вцепилась в мой указательный палец, и мне стоило большого труда вызволить
его из ее зубов. После чего, крепко держа ее за загривок, я проверил коробку
и к величайшей своей радости увидел восемь розовых, как цикламеновый бутон,
детенышей величиной с орешек. В восторге от столь счастливого события, я
осыпал Эсмеральду кузнечиками, дынными семечками, виноградом и другими
лакомствами, к которым она питала особое пристрастие, а сам приступил к
наблюдениям.
прорезались глаза, тело обросло шерсткой. И вот уже, стоит мамаше
отвернуться, как наиболее сильные и отважные с трудом вылезают из коробки и
ковыляют на слабых ножках по клетке. Встревоженная Эсмеральда тотчас ловила
странника и с недовольным ворчанием несла его во рту обратно в безопасное
убежище. С одним-двумя ослушниками она еще управлялась, но когда вся
восьмерка достигла любознательного возраста, мамаша уже не поспевала за
ними, и пришлось предоставить им волю. Детеныши начали следом за
родительницей выходить из клетки, и тут я обнаружил, что сони, подобно
бурозубкам, ходят караваном. Вот как это выглядело: впереди выступает
Эсмеральда, за ней, держась за мамин хвост, семенит детеныш номер один, за
его хвостик держится номер два и так далее. Это было чарующее зрелище -
девять крохотных зверьков в черных масках семенили по комнате, словно
оживший пушистый шарф, парили в воздухе над кроватью или карабкались вверх
по ножке стола. Кинешь на пол или кровать горсть кузнечиков, и малыши с
разных сторон с ликующим писком набрасываются на угощение, до смешного
похожие на шайку разбойников.
и выпустить на свободу. Слишком много времени уходило на то, чтобы
обеспечить пропитанием девять прожорливых сонь. Я отпустил их около купы
падуболистного дуба, где они и обосновались. На закате, когда расписанное
вечерними облаками небо уподоблялось цветом зеленой листве, я спускался к
заветной купе и смотрел, как маленькие сони в черных масках с изяществом
балерин сновали по густым ветвям, охотясь на мошек и переговариваясь
писклявыми голосами.
наводнили собаки.
скалах, лоснящихся селенитом. Под вечер, когда кругом пролегли густые черные
тени и ландшафт купался в золотистых косых лучах заходящего солнца, мы
возвращались домой - томимые жарой и жаждой, усталые и голодные, потому что
припасы были давно уничтожены. Последний виноградник на нашем пути смог
уделить нам лишь несколько кисточек черных-пречерных ягод, от кислоты
которых псы скривили губы и зажмурились, а я острее прежнего ощутил жажду и
голод.
пропитании отряда, я остановился и раскинул умом. Мы находились на
одинаковом расстоянии от трех возможных источников пищи. Во-первых, старый
пастух Яни. Я знал, что он охотно снабдил бы нас сыром и хлебом, однако его
жена сейчас, скорее всего, еще работает в поле, да и сам он пасет на лугах
своих коз. Во-вторых, тетушка Агати, одиноко живущая в крохотной развалюхе.
Но она была так бедна, что я стыдился что-нибудь брать у нее, более того,
сам делился с ней своими припасами, когда проходил мимо. И наконец, милейшая
и добрейшая матушка Кондос, вдова восьмидесяти лет, обитающая вместе с тремя
незамужними (на мой взгляд, безнадежно незамужними) дочерьми на не
отличающейся чистотой, однако процветающей ферме в южной долине. По местным
понятиям, это было зажиточное хозяйство: пять-шесть акров олив и огородов,
два ослика, четыре овцы и корова. Словом, этакие здешние мелкопоместные
дворяне; и я заключил, что удостою их чести пополнить наши запасы.
вернулись с полевых работ и сгрудились около маленького колодца, шумные и
яркие, как попугаи, отмывая свои толстые, волосатые, смуглые ноги. Сама
матушка Кондос сновала взад-вперед, точно маленькая заводная игрушка,
разбрасывая кукурузные зерна крикливой стае взъерошенных кур. В крохотном
теле матушки Кондос не было ни одной прямой линии: спина изогнута наподобие
серпа, ноги искривлены из-за многолетнего ношения тяжестей на голове,
непрестанно что-то поднимающие руки и пальцы тоже скрючены. Губы
подогнулись, облекая беззубые десны, а одуванчиковый пух бровей образовал
белоснежные дуги над черными глазами в ободке из синих век, защищенном по
бокам изгородью из кривых морщин на нежной, словно шляпка молодого гриба,
коже.
добродушные лошади-тяжеловозы. Излучая в равных долях нежные чувства, запах
пота и аромат чеснока, они прижимали меня к своим исполинским животам и
осыпали поцелуями. Матушка Кондос - маленький сгорбленный Давид среди этих
благоухающих Голиафов - растолкала их, пронзительно крича: "Дайте его мне,
дайте его мне! Моего золотенького, ненаглядного моего, любимого! Дайте его
мне! " - заключила меня в свои объятия и принялась запечатлевать на моем
лице жесткие поцелуи: десны матушки Кондос не уступали твердостью роговым
челюстям черепахи.
