свое офицер, - все равно. Что у нас с ними общего.
себя винить, только вот где это записано, что мы им чего-то задолжали? Мы
влезли в новое дело, бьы тут лет сто назад хозяин с той же фамилией, кузен
не кузен, можно ему, чтоб не позабыть о нем, и памятник поставить, но
копаться во всем этом старье! Да еще надрываться! Такой прорехи не
залатаешь. Махнуть надо рукой на давние заботы, в которых ничегошеньки-то
сегодня не разберешь. Зачем себя обманывать.
его роль, а не какого-то захудалого офицерика, который пыжится тут перед
ним сделать что-то подобное.
Если был народ, то была история. Все время был народ, и продолжалась
история. Так что перерывов не было.
кровушки попортил.
возрождалась, как только народ восставал. Он создавал власть, армию,
правительство. И тогда, согласен с вами, начиналась история. А вот без
этого, теперь согласитесь-ка и вы со мною, истории нет. Ведь история-это
министры, это сейм, это политика, вообще всякое руководство. То, что
записано в документах. Лишь из них и получается история. Народ, видите ли,
- это море. А история-это то, что сверху.
что, знаете ли, моя-живых выдавать и закапывать.
избенок, несколько мужиков на минуту замерли, глазея на поезд, потом
разбрелись. Козиц смотрел на людей, ибо что ни человек-то человек. Только
в нем и реальность.
чуть по-иному она наложена, мне все равно, любил говорить Козиц. И говорил
правду. Ничего иного он в жизни не искал, ни на чем ином не задерживал
взгляда-люди, только люди. Одежда, пусть она будет удобной; автомобиль,
так пусть он тебя возит; мебель, картины поставить или повеситьдело
хорошее, но стоит ли на все это пялить глаза? Не упадет же!
Читал, и с охотой! Но кому это нужно, чтобы об этом без конца долдонить.
Уж лучше тогда поговорить об отражении в воде! Взглянешь-подрагивает
темно-зеленое лицо. Вот оно.
чем. Можно ли сказать больше о книгах? Только когда встретятся два
человека, тогда и рождается мир. Все остальноеовощи, смеялся Козиц, а
человек-это мясо.
бросать их в тюрьмы или отправлять на виселицу.
комбинации, которые не брали в расчет человека. Если бы он вспомнил
когда-нибудь слово "инквизитор", он увидел бы в нем себя и словом этим
себя заклеймил бы. Тот тоже хватал людей за пустяки. Живых, из плоти и
крови, настоящих он развращал, уничтожал, калечил ради чего-то
абстрактного. Козиц выходил из себя и мучился, считая, что он спятил. Но
делал, что ему было положено, стискивал зубы и хватал. Хватал и хватал. И
людей Папары тоже, таких же точно глупых и упрямых, как и те, с другого
фланга, только ко всему прочему они сами лезли ему в руки. Едва на них
поднажмешь, тут же начинают клепать на себя и на других. Вот так глупость
из человека и прет, с сожалением говорил он, не испытывая радости от побед
в этой грошовой партии, которая игралась чересчур уж всерьез.
для кого мир-бумажка, зло подумал Козиц. Но такой, видно, уж и суждено
быть нашей жизни! - немного успокоившись от этой мысли, он смягчился, хотя
и не повеселел.
...сегодня умеют. Я как раз этим занимаюсь. Дело, знаете ли, в том, что
убеждение нынче относится к разряду инфекционных заболеваний. Стало быть,
тут главное-профилактика. Нельзя дожидаться, пока вспыхнет эпидемия. Тут,
понимаете, определил инфекцию, сразу же звони в скорую помощь! Когда
доктор звонит, когда я. Все зависит от типа болезни. Ну а какая болезнь,
такая и карета скорой помощи.
тем яснее становилось, о чем тот ведет речь, и Ельский, подлаживаясь под
тон капитана, спросил:
только если их не расспрашивают. И тут он бы умолк, если бы не разгадал,
кто такой Ельский. Ему хотелось похвастаться своей проницательностью.
кого чиновником, то и в министерстве разберусь. - И засмеялся, очень собою
довольный.
тем сильнее разгоралась в нем охота поболтать с ним. Впрочем, к желанию
этому примешивался и страх. Что же капитан знает о нем?
где-нибудь в Варшаве, но надо ему подольстить-дескать, угадал". А Козиц
рисовал портрет:
одеты почти как графья, обхождение почти как у людей светских, умом как
доценты, в политических концепциях сильны, как государственные деятели.
Но-почти! Когда я встречаю таких, кто во всем почти кто-то, но ни в чем не
совершенство, бьюсь об заклад, что это ваш коллега, и выигрываю.
для него кончились.
пальцем в носу. Оглядел палец. Вытер его носовым платком.
известно, то ли это был ход, чтобы переменить тему, то ли к такому
заключению привело его созерцание своих грязных рук. Помолчав немного, он
добавил: -И глаза-то еще как следует не продрал, а уже языком мелю. -
Капитан произнес это таким печальным тоном, словно хотел, чтобы Ельский
еще и пожалел его.
поднималось всякий раз, как только ему удавалось поприжать хвост этим
министерским куклам. Принцам, пажам, государственным херувимам, запертым в
своем мирке, словно в правительственной ложе, в Ноевом ковчеге, в храме.
терпеть не мог, так это их молодняк. Все один к одному, все объявлены
наследниками, все легко поспевают за временем.
отступает, он перестал его бояться и, поглядывая на него словно на
несмышленыша, решил про себя: хрен собачий.
дверь в прошлое, как только наконец ' минет время царствования
ремесленников. А крестьянский ум уступит место мысли прозрачной, строгой и
светлой.
зная ответ наверняка. Неужели такие не снюхаются.
В той словесной перепалке, которую они тут вели, он был великолепным
аргументом. Способный, ловкий, влюбленный в свою работу, человек широких
горизонтов, отлично подготовленный. А перед глазами Козица возникло
крупное бугристое лицо, спокойно-холодное, с мясистыми, плотно сжатыми
губами. То не был советник Дикерт, то был его брат. Еще не сидел. Но это
лишь дело времени. Защищала его только одна фамилия. Еще бы! Признать, что
в самой изысканной среде растет эдакий сорняк! Это значило бы лить воду на
мельницу красной пропаганды. Тут отделу безопасности незачем было
торопиться. Может, со временем мальчишка оттает, может, семейство отошлет
его куда-нибудь. При их-то деньгах они еще многое способны спустить на
тормозах. Позволительно и подождать. Козиц знал этот случай, хотя никто из
дефензивы ' за Дикертом по пятам не ходил, правда, сам он на нее
напоролся, причем по поводу совсем не пустячному. В ходе очень серьезного
процесса, большого, белорусского2, и довольно-таки уже старого, пятилетней
давности, пала на Дикерта тень подозрения встречи с одним из подсудимых,
совместные поездки куда-то, обмен печатными материалами, книжками, такие
вот контакты. Другому, может, это и не сошло бы с рук, наказали бы для
острастки всех остальных, но с Дикертом дело иное. Можно было
удовлетвориться его объяснениями, мол, верит в эту правду, а эту неправду,
дескать, хотел узнать прямо из первоисточника. Следователь намеревался еще
вытянуть у него обещание, чтобы на суде он помог прокурору неправду
растоптать. И тогда оказалось, что хотя Дикерт, может, и не клялся той
неправде ни в каких иных чувствах, но в одном он слово ей дал и держался