Чтение 3–й страницы книги ~Саша и Шура~

Чемодан раскрылся - и что-то глухо шлепнулось на траву. Я нагнулся и
увидел, что это книжка, а вернее сказать - учебник. Да, учебник русского
языка, грамматика. Я вспомнил про то самое, "самое главное", о чем кричала
с перрона мама, - воздух сразу перестал казаться мне каким-то особенным, да
и березы выглядели не лучше подмосковных.

Я мрачно опустил чемодан на траву и положил учебник обратно. Потом достал
нарисованный мамой план пути, развернул его. Развернул - и вдруг
почувствовал, что лицу моему нестерпимо жарко, хоть утренние лучи еще
только светили, но почти не грели. В левом углу листа моей рукой большими
печатными буквами было выведено: "МОРШРУТ ПУТИ. КАК ИДТИ К ДЕДУШКИ". Чей-то
решительный красный карандаш перечеркнул букву "о" в слове "моршрут", букву
"и" в слове "дедушки" и написал сверху жирные "а" и "е". А чуть пониже
стояла красная двойка, с какой-то очень ехидной закорючкой на конце.

Кто это сделал? Я сразу понял кто. И мне стало еще жарче. Но почему же он
так приветливо махал мне из окна фуражкой? Почему? Догнать поезд я уже не
мог. Да и не догонять нужно было поезд, а бежать от него в другую сторону,
чтобы не встретиться с Андреем Никитичем.

Я СТАНОВЛЮСЬ ШУРОЙ

Писатель Тургенев говорил, что русский язык "великий и могучий". Это он,
конечно, правильно говорил. Но только почему же он не добавил, что русский
язык еще и очень трудный? Забыл, наверное, как в школе с диктантами мучился.

Так рассуждал я, огибая березовую рощу.

Но, может быть, думал я, во времена Тургенева учителя не так уж придирались
и не снижали отметки за грязь и за всякие там безударные гласные? А я вот
из-за этих самых безударных сколько разных ударов получал: и в школе, и
дома, и на совете отряда!

А вообще-то, рассуждал я, какая разница - писать ли "моршрут" или
"маршрут", "велосипед" или "виласипед"? От этого ведь велосипед мотоциклом
не становится. Важно только, чтобы все было понятно. А какая там буква в
середине стоит - "а" или "о", - это, по-моему, совершенно безразлично. И
зачем только люди сами себе жизнь портят? Когда-нибудь они, конечно,
додумаются и отменят сразу все грамматические правила. Но, так как пока еще
люди до этого не додумались, а додумался только я один, мне нужно
готовиться и сдавать переэкзаменовку.

Рассуждая таким образом, я обогнул рощу и сразу увидел Белогорск. Городок
взбежал на высокий зеленый холм; Но не все домики добежали до вершины
холма. Некоторые, казалось, остановились на полпути, на склоне, чтобы
немного передохнуть. "Так вот почему городок называется Белогорском! -
подумал я. - Он взобрался на гору, а все домики сложены из белого камня -
вот и получается Белогорск".

Я тоже стал медленно взбираться на холм.

Чтобы не терять времени даром, я начал обдумывать план своих будущих
занятий. Мне нужно было каждый день заучивать правила, делать упражнения и
писать диктанты. "Диктовать будет дедушка", - решил я.

Прикинув в уме, сколько в учебнике разных правил и упражнений, я решил, что
буду заниматься по три часа в день. Спать буду по семь часов - значит,
четырнадцать часов у меня останется для купания и всяких игр с товарищами
(если я с кем-нибудь подружусь). Ну, и для чтения, конечно. Между прочим,
наша учительница говорила, что если много читать, так обязательно будешь
грамотным. Но я не очень-то верил этому, потому что читал я много (за день
мог толстенную книгу проглотить), а диктанты писал так, что в них, кажется,
красного учительского карандаша было больше, чем моих чернил.

Когда я однажды высказал все это нашей учительнице, она сказала: "Если пищу
сразу проглатывают, она вообще никакой пользы не приносит. Ее надо не спеша
разжевывать". Мне было непонятно, что общего между пищей и книгами. Тогда
учительница сказала, что книги - это тоже пища, только духовная. Но я
все-таки не понимал, как можно разжевывать "духовную пищу", то есть книги,
не спеша, если мне не терпится узнать, что будет дальше и чем все кончится.
А если книга неинтересная, так я ее вообще "жевать" не стану.

В общем, книги мне пока не помогали справляться с безударными гласными.

По маминому чертежу я быстро отыскал дедушкин домик. Вернее сказать, это
был не дедушкин дом, а дом, в котором жил дедушка, потому что, кроме него,
там жила еще одна семья. Обо всей этой семье я еще подробно ничего не знал,
а знал только об одной Клавдии Архиповне, которую мама называла "тетей
Кланей", потому что она нянчила маму в детстве, как меня бабушка. В Москве
мама предупредила меня, что дедушка не может прийти на станцию: он очень
рано уходит в больницу, ни за что утренний обход не пропустит! А ключи он
оставит у тети Клани.

В домик вели два крыльца. Одно было пустое и заброшенное какое-то, а на
ступеньках другого лежал полосатый коврик и стояли большие глиняные горшки
с цветами и фикусами. Их, наверное, вынесли из комнаты для утренней
поливки. Конечно, здесь именно и жила тетя Кланя.

