полетах, как кузнец о своей наковальне.
оказался отрезан; у меня не было выбора". К тому же он ничего не видел: снег
слепил глаза. Его спасли бешеные токи воздуха -- они подбросили самолет на
высоту семи тысяч метров. "Все время, пока я переваливал через горы, мне
приходилось лететь вровень с вершинами." Он сказал также, что следовало бы
переместить воздухозаборник гироскопа, а то его забивает снегом: "Понимаете,
образуется ледяная корка..."
трех тысяч метров. И как он только не наткнулся на скалы! Вдруг оказалось,
что он летит уже над равниной. "Смотрю, а вокруг самолета -- чистое небо!"
Пельрену показалось в тот миг, что он вышел из темной пещеры...
шла за мной по пятам.
довольно странно". Вершина бури терялась где-то в вышине, среди снежных туч,
а основание катилось по равнине, как черный поток лавы. Он поглощал город за
городом. "Отродясь не видал ничего подобного..." И Пельрен замолчал,
настигнутый каким-то воспоминанием.
Впрочем, такие циклоны никогда не переваливают через Анды.
восток...
кожей у инспектора заходил кадык. Но он промолчал и, словно передумав, опять
стал смотреть прямо перед собой с меланхолическим достоинством.
Аргентину накануне, вызванный Ривьером для выполнения довольно
неопределенных обязанностей, и не знал, куда девать свои большие руки и свое
инспекторское достоинство. Он не имел права ни на выражение восторга, ни на
фантазию, ни на остроумие; по своей должности он должен был восхищаться лишь
одним качеством: пунктуальностью. Он не имел права выпить стаканчик-другой в
компании приятелей, не имел права быть с товарищами на "ты", не мог
отважиться на каламбур -- разве только свершится невозможное и судьба пошлет
ему в каком-нибудь аэропорту встречу с другим инспектором.
Встретившись с чем-то, чего он не понимал (а он не понимал ничего), он
медленно качал головой. Это приводило в смятение тех, у кого совесть была
нечиста, и способствовало исправному уходу за оборудованием. Его никто не
любил: инспектор создан не для любовных утех, а для составления рапортов. Он
отказался от мысли предлагать в рапортах какие-либо новые методы или
технические усовершенствования -- отказался, с тех пор как Ривьер написал:
"Инспектора Робино просят представлять не поэмы, а рапорты. Инспектору
Робино надлежит употреблять свои знания для того, чтобы стимулировать
служебное рвение персонала". И с той поры человеческие слабости стали его
хлебом насущным. Он охотился за любившим выпить механиком, и за начальником
аэродрома, явившимся на работу после разгульной ночи, и за пилотом, неумело
посадившим самолет.
пользу". Правила, установленные Ривьером, были для самого Ривьера
результатом изучения людей; для Робино существовало лишь изучение правил.
самолет вылетает с опозданием, вы должны лишать виновных премии за точность.
началом он служит, так силен, что не боится быть несправедливым. Значит, на
Робино тоже падает отблеск величия этой власти, не боящейся обижать людей.
начальникам аэропортов. -- Мы не можем выплатить вам премию.
видно ни зги!
дирекцию. Из всех этих пешек он один понимал, что, наказывая людей, можно
улучшать погоду.
возможности думать неверно".
словами, -- я бесконечно сожалею, но старайтесь терпеть аварии не над лесом.
нелепыми, но они формируют людей".
несправедлив. Быть может, слова "справедливость" и "несправедливость" вообще
были лишены для него всякого смысла. В маленьких городках обыватели кружатся
вечерами вокруг беседки, в которой играет музыка; Ривьер думал: "Какой смысл
говорить о справедливости или несправедливости по отношению к ним: они пока
еще не существуют". Человек был для него девственным воском, из которого
предстояло что-то вылепить. В эту материю надо вдохнуть душу, наделить ее
волей. Своей суровостью он хотел не поработить людей, а помочь им превзойти
самих себя. Наказывая их за каждое опоздание, он совершал несправедливость,
-- но тем самым он устремлял волю людей, их помыслы на одно: на то, чтобы в
каждом аэропорту самолеты вылетали без опозданий; он создавал эту волю. Не
позволяя людям радоваться нелетной погоде как приглашению отдохнуть, он
заставлял их напряженно ждать минуты, когда небо прояснится; и каждый --
вплоть до последнего подсобного рабочего -- в душе воспринимал это ожидание
как что-то унизительное. И они стремились использовать первую же трещину в
небесной броне. "На севере -- окно! В путь!" Благодаря Ривьеру на всей линии
в пятнадцать тысяч километров господствовал культ своевременной доставки
почты.
строг.
радость. "Нужно заставить их жить в постоянном напряжении, -- размышлял
Ривьер, -- жизнью, которая приносит им и страдания и радости; это и есть
настоящая жизнь".
контору компании. Оставшись наедине с Пельреном, Робино посмотрел на летчика
и заговорил.
V
только что обнаружил, насколько серой была его собственная жизнь. Обнаружил,
что он, Робино, несмотря на свое звание инспектора, на свою власть, стоил
меньше, чем этот разбитый усталостью, закрывший глаза человек с черными от
масла руками, забившийся в угол машины. Впервые Робино испытывал восхищение
и потребность выразить это чувство. А больше всего -- потребность в дружбе.
Он устал от поездки, от каждодневных неудач; он даже чувствовал себя немного
смешным. В этот вечер, проверяя склад горючего, он совершенно запутался в
цифрах, и тот самый кладовщик, которого он хотел поймать на
злоупотреблениях, сжалился над ним и закончил за него подсчеты. Больше того,
заявив, что масляный насос типа "Б-6" установлен неправильно, он спутал его
с масляным насосом типа "Б-4", и коварные механики позволили ему добрых
двадцать минут клеймить позором "невежество, которому нет оправдания", --
его собственное невежество.
Буэнос-Айреса, он шел после работы в свой неизменный номер. Обремененный
переполнявшими его тайнами, он запирался на ключ, вынимал из чемодана стопу
бумаги, медленно выводил слово "Рапорт" и, написав несколько строчек, рвал
бумагу в клочки. Он страстно мечтал спасти компанию от великой опасности. Но
компании никакая опасность не угрожала. До сих пор ему удалось спасти одну
лишь втулку винта, тронутую ржавчиной. Неторопливо водя пальцем по этой
ржавчине, он мрачно смотрел на стоявшего перед ним начальника аэродрома; тот
ответил:
прибыл..." Робино начинал сомневаться в значительности своей роли.
обязанности не так уж легки... -- Но, боясь упасть в глазах пилота, тут же
поправился: -- На мне лежит такая ответственность!
думал: "Пока он еще ничего не нашел для своего рапорта, но как только он
проголодается, он меня съест".