и кедр набирается сил, вырастая из семени, и расцветает, не переступив
границ ствола. Не ту, что рада весне, берегу я, -- ту, что послушна цветку,
который и есть весна. Не ту, что любит любить, -- ту, которая полюбила.
Вместо ограды ставлю с ней рядом чайник, жаровню, блестящий поднос из меди,
чтобы мало-помалу безликие вещи стали близкими, стали домом и радостью, в
которой нет ничего нездешнего. Дом откроет для нее Бога. Заплачет ребенок,
прося грудь, шерсть попросится в руки, и угли очага потребуют: раздуй нас.
Так ее приручили, и она готова служить. Ведь я сберегаю аромат для вечности
и леплю вокруг него сосуд. Я -- каждодневность, благодаря которой
округляется плод. И если я принуждаю женщину позабыть о себе, то только ради
того, чтобы вернуть потом Господу не рассеянный ветром слабый вздох, но
усердие, нежность и муки, принадлежащие ей одной...
в собранной жатве, семейном очаге. Суть его в вечности, куда возвращается
завершенное. Покоем веет от наполненных закромов, уснувших овец, сложенного
белья, от добросовестно сделанного дела, ставшего подарком Господу.
вырваться на свободу, но звезды смотрят на беспомощные руины. Что обрел
разрушитель, кроме тоски -- обитательницы развалин? Так пусть смыслом
человеческой жизни станет сухая лоза, которую нужно сжечь, овцы, которых
нужно остричь. Смысл жизни похож на новый колодец, он углубляется каждый
день. Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из вида Господа. И не
та, что изменяла, откликаясь на посулы ночи, -- о Боге ведает та, что
смиренно копила себя, не видя ничего, кроме прялки.
того, как сделал выбор, приходит время растить урожай и радоваться ему. Есть
время для творчества, а потом для творения. Огненные молнии вспарывают на
небе запруды, а потом наступает время для водоемов, собравших небесные воды.
Есть время и для завоеваний, и для спокойствия царств... Но я служу Господу
и поэтому предпочитаю вечность.
пророчества. Он -- дерево, которого коснулось пламенеющее небесное семя,
дерево ломается, трещит, и от леса остается горстка пепла Меня пугает
вмешательство Бога. Неизменному подобает пребывать в вечном. Да, есть время
для зачинания нового, но за ним наступает благодатное время традиций.
от людских глаз кипящую лаву вулканов. Я -- лужайка над пропастью.
Хранилище, где дозревает плод. Паром, что принял из рук Господа поколение и
переправляет его на другой берег. Из моих рук Господь получит его точно
таким же, каким вручил, -- может быть, чуть более зрелым, мудрым и искусным
в чеканке серебряных кувшинов, -- но суть моего народа пребудет неизменной.
Я укрыл мой народ своей любовью оберегая потомственных мастеров, что из
поколения в поколение трудятся, совершенствуя форму корабля и щита. Оберегая
сказителя, поющего на свой лад безымянную песню -- наследство праотцев,
ошибаясь и обогащая ее даром своей души. Оберегая беременных и кормящих, я
люблю умножающиеся стада и времена года, которые непременно возвращаются.
Прежде всего я -- житель. И я спасу тебя, моя крепость, цитадель моя и
обитель, от посягательств бесплодного песка. Я развешу звонкие рога по твоим
стенам. Трубя, они предупредят нас о варварах.
III
их доме. Дорога, ячменное поле, склон холма разговаривают по-разному с
чужаком и с тем, кто здесь родился. Привычный взгляд не дивится выхваченным
частностям, он и не видит ничего, родная картина давно легла ему на сердце.
В разных мирах живут не ведающие о царстве Божием и ведающие о нем. Неверы
смеются над нами, предпочитая воздушным замкам реальные, осязаемые. Но
радует только неосязаемое. И если кому-то хочется завладеть лишним стадом
овец, то хочется из тщеславия. А утехи тщеславия нельзя потрогать.
нем есть. "У тебя есть овцы, козы, ячмень, -- перечисляют они, -- жилища,
горы и что еще кроме этого?" Кроме этого нет ничего у них самих, они
чувствуют себя несчастными, им холодно. И я понял: они -- прозекторы в
мертвецкой. "Посмотрите, вот она, жизнь, -- говорят они, -- кости, мускулы,
внутренности, кровь -- и ничего больше". Жизнью светились глаза, но света
нет в мертвом прахе. И царство мое -- вовсе не овцы, не поля, не дома и не
горы, оно -- то, что объединяет их, превращая в единое целое. Оно то, что
питает во мне любовь. Те, кто любят его, как я, счастливы, как я, и мы живем
с ними в одном доме.
Нехорошо, если быстротечное время истирает нас в пыль и пускает по ветру,
лучше, если оно нас совершенствует. Время тоже нужно обжить. Вот я и
перехожу от праздника к празднику, от годовщины к годовщине, от жатвы к
жатве, как в детстве переходил из зала совета в диванную, следуя по анфиладе
покоев в замке моего отца. Каждая комната его замке имела свое назначение,
каждый шаг в нем был осмыслен.