Я направился к крыльцу, но тут, будто навстречу мне, распахнулась дверь, и
на крыльцо вышел мальчишка лет двенадцати, в трусах, с полотенцем.

Мальчишка, прищурив глаза, поглядел на солнце, с удовольствием потянулся, -
и я с грустью подумал, что, пожалуй, не решусь при нем снять майку: уж
очень у него было загорелое и мускулистое тело.

Ловко перепрыгнув через цветочные горшки, мальчишка подбежал к рукомойнику.
Рукомойник висел на ржавом железном обруче, которым была подпоясана молодая
березка, то и дело подметавшая своей листвой край черепичной крыши.

Сперва мне показалось, что мальчишка вообще не заметил меня. Он преспокойно
разложил на полочке мыло, щетку, зубной порошок. И вдруг, не глядя на меня,
спросил:

- Приехал?

- Приехал... - растерянно ответил я.

Мальчишка старательно намылился, повернул ко мне свое лицо, все в белой
пене, и так, не раскрывая зажмуренных глаз, задал второй вопрос:

- Тебя как зовут?

- Сашей.

Мальчишка постукал ладонью по металлическому стержню умывальника;
пригнувшись, попрыгал под несобранной, веерообразной струей, пофыркал и
потом сказал, точно приказ отдал:

- Придется тебе два месяца побыть Шурой!

- Как это - придется?.. Почему?

Мальчишка стал тереть зубы с такой силой, что я просто удивлялся, как они
целы остались и как щетка не сломалась. Не очень-то внятно, потому что рот
его был полон белого порошка, мальчишка сказал:

- Меня тоже Сашей зовут. Так уж придется тебе побыть Шурой. Чтобы не
путали. Понял?

Понять-то я понял, но мне это не очень понравилось.

- Я все-таки тоже хотел бы остаться Сашей, - тихо проговорил я.

Мальчишка от неожиданности даже проглотил воду, которой полоскал рот.

- Мало что хотел бы! У себя в Москве будешь распоряжаться! Понял?

Заметив, что я растерялся, он взглянул на меня чуть-чуть поласковей:

- Ладно. Иди, Шурка, за мной. Ключи дам.

- Иду, - ответил я и таким образом принял свое новое имя.

- Только горшки не разбей, - предупредил меня Саша. - А то бабушка за них
нащелкает! - Он звучно щелкнул себя по загорелому лбу и добавил: - А мне за
тебя от бабушки все равно попадет.

- Как это - за меня?

- Очень просто. Она мне встречать тебя приказала. А я не пошел. Что ты,
иностранная делегация, что ли? Если бы еще от станции далеко было или
дорога запутанная! А то так, ради церемонии... Здравствуй, мол, Шурочка!
Ждали тебя с нетерпением, спасибо, что пожаловал! Не люблю я этого!

Саша взглянул исподлобья так сердито, словно я был виноват, что он не
выполнил приказа бабушки и что ему за это попадет.

- Давай скажем, что ты встречал! - предложил я, желая выручить Сашу. - Ведь
бабушка не узнает. Но он посмотрел на меня еще злее:

- Не люблю я этого!

"То не любишь, это не любишь! - с досадой подумал я. -

А что, интересно, ты любишь?"

Квартирка состояла из двух маленьких комнат и кухоньки. Одна комната была
такая солнечная, что в ней, не зажмурившись, стоять было невозможно. А
другая - совсем темная: в ней не было ни одного окна.

- Отец с матерью давно окно прорубить хотели, а я не разрешаю, - сказал
Саша,

- Почему не разрешаешь? - удивился я.

- А там пленки проявлять здорово. Понял? Полная темнота!

- Понял. И они тебя послушались? Папа с мамой?..

- А как же! Только бабушка сперва не соглашалась. Но я ей такую карточку
сделал, что она потом каждый день стала фотографироваться.

Саша кивнул на фотографию, висевшую над кроватью. С карточки придирчивыми
Сашиными глазами глядела на меня исподлобья Сашина бабушка. Не только
глаза, но и все лицо ее было строгое и очень властное. А лоб был высокий и
весь в морщинках, которые соединялись и пересекались одна с другой. Саша,
видно, очень хорошо фотографировал, если морщинки так ясно получились.

Я, между прочим, совсем не такой представлял себе тетю Кланю, которая, по
словам мамы, вынянчила ее. Я ожидал увидеть добрую и очень разговорчивую
старушку. А у тети Клани губы были так плотно сжаты, словно наглухо прибиты
одна к другой.

- Слушай, Шурка, зачем сейчас к дедушке перетаскиваться? - Саша через окно
кивнул на пустое, заброшенное крылечко. - У него еще и дверь туго
открывается. Пока будем возиться, бабушка с рынка вернется и захватит нас.
Давай прямо на реку махнем. А чемоданчик твой пока под кровать задвинем.

В это время послышался топот босых пяток по деревянным ступеням.

- Вот и Липучка явилась, - сказал Саша.

- Кто, кто?

- Липучка. Моя двоюродная сестра. Через три дома отсюда живет. Ее вообще-то
Липой зовут. Полное имя Олимпиада, значит. Не слыхал, что ли? Это ее в
честь матери назвали. А я в "Липучку" перекрестил, потому что она как