великие князья изначально считали соотечественников способными на все
негодяями.
и склонялся он все же к версии: чехи, выученные в Англии; учел эквивалент
(Лидице) и поразился пышности похоронного обряда, что подводило к
издевательской мысли: уж не ради ли Гейдриха и возведены сами Градчаны, куда
втащили гроб? Никакой военной, политической или бытовой нужды в устранении
шефа госбезопасности не было, шла - всего-навсего - война, противники
просто-напросто колошматили (майор гордился знанием русского языка) друг
друга, но, - педантичный Скарута всегда перебирал все варианты, - но война
войной, а люди ни жить, ни умирать без цели не могут, и, скорее всего,
лондонские чехи убийство Гейдриха замышляли ради уничтожения - руками немцев
- соотечественников, подзабывших свое сбежавшее в Англию правительство.
подумалось почему-то: следующей жертвой ошалевших славян будет Фридрих
Вислени. Битвой на Волге догадка эта затушевалась, но после траура по
Сталинграду она окрепла, все чаще вспоминался Гейдрих и на ум приходили все
способы устранения государственных деятелей - от яда и кинжала до пули в
затылок. История Великой России давала совсем уж экзотические примеры,
изощренная жажда цареубийства толкала порою на головоломнейшие хитрости.
занятого делами ума. Но в мае майор со специальным заданием прибыл в город,
где должно было - по весьма небеспочвенным сведениям - произойти убийство
Фридриха Вислени. Получив точные данные о маршрутах его в ближайшие месяцы,
майор Скарута погрузился в долгие размышления: что делать? Как предотвратить
убийство Фридриха Вислени? И (майор замирал в некотором страхе от
предвосхищения собственного предательства) надо ли отводить кинжал,
занесенный над тем, кого уже приговорили к смерти и свои и чужие (судя по
донесениям агентуры)? И, между прочим, стоит ли верить полякам, о которых с
детства знаемо, что они - шулера, спесивое быдло?
томительных и бесплодных размышлениях. Майор Виктор Скарута по матери был
немцем, в Германии жил с 1918 года, куда бежал из Новороссийска после того,
как отца его, крупного сахарозаводчика, женившегося на дочери берлинского
компаньона, взяли в заложники и шлепнули. После гимназии Скарута учился в
Берлинском университете, родного языка не забывал и даже совершенствовался в
нем, щеголяя словечками вроде "хлопнуть", "пришить", "ухайдакать", "подвести
под вышку", поскольку немецкий официальный язык по-ханжески беден на
заменители глагола "расстрелять". Стеснения Версальского договора заставляли
Германию исхитряться в обмане победителей, втихую возрождая Вооруженные
силы; историка и филолога Скаруту взяли в картографический отдел, где он
подсчитывал французские дивизии. Когда необходимость в камуфляже отпала, ему
сразу присвоили капитана, а затем (в 1942-м) майора. В конце февраля того же
года, когда решался вопрос о ликвидации варшавского гетто, некий поляк из
бывшей дефензивы предложил сделку - ценные сведения в обмен на двоюродную
сестру. Согласие Берлина было получено, еврейку вышвырнули из гетто, поляка
пристегнуть к немецким делам не удалось, негодяй смылся, а Скарута срочно
выехал в Белоруссию (Белорутению), где проклятый лях ту же информацию продал
и минской безопасности, которая на одной из выданных явок взяла советского
агента и ни за что не хотела его отдавать военной контрразведке.
(Двурушничество полячишки выцедило из начальства Скаруты едкое и
безответственное замечание: "Вы поняли, Виктор, что славянам доверять
нельзя?") Всего явок было четыре, их заморозили еще в 1938-м, о чем
дефензиву перед самой войной известил ее минский информатор и что стало
некоторой загадкой: почему большевики явочные квартиры не перенесли на Запад
после сентября 1939-го? Разгадку принесла серия допросов: кремлевские вожди
так засекретили пакт о ненападении, что о предстоящем захвате западных
областей Белоруссии свою военную разведку предупредить не удосужились.
совал Минску под нос еще Гейдрихом подписанный приказ о сотрудничестве:
русский обрабатывался обычными, то есть пыточными, методами, хотя ясно было
- не партизанский лазутчик, а посланец НКВД или ГРУ. Как уже выявили, в двух
местах он побывал, убедился в их неподготовленности (хозяева явочных квартир
либо сбежали, либо погибли), а на третьей был взят случайно. Документы его
вызывали уважение: паспорт выдан Можайским (поди проверь) НКВД задолго до
войны, аусвайс же такой филигранной работы, что не мог быть сварганен в том
московском доме на Маросейке, где снабжали фальшивками всех засылаемых
бандитов, - очень, очень квалифицированно был сделан аусвайс, все подписи -
подлинные. До четвертой явки агент не дошел, о чем Москва не знала. Скарута
мягко поговорил с агентом, когда его наконец передали военной контрразведке.
