пыткой, когда палач уже переходит всякие границы.
самолета, обнаружил, что его пытается атаковать вражеский истребитель. Но у
этого истребителя заклинило пулеметы, и он повернул обратно. Пилот и Т.
переговаривались почти до самого возвращения на базу, причем пилот не
заметил ничего необычного. Но за пять минут до посадки стрелок перестал ему
отвечать.
оперением. Он прыгнул с парашютом в труднейших условиях, на полной скорости,
причем над своей территорией, когда ему уже не грозила никакая опасность.
Появление истребителя было для него призывным сигналом, и он не устоял.
сигарета и я безуспешно шарю в карманах, он добавляет:
спрашивая себя: "Почему у меня никогда нет спичек?"
виду не его. Меня поражает то, чего никто не желает признать: жизнь Духа
иногда прерывается. Только жизнь Разума непрерывна или почти непрерывна. Моя
способность размышлять не претерпевает больших изменений. Для Духа же важны
не сами вещи, а связующий их смысл. Подлинное лицо вещей, которое он
постигает сквозь внешнюю оболочку. И Дух переходит от ясновидения к
абсолютной слепоте. Настает час, и тот, кто любит свой дом, вдруг
обнаруживает, что это не более чем скопище разрозненных предметов. Настает
час, и тот, кто любит свою жену, начинает видеть в любви одни лишь заботы,
неприятности и неудобства. Настает час, и тот, кто наслаждался какой-то
мелодией, становится к ней совершенно равнодушным. Настанет час, как
сегодня, - и я уже не понимаю свою родину. Родина - это не совокупность
провинций, обычаев, предметов, которые всегда может охватить мой разум.
Родина - это Сущность. И вот наступает час, когда я вдруг обнаруживаю, что
перестал видеть Сущность.
чистая логика разрушает жизнь Духа. Потом, на обратном пути, его измотали
бесконечные дорожные заторы. Вернувшись в группу, он столкнулся со
множеством мелочей, тех, что гложут понемногу, как бесчисленные последствия
горного обвала, задержать который невозможно. И наконец он вызвал нас, чтобы
послать на невыполнимое задание. Мы - это часть всеобщей неразберихи. Мы для
майора - не Сент-Экзюпери или Дютертр, наделенные каждый своим собственным
даром видеть вещи или не видеть их, думать, ходить, пить, улыбаться. Мы -
куски какого-то огромного сооружения, и, чтобы постичь его в целом,
требуется больше времени, большая тишина и большее отдаление... Если бы я
страдал нервным тиком, Алиас заметил бы только этот тик. Он послал бы в
полет над Аррасом только представление об этом тике. В хаосе навалившихся на
него задач, в этой низвергающейся лавине мы сами распались на куски. Голос.
Нос. Тик. А куски не волнуют.
хлопочем об устройстве похорон, то, как бы мы ни любили умершего, мы не
вступаем в соприкосновение со смертью. Смерть - это нечто огромное. Это
новая цепь связей с мыслями, вещами, привычками умершего. Это новый
миропорядок. С виду как будто ничего не изменилось, на самом же деле
изменилось все. Страницы в книге те же, но смысл ее стал иным. Чтобы
почувствовать смерть, мы должны представить себе те часы, когда нам нужен
покойный. Именно тогда нам его и недостает. Представить себе часы, когда он
мог бы нуждаться в нас. Но он в нас больше не нуждается. Представить себе
час дружеского посещения. И почувствовать его пустоту. Мы привыкли видеть
жизнь в перспективе. Но в день похорон нет ни перспективы, ни пространства.
Покойный в нашем сознании еще разъят на куски. В день похорон мы суетимся,
пожимаем руки настоящим или мнимым друзьям, занимаемся мелочами. Покойный
умрет только завтра, в тишине. Он явится нам в своей цельности, чтобы во
всей своей цельности оторваться от нашего существа. И тогда мы закричим
оттого, что он уходит и мы не можем его удержать.
утирает слезу и прячет волнение за ворчливыми шутками. Это вранье. Суровый
воин ничего не прячет. Если он отпускает шутку, значит, шутка у него на уме.
не вернемся, он, возможно, будет оплакивать нас больше, чем кто-либо другой.
При условии, что в его сознании будем мы, а не те или иные частности. При
условии, что наступит тишина и он сможет воссоздать нас. Потому что если
сегодня ночью преследующий нас судебный исполнитель снова заставит группу
перебазироваться, то в лавине забот сломавшееся колесо какого-нибудь
грузовика на время вытеснит нашу смерть из его сознания. И Алиас забудет нас
оплакать.
думаю о насущных мелочах. О бессмысленности полета над Аррасом на высоте
семисот метров. О бесполезности ожидаемых от нас сведений. О медленном
одевании, которое кажется мне облачением в одежду смертника. А потом о
перчатках. Я потерял перчатки. Где, черт побери, я раздобуду перчатки?
III
другой, из штаба, со своей навязчивой идеей полета на малой высоте.
мне карандаш... Есть у тебя карандаш?
петле... Послушайте, стрелок, вы что-то не торопитесь...
обрекать на гибель экипаж ради сведений, которые никому не нужны и которые,
даже если кто-нибудь из нас уцелеет и доставит их, никогда и никому не будут
переданы...
их сведения!
безнадежный, и старательно снаряжаешься только для того, чтобы изжариться
заживо. Не так-то просто натянуть один за другим три слоя одежды, нацепить
на себя целый ворох аппаратуры, которую носишь, как старьевщик, наладить
подачу кислорода, систему обогрева, телефонную связь между членами экипажа.
Дышу я через эту маску. Резиновая трубка связывает меня с самолетом - она
так же необходима, как пуповина. Самолет регулирует температуру моей крови.
Самолет обеспечивает мою связь с людьми. У меня прибавились органы, которые
служат как бы посредниками между мной и моим сердцем. С каждой минутой я
становлюсь все более тяжелым, более громоздким, более неподвижным. Я
поворачиваюсь сразу всем туловищем, и, когда наклоняюсь, чтобы потуже
затянуть ремни или застегнуть неподдающиеся "молнии", у меня трещат все
суставы. Старые переломы причиняют мне боль.
больше не надену. Он жмет.
шлем, который на земле тебе впору, на высоте девять тысяч метров сжимает
кости, как в тисках.
совершенно прав! Впрочем, все это не имеет ни малейшего значения. Как раз в
эту минуту я в самом центре той внутренней пустыни, о которой я говорил.
Здесь одни лишь обломки. Я даже не стыжусь, что мечтаю о чуде, которое
изменило бы ход сегодняшних событий. Например, если откажут ларингофоны. Они
всегда отказывают, эти ларингофоны! Хлам! А ведь если б они отказали, это
избавило бы нас от безнадежного задания...
Везэн с мрачным видом подходит к каждому из нас. Капитан Везэн осуществляет
Белов Вольф
Орлов Алекс
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каменистый Артем