Чтение 3–й страницы книги ~Новая модель вселенной~

нашем плане. - 'Вечная' жизнь. - Цели пола. - Огромная энергия пола. - Пол и
'сохранение вида'. - Вторичные половые признаки. - 'Промежуточный пол'. -
Эволюция пола. - Нормальный пол. - Низший пол. - Явное и скрытое вырождение.
- Отсутствие координации между полом и другими функциями как признак
вырождения. - Ненормальности половой сферы. - Осуждение половой жизни. -
Псевдо-мораль. - Господство патологических форм. - Психология публичного
дома и поиски нечистоты в половой жизни. - Отсутствие смеха в половой жизни.
- Порнография как поиски комического в половой жизни. - Трата энергии как
результат ненормальностей в половой эизни. - Болезненные эмоции. -
Патологические явления, принимаемые за выражение благородства ума. -
Характерные признаки нормального пола. - Чувство неизбежности, связанное с
полом. - Различные типы. - 'Странности любви'. - Брак и роль 'посвящённого'.
- Аллегория Платона в 'Прие'. - Высший пол. - Низший пол, принимаемый за
высший. - Следы учения о поле в эзотерических доктринах. - Трансмутация. -
Трансмутация и аскетизм. - Буддизм. - Взгляд христианства на пол. - Отрывки
о скопцах ради Царства Небесного, об отрезанной руке, о вырванном глазе. -
Взгляды, противоположные буддийским и христианским. - Эндокринология. -
Понимание двойной роли пола в современной науке. - Будда и Христос. -
Тридцать два знака Будды. - Будда как эндокринологический тип. - Эволюция
пола. - Психологическая сторона подхода к высшему полу. - Пол и мистика. -
Половая жизнь как предвкушение мистических состояний. - Противоречия в
теории рансмутации. - Невозможность существования противоречий в
эзотерических идеях. - Различные пути к высшему полу. - Недостаточность
современных научных знаний для определения путей подлинной эволюции. -
Необходимость нового изучения человека.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
То, что автор нашёл во время своих путешествий, упомянутых во 'Введении', а
также позднее, особенно с 1915 по 1919 гг., будет описано в другой книге 1.
Настоящая книга была начата и практически завершена до 1914 года. Но все её
главы, даже те, которые уже были изданы отдельными книгами ('Четвёртое
измерение', 'Сверхчеловек', 'Символы Таро' и 'Что такое йога?'), были после
этого пересмотрены и теперь более тесно связаны друг с другом. Несмотря на всё,
что появилось за последние годы в области 'новой физики', автор сумел добавить
ко второй части десятой главы ('Новая модель вселенной') лишь очень немногое. В
настоящей книге эта глава начинается с общего обзора развития новых идей в
физике, составляющего первую часть главы. Конечно, этот обзор не ставит своей
целью ознакомить читателей со всеми теориями и литературой по данному вопросу.
Точно так же и в других главах, где автору приходилось ссылаться на какую-то
литературу по затронутым им вопросам, он не имел в виду исчерпать все труды,
указать на все главные течения или даже сделать обзор важнейших трудов и самых
последних идей. Ему достаточно было в таких случаях указать примеры того или
иного направления мысли.
Порядок глав в книге не всегда соответствует тому порядку, в каком они были
написаны, поскольку многое писалось одновременно, и разные места поясняют друг
друга. Каждая глава помечена годом, когда она была начата, и годом, когда была
пересмотрена или закончена.
Лондон, 1930 г.
ВВЕДЕНИЕ
В жизни существуют минуты, отделённые друг от друга долгими промежутками
времени, но связанные внутренним содержанием, присущим только им. Несколько
таких минут постоянно приходят мне на память, и тогда я чувствую, что именно они
определили главное направление моей жизни.
1890-й или 1891-й год. Вечерний приготовительный класс 2-й Московской гимназии.
Просторный класс, освещённый керосиновыми лампами, которые отбрасывают широкие
тени. Жёлтые шкафы вдоль стен. Гимназисты в перепачканных чернилами полотняных
блузах склонились над партами. Одни поглощены уроком, другие читают под партами
запрещённый роман Дюма или Габорио, третьи шепчутся с соседями. Но со стороны
все выглядит одинаково. За столом - дежурный учитель, долговязый и тощий немец
по прозвищу 'Гигантские шаги'; он в форменном синем фраке с золотыми пуговицами.
Сквозь открытую дверь виден класс напротив.
Я - школьник второго или третьего класса. Но вместо латинской грамматики
Зейферта, целиком состоящей из исключений, которые иногда снятся мне и поныне,
вместо задачника Евтушевского с крестьянином, приехавшим в город продавать сено,
и водоёмом, к которому подходят три трубы, передо мной лежит 'Физика' Малинина и
Буренина. Я выпросил эту книгу на время у одного из старшеклассников и теперь с
жадностью читаю её, охваченный энтузиазмом и каким-то восторгом, сменяющимся
ужасом, перед открывающимися мне тайнами. Стены комнаты рушатся, передо мной
расстилаются необозримые горизонты неведомой красоты. Мне кажется, будто
какие-то неизвестные нити, о существовании которых я и не подозревал, становятся
доступными зрению, и я вижу, как они связывают предметы друг с другом. Впервые в
моей жизни из хаоса вырисовываются очертания цельного мира. Всё становится
связным, возникает упорядоченное и гармоничное единство. Я понимаю, я связываю
воедино целую серию явлений, которые до сих пор казались разрозненными, не
имеющими между собой ничего общего.
Но что же я читаю?
Я читаю главу о рычагах. И сразу же множество вещей, которые казались мне
независимыми и непохожими друг на друга, становятся взаимосвязанными, образуют
единое целое. Тут и палка, подсунутая под камень, и перочинный нож, и лопата, и
качели - все эти разные вещи представляют собой одно и то же: все они -
'рычаги'. В этой идее есть что-то пугающее и вместе с тем заманчивое. Почему же
я до сих пор ничего об этом не знал? Почему никто мне не рассказал? Почему меня
заставляют учить тысячу бесполезных вещей, а об этом не сказали ни слова? Всё,
что я открываю, так чудесно и необычно! Мой восторг растёт, и меня охватывает
предчувствие новых поджидающих меня откровений; меня охватывает благоговейный
ужас при мысли о единстве всего
Я не в силах более сдержать бурлящие во мне эмоции и пытаюсь поделиться ими со
своим соседом по парте; это мой закадычный друг, и мы часто ведём с ним
негромкие беседы. Шёпотом я рассказываю ему о своих открытиях. Но я чувствую,
что мои слова ничего для него не значат, что я не в состоянии выразить того, что
чувствую. Друг слушает меня с отсутствующим видом и, вероятно, не слышит и
половины сказанного. Я вижу это и, обидевшись, хочу прервать свой рассказ; но
немец за учительским столом уже заметил, что мы разговариваем, что я что-то
показываю соседу под партой. Он спешит к нам, и спустя мгновение моя любимая
'Физика' оказывается в его глупых и неприятных руках.
- Кто дал тебе этот учебник? Ведь ты ничего в нём не понимаешь! К тому же я
уверен, что ты не приготовил уроки.
Моя 'Физика' лежит на учительском столе.
Я слышу вокруг иронический шёпот и насмешки: 'Успенский читает 'Физику'! Но я
спокоен. Завтра моя 'Физика' опять будет у меня, а долговязый немец весь состоит
из больших и малых рычагов.
Проходят годы.
1906-й или 1907-й. Редакция московской ежедневной газеты 'Утро'. Я только что
получил иностранные газеты, мне нужно написать статью о предстоящей конференции
в Гааге. Передо мной кипа французских, немецких, английских и итальянских газет.
Фразы, фразы - полные симпатии, критические, иронические и крикливые,
торжественные и лживые - и, кроме того, совершенно шаблонные, те же, что
употреблялись тысячи раз и будут употребляться снова, быть может, в диаметрально
противоположных случаях. Мне необходимо составить обзор всех этих слов и мнений,
претендующих на серьёзное к ним отношение; а затем столь же серьёзно изложить
своё мнение на этот счёт. Но что я могу сказать? Какая скучища! Дипломаты и
политики всех стран соберутся и будут о чём-то толковать, газеты выразят своё
одобрение или неодобрение, симпатию или враждебность. И всё останется таким же,
как и раньше, или даже станет хуже.
'Время ещё есть - говорю я себе, - возможно, позднее что-нибудь придёт мне в
голову.'
Отложив газеты, я выдвигаю ящик письменного стола. Он набит книгами с необычными
заглавиями: 'Оккультный мир', 'Жизнь после смерти', 'Атлантида и Лемурия',
'Догмы и ритуал высшей магии', 'Храм Сатаны', 'Откровенные рассказы странника' и
тому подобное. Уже целый месяц меня невозможно оторвать от этих книг, а мир
Гаагской конференции и газетных передовиц делается для меня всё более неясным,
чуждым, нереальным.
Я открываю наугад одну из книг, чувствуя при этом, что статья сегодня так и не
будет написана, А ну её к чёрту! Человечество ничего не потеряет, если о
Гаагской конференции напишут на одну статью меньше.
Все эти разговоры о всеобщем мире - беспощадные мечты Манилова о том, как бы
построить мост через пруд. Ничего никогда из этого не выйдет. Во-первых, потому,
что люди, устраивающие конференции и собирающиеся для разговоров о мире, рано
или поздно начнут войну. Войны не начинаются сами по себе; не начинают их и
'народы', как бы их в этом ни обвиняли. Именно все эти умные люди с их благими
намерениями и оказываются препятствием к миру. Но можно ли надеяться на то, что
когда-нибудь они это поймут? И разве кто-нибудь когда-нибудь мог понять свою
собственную ничтожность?
Мне приходит на ум множество едких мыслей о Гаагской конференции, однако я
понимаю, что для печати ни одна из них не годится. Идея Гаагской конференции
исходит из очень высоких источников; если уж писать о ней, то в самом
сочувственном тоне. Даже у тех из наших газет, которые обычно критически и
недоверчиво относятся ко всему, что исходит от правительства, только позиция
Германии на конференции вызвала неодобрение. Поэтому редактор никогда не
пропустит то, что я мог бы написать, выражая свои подлинные мысли. Но если бы
каким-то чудом он и пропустил мою статью, её никто не смог бы прочесть, так как
газета была бы арестована полицией прямо на улицах, а нам с редактором пришлось
бы совершить неблизкое путешествие. Такая перспектива ни в коем случае меня не
привлекает. Какой смысл разоблачать ложь, если люди любят её и живут ею? Это,
конечно, их дело; но я устал от лжи, да её и без меня достаточно.
Но здесь, в этих книгах, чувствуется странный привкус истины. Я ощущаю его с
особой силой именно теперь, потому что так долго держался внутри искусственных
'материалистических' границ, лишая себя всех мечтаний о вещах, которые не