царства. Безрассудный пришел ко мне и стал просить: "Освободи нас от уз
своих запретов, и мы станем великими". Но я знал: вместе со скрепами они
потеряют ощущение целостности царства и перестанут его любить; ничего не
любя больше, они потеряют самих себя, -- и решил обогатить их любовью, пусть
даже вопреки их желанию. А они, затосковав по свежему ветру, пожелали
разрушить замок моего отца, где каждый шаг был исполнен смысла.
внутреннем дворике бормотал родник. (Я повелеваю: пусть в каждом доме бьется
подобие сердца, к нему можно приблизиться, отойти, покинуть и возвратиться.
Без сердца нет дома. Небытие не означает, что живешь на свободе.) Возле
замка были хлевы, были амбары. Случалось, закрома пустовали. Случалось, в
хлеве не было скота. Но никогда отец не позволял сделать амбар хлевом, хлев
-- амбаром. "Амбар должен оставаться амбаром, -- говорил отец, -- ты не
дома, если не знаешь, куда попал. Что мне за дело до выгод и невыгод?
Человек не скот на откорме, любовь для него важнее пользы. Но как любить
дом, если в нем хаос, если, идя по нему, не знаешь, куда придешь?"
него лишь в те дни, когда пустыня пылила под копытами всадников и ветер
надувал знамена на горизонте, как паруса. Но он пустовал, если к нам
приезжали мелкие князьки. Был другой зал, где вершилось правосудие, и еще
один, куда приносили усопших. И была в замке пустая комната, назначения
которой не знал никто. Возможно, оно и было в том, чтобы сохранять вкус
тайны, напоминая, что все познать невозможно.
тяжелые завесы, поднимались вверх, открывали двери, спускались вниз,
говорили громко и, приближаясь к роднику, -- тише, и становились пугливыми
тенями, оказавшись возле женской половины, потому что один, пусть нечаянный,
шаг в ту сторону грозил им смертью. А женщины замка? Молчаливые, надменные
или боязливые, смотря по тому, кем они в нем были.
неиспользованных богатств, неудобства, и все из-за нерадения! Разрушим
бесполезные стены, уничтожим лишние лестницы, они так мешают ходить, пусть
люди почувствуют себя свободными". И отвечаю ему:
плохо, и с тоски они напридумывают глупых игр. В них будут правила, и
жестокие, но не будет величия. Замок рождает стихи. Но какой поэзии ждать от
пошлого аккомпанемента игральных костей? Поначалу люди будут жить призраком
замка, читая о нем стихи, но со временем исчезнет и призрак, стихи станут
чужими, непонятными... Что тогда будет им в радость?"
праздников? Людей, позабывших благородную иерархию, ненавидящих успех соседа
и желающих одного, чтобы все вокруг были одинаково несчастны? Люди эти
создали смрадное болото, так откуда придет к ним радость?
воды. Я -- воплощенная несправедливость и стою на пути естественных
склонностей. Я восстанавливаю иерархию там, где люди стали похожи, как капли
воды, и растеклись болотом. Я сгибаю полосу в лук. Но несправедливость
сегодня окажется справедливостью завтра. Я торю дороги там, где о них
постарались забыть и назвали спячку счастьем. Что мне до стоячих вод их
справедливости? Я тружусь ради человека, созданного прекрасной
несправедливостью. Так облагораживаю я свое царство.
который был создан моим отцом. "Можно ли притеснять подобное совершенство?"
-- твердят они. И во имя того, кто был создан столькими притеснениями,
уничтожают притеснения. Пока сердце помнит запреты, человек жив. Но
мало-помалу они забываются. И тот, кого хотели спасти, погибает.
бездельник, говорит: "Были у вас и другие обычаи. Почему не переменить и
эти?" И еще слова бездельника: "Кто неволит вас держать хлеб в амбаре, овец
в хлеву? Можно ведь и наоборот..." Он меняет местами слова, он не знает, что
слова это не все, что существует на свете. Ему не понять, что человек живет,
а чтобы жить, ему нужен дом. Заслушавшись бездельников, люди теряют из виду
дом и разрушают его. Так расточают они самое драгоценное из своих сокровищ
-- смысл существующего. В праздник гордятся тем, что свободны от обычая, что
презрели традиции, что чужое им дороже своего. Святотатство радует их, пока
остается святотатством. Люди попирают то, что пока еще весомо и ощутимо для
них. Живут, пока дышит их враг. Тень закона еще так крепко держит их, что
они способны ею возмущаться. Но вот и тень исчезла. Радоваться нечему, забыт
даже вкус победы. Наступило царство скуки. Вместо замка они на рыночной
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Лондон Джек
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Каменистый Артем