Если в его жизни последним -- уже посмертным -- путешествием в Венецию
описан гармоничный рифмованный круг, то творчество Иосифа Бродского
представляется мне ровной восходящей прямой. Построив график, где по
горизонтали отложатся годы, а по вертикали -- глубина, тонкость и
виртуозность, такую получим линию: без срывов, спадов, всплесков --
уверенно вверх. С каждым годом Бродский -- хоть часто казалось, что выше
уже некуда -- брал нотой выше. И самое последнее его, январское,
стихотворение -- "Август" -- есть образец некой абсолютной поэзии,
высочайшей экономии языка, огромной смысловой, эмоциональной, музыкальной
нагрузки на каждую букву. То же -- в осеннем 95-го "Корнелию Долабелле".
По поводу этого стихотворения я позвонил, чтобы выразить свои восторги, в
пятницу 26 января, за два до. Бродский сказал: "Последняя строчка довольно
точно отражает то, что со мной происходит". Эта строчка -- "И мрамор сужает
мою аорту". Аорта сузилась. Ток остановился. Остается -- мрамор.
9
Лев Лосев точно приложил формулу Адамовича -- "одиночество и свобода" -- к
Бродскому. Три с лишним десятилетия, с процесса 64-го года, он и был равен
понятию "свобода". Тот ее запредельный уровень, которого достиг Бродский --
осенний полет ястреба над долиной Коннектикута -- невозможен не в одиночку.
Но это -- в творчестве, в стихах, до приземления.
Пьеса Бродского "Мрамор" заканчивается словами: "Человек одинок, как мысль,
которая забывается". Если верно это уподобление, посмертное одиночество не
может угрожать поэту. Так было и при жизни. Он знал любовь, дружбу,
семейное счастье. Знал множество житейских радостей: с удовольствием водил
машину, ценил вино, разбирался в еде, не пропустил ни одного кафе в
Гринвич-Виллидже, восхищался Мэрилин Монро и Хэмфри Богартом, слушал своих
излюбленных Перселла и Гайдна, смотрел первенство мира по футболу, и летом
94-го мы подробно обсуждали каждый игровой день. Его строчку справедливо
отнести к нему самому: "...понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке".
И жизнь ему воздавала любовью и преданностью -- отзываясь в рифму.
Наследием Иосифа Бродского занимаются и будут заниматься литературоведы,
критики, ученые. Но есть один очень простой прием, вопрос, который вообще
стоит задавать себе, когда читаешь стихотворение или рассказ, смотришь
фильм или слушаешь музыку: "Это про меня или нет?". Вот стихи Бродского --
про меня, про нас. Один мой нью-йоркский приятель сказал: "Знаешь, я хоть и
жил с рядом с Бродским, но даже не стремился с ним знакомиться. Думаю,
зачем -- ведь у меня и так никого ближе не было".
----------------------------------------------------------------------------
О Пушкине и его эпохе
Лев Лосев. Вступление 1
В конце лета 1990 года, вернувшись домой из дальней поездки, я стал
проверять записи на автоответчике и сразу услышал неповторимый голос
Иосифа: "...звоню из глубины шведских руд..." (как и у всех русских,
бытовая речь Бродского была пересыпана цитатами, полуцитатами, парафразами
пушкинских строк). Дальше не следовало ничего существенного: просто
хотелось поболтать, позвоню в другой раз, -- но я был поражен звучанием его
голоса -- я уже давно не слышал его таким радостно звенящим. Через день или
два Иосиф перезвонил, и я узнал, в чем дело: он влюблен, любим и женится.
Началось последнее пятилетие его жизни, вторая, предсмертная, молодость --
рождение дочери, обзаведение собственным домом, новый взлет
трудоспособности. И прежде, по стандартным меркам, у Бродского не было
непродуктивных периодов, но в эти пять с половиной лет он особенно много
писал, путешествовал, выступал, ввязывался в политические и литературные
дискуссии. Все его стихи этих лет предельно конкретны, словно адекватны
реальности, но реальность -- это живое и неживое в равной пропорции, а в
последних стихах Бродского -- только живое, быт, бытие, существование. Уже
дважды чинен-
14
ное хирургами сердце все чаще давало сбои, в его состоянии любой из нас
перешел бы на пугливый инвалидный режим, а он не только работал в полную
силу, но и засиживался за полночь с интересными собеседниками, веселился,
выпивал и не бросал проклятого курева. Годами раньше он писал в шутливом
послании другу:
Не знаю, есть ли Гончарова, но сигарета мой
И в другом месте, с той же иронией:
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах
Сигареты сделали свое черное дело не хуже лепажей. Он умер, оставив молодую
красавицу-жену, приняв меры перед смертью, чтобы arranger sa maison1.
