быть некоторое вполне определенное
сходство.
бытие, бытие нематериальное, бытие запредельное, бытие, отделенное от всего
материального. Однако каково же внутреннее содержание этих идей? Если мы
вдумаемся в самое содержание платоновского мира идей, то окажется, что в нем
нет ровно ничего специфически духовного, даже специфически личностного, нет
того абсолютного духа, которым так гордилось, например, Средневековье. В
христианском Средневековье мир идей - это абсолютная божественная личность с
определенным именем, с определенным поведением, со своей, так сказать,
личной биографией, закрепленной в так называемой священной истории. Есть ли
что-нибудь общее между этим средневековым миром идей и миром идей Платона?
Платоновский мир идей совершенно безличен, он не имеет никакого имени и
никакой истории; он - просто вечный космос, в котором действуют вечные
законы, или, лучше сказать, это есть вечные законы космоса (образцы), по
которым движется космическая жизнь.
себя; и мировой дух у Гегеля есть не что иное, как саморазвитие этих
логических понятий. Есть ли что-нибудь общее между гегелевским и
платоновским миром идей? Только очень плохое знание истории философии и
только полное невнимание к марксистскому учению об определяющей роли
общественно-экономических формаций может приводить к отождествлению Гегеля и
Платона. У Платона идеи вовсе не логические понятия, но весьма насыщенные
бытийственные субстанции; это, собственно говоря, боги, правда, не в
популярно-народном, но в философски-разработанном смысле. Во-вторых, мир
идей вовсе не есть для Платона наивысшее последнее бытие, каким является для
Гегеля его логическое понятие; этот мир идей объемлется еще более высокой
субстанцией, или Единым, которое уже "по ту сторону сущности". Если же мы
возьмем не Гегеля, а, скажем, Фихте, то его система идеализма еще более
далека от Платона ввиду своего принципиального субъективизма.
средневековым и новоевропейским, с другой, существует такое резкое различие,
то в чем же тогда заключается специфика платоновского мира идей и почему без
этой специфики невозможно никакое адекватное понимание Платона?
рабовладельческой формации определенного периода ее развития и если
рабовладельческая формация действительно создает вещественно-телесный опыт
жизни, то и платоновские идеи при всей их нематериальности,
невещественности, бестелесности необходимо должны все же по самому своему
содержанию отличаться материальными, вещественными и телесными признаками.
Они должны быть не чем иным, как обобщением самих же вещей, их наиболее
совершенным выражением, их максимальным и предельным смысловым развитием.
Платоновские идеи есть просто увековеченные вещи. И это особенно
подтверждается исследованием языка Платона, обнаруживающим даже в наиболее
идеалистических и мистических текстах Платона наличие чисто телесных
интуиций и соответствующих методов мысли2.
обыкновенная вещь, но только взятая в своем бесконечном пределе. Всякая
эмпирическая вещь появляется и уничтожается, растет и умирает; она имеет в
течение своего существования бесконечное количество разного рода ступеней и
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс