на себя и посмотреть, что понимаем мы под словами "культура" и
"цивилизация"... Именно в такое время, как наше, когда материалистическая
европейская цивилизация как бы предает нас и высказывает всю лживость своей
сердцевины, именно в такое время мы понимаем, что поэты и пророки были правы
и что нам необходимо, подобно вам и вашим великим писателям, вернуться в
наших взглядах на жизнь к простоте и искренности дикаря или ребенка, если
только мы хотим вернуть себе мир и свободу и создать новую, лучшую
цивилизацию на развалинах той, которая готова рухнуть"?xiii
в своих аргументах. Они приняли за всю правду то, что в настоящей Европе
было одним из борющихся моментов. Предводительствуемые своей философией, они
бросились в чистую феноменологичность, объявив всякую онтологию лишь модусом
последней. А настоящая-то Европа свято хранила в подземных недрах свои связи
с истинно-Сущим. Ураган столкновения с Германией мгновенным порывом сдунул
тучи новоевропейского пепла и интеллектуального нигилизма, и на
освобожденном, очищенном грозою месте поднялись языки священного пламени.
Вольтера, энциклопедистов, Ренана, Тэна, Юма, Спенсера, Дарвина, и вспыхнула
противница Германии - Европа Данте, Жанны д'Арк, Паскаля, Гюисманса,
Шекспира, Мильтона, Карлейля, Рескина. Для той Европы убийственна логика
немецкой аргументации. Ученики во всех отношениях достойно и талантливо,
даже гениально, продолжали своих учителей. Для этой же Европы вся
феноменологическая мощь германизма с его внутренним бездушием и бессмыслием
- есть кимвал звучащий и медь звенящаяxiv. Франция, которая приникла к своим
святыням, может с праведным гневом пускать свои стрелы в германского
дракона, а Бельгия, идущая на Голгофу вместе со своим чудесным королем,
имела внутреннее право презрительно ответить на гнусное предложение
Вильгельму: "Первая моя пуля - тебе".
внутреннего единства между Россией и Европой. Россию и Европу - как бы ни
старались замазать розовыми словечками эту пропасть наши почтенные западники
- всегда внутренно и духовно разделяло то, что теперь с такою силою
объективировалось в подъявшем меч германизме. Этот ужасный воспалительный
процесс начался в Европе давно, и ни один проницательный русский человек, не
изменив святыне народной веры, не мог сказать безраздельного "да" Европе,
объятой этим процессом. Даже Герцен, в своем сознании совершенно
порабощенный Западом, и тот, увидев лицом к лицу европейскую
действительность, ужаснулся и растерялся. Проницательные русские относились
к Европе с внутренним антиномизмом. И любили, и ненавидели, и признавали, и
отрицали в одно и то же время. Для славянофилов Европа была великою духовною
опасностью и "страною святых чудес". Достоевский, со свойственной ему
страстью и бесстрашием, подчеркивал с равной силою оба полюса: "гниение
Запада" и его "святые чудеса". И в чувствовании "святых чудес" Достоевский и
многие славянофилы безусловно превосходили западников, ибо западники
преклонялись и благоговели лишь перед тою двусмысленною серединою
европейской цивилизации, которая потом нисколько не противилась переходу в
грандиозные формы германского военного заговора, и были равнодушны к
подлинным святыням европейской культуры2.
отрицательные, богоубийственные энергии Запада стали сгущаться в Германии,
как в каком-то мировом нарыве, - и оттягивать весь воспалительный процесс в
одно место. Когда вспыхнула война и наяву в Бельгии, Франции и Англии
воскресли "святые чудеса", между Россией и этими странами установилось
настоящее духовное единство. С этой Европою подвига и героизма, с Европою
веры и жертвы, с Европою благородства и прямоты мы можем вместе, единым
сердцем и единым духом, творить единое "вселенское дело". Мы должны быть
бесконечно благодарны чутью и такту нашей дипломатии, которая чуть ли не в
первый раз в нашей истории оказалась на действительной высоте и поставила
нас в мировом конфликте рука об руку с теми странами и с теми народами, с
которыми у нас есть подлинная общность в самых глубоких и в самых духовных
наших стремлениях. Но мы не должны забывать и того, что политический союз с
странами Западной Европы осмысливается и освящается для нас высотою духовных
целей, нас объединяющих, и что мы подружились с ними не на ненависти к
общему врагу, а на любви и привязанности к родственным и близким святыням.
Этот момент чрезвычайно обязывает. Как бы ни была значительна и огромна
война, с более общих точек зрения судеб Европы и России она все же
представляется только началом нового периода истории, в котором духовные
силы Востока и Запада станут в какие-то новые, творческие и небывалые еще
соотношения, и Европе в дружном сотрудничестве с Россией придется
пересмотреть, в свете пережитого "онтологического" опыта войны, все основы
своего духовного бытия и найти новые пути дальнейшего культурного и
духовного развития.
обращении английских литераторов к русским с большой силою говорится:
выполнении этой задачи своею доброю волею, своею мудростью, но вашей стране
суждено внести в эту работу нечто свое, безраздельно ей принадлежащее... Так
вот, когда наступит конец, когда можно будет вздохнуть, тогда поможем друг
другу вспомнить, в каком порыве и во имя чего взялись за оружие наши союзные
народы, и начнем рука об руку работать в преобразованной Европе, оберегая
слабых, освобождая угнетенных, стремясь к тому, чтобы навсегда исцелить
раны, нанесенные страдающему человечеству, все равно - нами или нашими
врагами"xv.
порыв объединил нас с Европой. Не будем забывать, что внутренно, по совести,
в нашей духовной глубине мы сошлись с Европой на общем почитании святынь. С
Францией нас спаяла вера в небесные силы; с Бельгией вместе мы религиозно
признаем исконное благородство человеческой природы, то божественное ее
достоинство, которое не может быть утеряно ни в каких обстоятельствах
исторического бытия и которое в крайних катастрофических случаях чудесно
восстановляется добровольно принятой Голгофой; с Англией соединила нас вера
в святость человеческих слов и коллективных обязательств, признание
ненарушимости права и договоров, внутренно связанных не с феноменологической
фикцией "справедливости", а со справедливостью онтологическою, божественною.
Вот что, поистине, в духе и совести породнило и совершенно объединило нас с
Европой. И для того чтобы это стало окончательно ясным, перейдем к
рассмотрению места России в свершающихся событиях.
народных идеалах. Но иногда так хочется отвлечься от всяких споров. Ведь
загадка России - вопрос не только программы, политики или внешнего
поведения. Он стоит перед сердцем как проблема внутреннего нашего
самосознания и интимного самочувствия. И вот с этой внутренней точки зрения
мне хотелось бы сейчас охарактеризовать "реалиорную" действительность
русского духовного бытия, так, как она видится изнутри, а не извне.
Пороса - Изобилия и дары Пении - Бедности, Нищеты. И в этом странном
сплетении та умильная, страдальческая, складка, которая отличает ее от всех
других народов. Россия - страна величайшего напряжения духовной жизни. В ее
сердце - вечная Фиваидаxvi. Все солнечное, все героическое, все богатырское,
следуя высшим призывам, встает покорно со своих родовых мест, оставляет
отцов, матерей, весь быт и устремляется к страдальному сердцу родимой земли,
обручившейся с Христом, - к Фиваиде. И все, что идет по этой дороге - по
пути подвига, очищения, жертвы, - дойдя до известного предела, вдруг
скрывается с горизонта, пропадает в пространства, одевается молчанием и
неизвестностью. Семена божественного изобилия точно землей покрываются, и
растут, и приносят плоды в тайне, в тишине, в закрытости. Дары Пороса,
богатства нетленные, сочетаются с дарами Пении, которая облекает их в "рабий
зрак", которая с ревностью и с заботою убирает их нищетою, незаметностью,
каким-то феноменологическим "отсутствием". В сердце зреет, растет святая
Русь, населяется новыми насельниками, расцветает новыми цветами, пылает
новыми пламенниками, а с виду ровно ничего как будто и не происходит.
Таинство русской жизни творится в безмолвии. И проникнуть в него можно лишь
"верою", лишь любовью.
Для него Фиваида, эфирный план святой Руси, - такая же безусловная и простая
реальность, как для Платона идеи. Каждый, пребывающий в живой связи народной
веры, смотрит с хорошеем и простым чувством на "тех", богоизбранных, Богом
призванных, которые направляются к Фиваиде, и - когда они исчезают в планы
эфирные - крестится им вослед, вздыхает глубоким вздохом и помнит, больше
всего в жизни помнит об этом живом прохождении Бога. Иные, увидев
стремительный лет, и сами снимаются с мест, и тогда им вослед другие
крестятся и кланяются до земли. Поэт чутко схватил эту особенность русской
духовной жизни:
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Трубников Александр
Василенко Иван
Прозоров Александр