Беседа шла наедине и без дураков: признайся, откуда прибыл, кто послал - и
допросы перенесутся в Варшаву и Берлин. Но если и они не увенчаются успехом,
если перевербовка не состоится, то разные юридические проволочки удлинят
срок его жизни: четыре месяца в Моабите, затем Плетцензее, где гильотинируют
с трехмесячной выдержкой...
первые и последние слова, подписывая ими себе смертный приговор.
другими смертниками к уже вырытой яме. Скарута сидел в открытом "хорьхе",
расчет был на фантазию агента, на то, что у порога смерти, которая всегда за
пределами восприятия, человек может чувственно понять ее - и восстанет
разум, отринет на краю могилы все навязанные жизнью запреты. Смерть свою и
увидел агент, когда всмотрелся в желтое дно ямы. Увидел - и глянул на
Скаруту в "хорьхе", а тот поманил его к машине. Еще минута или две - и
кое-что о четвертой явке сказано было бы, еще чуть-чуть, еще немного...
Агент шел к "хорьху" прямым и самым коротким путем, между ним и Скарутой -
комья желтой глины, выброшенные лопатами. Мысля себя уже отвезенным в
обжитую камеру городской тюрьмы, агент пачкаться о трудно смываемую глину не
пожелал, обошел ее, предстал перед Скарутой, и тот по глазам его понял, что
честный разговор состоится. Майор уже толкнул заднюю дверцу машины,
приглашая ценного информатора
невзирая на дублирующие циркуляры и устные попреки Ставки, командиры
воинских подразделений отказывались принимать участие в расстрелах даже по
приговорам военно-полевого суда, соглашаясь лишь на оцепление места
возможных экзекуций. Что и сделали в это утро, прислав дюжину автоматчиков,
которая полукольцом охватила и могилу, и смертников, и расстрельщиков, а те
- все из сил самообороны, сброд, ненавидевший коммунистов и, наверное, в
чуть меньшей мере - немцев. В незанятые акциями дни они торчали в казарме, а
по вечерам расходились по домам без оружия: выдавалось им оно только по
особому указанию и даже на расстрелы выделялось не более обоймы патронов на
одну винтовку. Кроме немцев с автоматами присутствовал врач для констатации
смерти приговоренных и судейский чин, этот времени зря не терял: сбросил
китель и делал глубокие приседания, с вымахом рук в стороны, наслаждаясь
свежим воздухом, солнцем и безоблачным апрельским небом. Тут-то и произошло
непредвиденное.
ее к самооборонщикам, свято выполняя приказ: никто не должен быть свидетелем
казни. Само собой напрашивалось: бабу с ребенком - расстрелять вместе со
всеми приговоренными, и старший из самооборонщиков, рослый детина в кителе
без погон и петлиц, толкнул бабу к яме, но вдруг запротивился погрязший в
циркулярах и наставлениях законник из военно-полевого суда. Не прерывая
лечебно-оздоровительных упражнений, он заявил, что бабы с ребенком в списке
нет и пусть ее расстреливают где угодно, но не здесь! В могиле должно лежать
восемнадцать трупов, а не двадцать, тем более что личности бабы и ребенка не
установлены.
в позе гусака перед взлетом, затем медленно осел, чтобы выпрямиться и
отчеканить: "Восемнадцать!" И гневно добавил: согласно приказу (последовал
номер) на акциях с детьми и женщинами присутствие солдат Вооруженных сил
Германии - нежелательно, и посему бабу с ребенком надо отвезти подальше,
пусть самооборонщики сами решат, что делать, то есть когда и где
расстреливать.
скрывавшим знание немецкого языка, и были им, без сомнения, осмыслены. До
него дошло, что камеры ему не видать и трехмесячная как минимум отсрочка
смерти в Плетцензее ему не светит; что даже если Скарута и не обманывает
его, то теперь им обоим не выпутаться из сетей военно-полевой бюрократии.
Так это или не так, но агент принял решение - повернулся и прямиком пошел к
собственной могиле, погружая ноги в желтую глину. Тут же раздались сухие
бестолковые выстрелы. "Проклятая немчура!" - злобно выругался Скарута.
Старший из самооборонщиков обошел вместе с врачом яму, добивая из винтовки
тех, кого считал недоумершими. На убитых полетела желтая глина, а потом и
земля. Скарута тут же уехал, кипя злостью уже на себя: сообразил, что
поступать надо было по-русски, то есть сговориться с судьей и
госбезопасностью, кое-кому позвонить, кое-кого подпоить, кое-какой
информацией поделиться... Взятку дать, едрена мать! Поскольку "немчура" так
и не освоила большевистский, попирающий все законы принцип революционной
целесообразности.
понадобится русским.
на границе с генерал-губернаторством; почти рядом с явкой - город, взятый в
первый же день войны без боя, место отдыха фронтовиков, получавших краткие
отпуска; госпитали, ни одного русского самолета в небе, партизанские
квартиры выявлены, бандиты загнаны в леса и болота.
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Корнев Павел
Контровский Владимир
Ильин Андрей
Корнев Павел