Хотя в свое время, еще в самиздате, имела место полемика относительно того,
является ли Бродский Пушкиным сегодня или нет2, вряд ли стоит трактовать
эту тему с большей серьезностью, чем это делал сам Бродский. Сама
параллельность некоторых моментов в биографиях двух гениев лишь
подчеркивает, что Бродскому приходилось иметь дело либо с кошмарным, либо с
гротескным вариантом пушкинской ситуации. Учрежденческие клубы и
коммуналки, где юный Бродский завоевывал сердца первых слушателей, не
только убранством, но и как социальные явления отличались от
аристократических салонов пушкинского века. Ленинградские партийные
чиновники уровнем образованности даже Бенкендорфу и Дубельту в подметки не
годились, не говоря уж о графе Уварове. Душевному убожеству таких гонителей
Бродского, как Е. Воеводин или Я. Лернер, ужаснулся бы Фаддей Булгарин. В
ссылку Пушкина не этапировали в тюремном вагоне, предварительно помытарив
по тюрьмам и психбольницам. Быт опального барина в селе Михайловском
отличался от быта ссыльного рабочего совхоза в деревне Норенской. Но даже
если бы с Бродским и не обращались безжалостнее и подлее, чем с Пушкиным,
сходство отдельных моментов биографии у людей далеко друг от друга
отстоящих эпох всегда поверхностно и ни о чем не говорит.
_________________
1 Обустроить свои дом (франц.).
2 "Пушкин и Бродский" и "А. Каломиров. "Иосиф Бродский (место)" "Вестник
РХД". Париж, 1977, N 123.
15
Есть более значительное, типологическое, сходство--в характере культурной
деятельности обоих поэтов: и тот и другой свели в своем творчестве воедино
и довели до совершенства все основные направления в литературе своего и
предшествовавшего поколений (для Пушкина то были русский неоклассицизм и
ранне-романтическая "школа гармонической точности", для Бродского --
русский модернизм от символистов до Луговского и Слуцкого), и тот и другой
решительно обогатили наш духовный мир, "переводя на русский", органически
приращивая к русской ментальности формы художественной восприимчивости, к
русскому языку средства выражения, изначально им несвойственные (Пушкин --
галльские, Бродский -- англокельтские, оба -- латинские). Это огромная
тема, которую еще предстоит обдумывать. Замечу только, что в нашем
предпоследнем разговоре, когда Иосиф изложил примерно те же соображения о
прозе Пушкина, что и в публикуемом ниже письме, он заинтересованно отнесся
к моему замечанию, достаточно впрочем банальному, что мышление Пушкина в
значительной степени формировалось французским синтаксисом и постоянным,
привычным творением адекватных ему форм на русском1.
Для всех, кто внимательно следил за творчеством Бродского или знал его
лично, публикуемое здесь письмо особенно интересно потому, что, в лекциях и
частных беседах, рассуждая о русской поэзии XIX века, о Пушкине Бродский
высказывался скупо, значительно подробнее о тех, кого Пушкин обычно
затмевает в массовом сознании. Это, в первую очередь, Баратынский, о
котором Бродский рассуждал часто и охотно, с наслаждением цитируя большими
кусками "Осень", "Запустение" или "Дядьке-итальянцу". Название сборника
1987 года "Урания" -- это дань Баратынскому ("Поклонникам Урании
холодной..."). Помимо больших элегий и других стихотворений Баратынского,
он также помнил много стихов Вяземского. Вяземский -- это, пожалуй, вторая
фигура в пушкинской плеяде, особенно привлекавшая Бродского. Очень хорошо
он знал и Батюшкова. Мне кажется, что такие замечательные поэты, как
Жуковский и Денис Давыдов, интересовали его меньше. Во всяком случае в те
периоды, когда я особен-
_______________
1 Характерно, что Бродский не раз вспоминал в разговорах ироническое
замечание Ахматовой о литературоведе М.: "Что это за пушкинист, который не
знает французского!"
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Журавлев Владимир
Посняков Андрей