пощипали, удостоверяясь, что это в самом деле я, мне было дозволено сесть и
попытаться объяснить, почему я так долго не показывался. Подумать только:
уже целая неделя прошла, как мы виделись в последний раз! Как я могу быть
таким жестоким, таким забывчивым, таким ветреным? Но раз уж я все-таки
пришел, может быть, что-нибудь поем? Я поспешил ответить утвердительно за
себя и за Салли тоже. Мои псы, совсем чуждые хороших манер, уже сами
позаботились о своем пропитании. Вьюн и Пачкун сорвали сладкие ягоды белого
винограда с лозы, оплетающей часть дома, и жадно поглощали их, а Роджер, у
которого жажда явно взяла верх над голодом, отыскал среди стволов инжира и
миндаля арбуз и выпотрошил его. Распластавшись на земле, он уткнулся носом в
прохладное розовое нутро арбуза и сосал сладкий сок, зажмурив глаза от
блаженства. Салли незамедлительно получила сноп овса для насыщения желудка и
ведро воды для утоления жажды, мне же вручили здоровенный батат с черной
обугленной кожицей и упоительно сочной мякотью, миску миндаля, несколько
плодов инжира, две огромные груши, ломоть желтоватого хлеба, оливковое масло
и чеснок.
упал с оливы и сломал руку, дурачок; Леонора ждет нового ребенка взамен
умершего; Яни - нет, не тот, а другой Яни, что живет за горой, - поругался с
Таки из-за цены, которую тот запросил с него за осла, и Таки до того
разозлился, что выпустил из ружья заряд в стену дома Яни, да только ночь
была темная, а Таки пьяный, и вместо Яни досталось дому Спиро, и теперь они
не разговаривают друг с другом... Досконально и со вкусом обсудили мы нрав и
недостатки общих знакомых, потом я вдруг заметил, что в нашем обществе
недостает Лулу - так звали собаку матушки Кондос, поджарую длинноногую суку
с большими грустными глазами и длинными, как у спаниеля, болтающимися ушами.
Она была тощая и шелудивая, как и все деревенские собаки, ребра выпирали,
словно струны арфы, и все же я любил эту милую псину. Обычно Лулу в числе
первых приветствовала меня, но сейчас я тщетно искал ее взглядом.
"Что-нибудь случилось? "- поинтересовался я.
представляешь себе?
куста. Лулу восторженно встретила меня, после чего с интересом смотрела, как
я на четвереньках пробираюсь в куст и вытаскиваю щенят, чтобы получше
рассмотреть. Не в первый раз дивился я тому, что такие тощие, изможденные
мамаши производят на свет толстеньких крепких щенят с воинственной плоской
мордашкой и звонким чаячьим голосом. Окрас, как всегда, отличался широким
разнообразием: черно-белый, бело-коричневый, серебристо- и голубовато-серый,
сплошь черный, чисто белый. На Корфу какой помет ни возьми, многообразие
окраса так велико, что разрешить вопрос об отцовстве практически невозможно.
Разложив на коленях поскуливающий пестрый выводок, я сказал Лулу, какая она
умница. В ответ Лулу усиленно завиляла хвостом.
распутница. Одиннадцать щенят! Одного оставим, от остальных будем
избавляться.
что будет хоть один сосунок. А не прийти ли мне на выручку? И я объявил, что
моя мама будет счастлива заполучить щенка, больше того, будет навек
благодарна семейству Кондос и Лулу за такой дар. После долгих раздумий я
остановил свой выбор на пухлом пискуне, который мне особенно понравился. Это
был черно-бело-серый кобелек с бровями и лапами яркого соломенного цвета.
Попросил оставить его для меня, пока он не подрастет настолько, что его
можно будет отлучать от матери; тем временем я обрадую свою родительницу
известием, что мы приобрели еще одного пса и теперь наш комплект будет
включать пять особей - отличная, на мой взгляд, круглая цифра!
нашей своры.
Четырех вполне достаточно. И без того на прокорм всех твоих сов и прочих
животных уходит целое состояние. Так что о новой собаке не может быть и
речи.
этому. Мама стояла на своем. Оставалось только одно. Я уже заметил, что мама
автоматически отвечает решительным "нет" на вопросы вроде: "Можно, я принесу
выводок птенцов горихвостки? " Когда же я все равно приносил птенчиков, она
начинала колебаться и в конце концов говорила "да". Вот и теперь оставался
один выход: показать ей щенка. Не сомневаясь, что она не устоит против его
золотистых бровей и носочка, я передал Кондосам, что хотел бы показать маме
понравившегося мне малыша, и на другой день одна из трех толстушек-дочерей
принесла щенка. Однако, развернув тряпицу, в которой он лежал, я с досадой
увидел, что матушка Кондос ошиблась, щенок не тот. Сказал дочери про ошибку,
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Суворов Виктор
Посняков Андрей