Чтение 3–й страницы книги ~Компромисс~

- А среди деревьев бегают инструкторы райкома в медвежьих шкурах...

- Завидуешь, - беззлобно ухмыльнется Шаблинский, - я же говорил -
поедем...

Затем Кленский сообщит что-нибудь об ипподроме. И будут мелькать
удивительные лошадиные клички: Ганнибал, Веселая Песенка, Рок-н-ролл.
"Дукель его причесывает на вираже, у фаворита четыре сбоя, у меня в кармане
шесть экспрессов, и в результате - столб-галоп!.."

Затем хозяйка опьянеет и выскажет то, что думает о каждом из нас. Но мы
привыкли и не обижаемся. Кленскому достанется за его безвкусный галстук. Мне
- за лояльность по отношению к руководству. Шаблинскому за снобизм.
Выяснится, что она требовательно и пристрастно изучает все наши
корреспонденции. Потом, начнутся вечные журналистские разговоры, кто
бездарный, кто талантливый, и довоенные пластинки, и слезы, и чудом
купленная водка, и "ты меня уважаешь?" в финале. Кстати, неплохая рубрика
для сатирического отдела...

В общем, так и получилось. Жарили какие-то сосиски на палочках. Вера
опьянела, целовала портрет Добролюбова: "Какие были люди!" Шаблинский
рассказал какую-то пошлость о Добролюбове, я вяло опроверг. Алла врала
что-то трогательное в своей неубедительности, якобы Одри Хепберн прислала ей
красящий шампунь...

Потом она уединилась с Митей на кухне. А Кленский обладал поразительным
методом воздействия на женщин. Метод заключался в том, что он подолгу с ними
разговаривал. Причем не о себе, о них. И что бы он им ни говорил: "Вы
склонны доверять людям, но в известных пределах..." - метод действовал
безотказно и на учащихся ПТУ, и на циничных корреспонденток телевидения.

Мы с Шаблинским быстро наскучили друг другу. Он, не прощаясь, ушел.
Вера спала, Я позвонил Марине и тоже уехал.

Алле я сказал только одну фразу: "Хотите, незаметно исчезнем?" Я всем
говорю эту фразу. (Женщинам, разумеется.) Или почти всем. На всякий случай.
Фраза недвусмысленная и безобидная при этом.

- Неудобно, - сказала Алла, - я же к Мите приехала...

Утром было много дел в редакции. Я готовил полосу о "народном контроле"
и лечился минеральной водой. Шаблинский расшифровывал свои магнитофонные
записи после конференции наставников. Появился Кленский, угрюмый,
осунувшийся. Высказался загадочно и абстрактно: "Это такая же фикция, как и
вся наша жизнь". В обед зазвонил телефон:

- Это Алла. Митю не видели?

- А, - говорю, - здравствуйте. Ну как?

- Гемоглобин - 200.

- Не понял.

- Что за странные вопросы: "Ну как?"... Паршиво, как же еще...

Пошел искать Кленского, но мне сказали, что он уехал в командировку. В
поселке Кунгла мать-героиня родила одиннадцатое чадо. Я передал все это
Алле. Алла говорит:

- Вот сволочь, и не предупредил...

Наступило молчание. Это мне не понравилось. Я-то при чем? И полосу надо
сдавать. Заголовки какие-то жуткие: "Баллада о пропавшем арифмометре"... А
Митька действительно хорош, уехал и барышню не предупредил. Мне стало как-то
неловко.

- Хотите, - говорю, - позавтракаем вместе?

- Да, вообще позавтракать бы надо. Состояние какое-то непонятное.

Я назначил ей свидание Затем разбросал по столу бумаги. Создал
видимость труда...

Был прохладный и сумрачный майский день. Над витринами кафе хлопали
полотняные тенты. Алла пришла в громадном коленкоровом сомбреро. Она им явно
гордилась. Я с тоской огляделся. Не хватало еще, чтобы меня видели с этим
сомбреро Маринины подруги. Поля его задевали водосточные трубы. В кафе
выяснилось, что оно ловко складывается. Мы съели какие-то биточки, выпили
чаю с пирожными. Она держалась так, словно у нее могли быть претензии ко мне

Я спросил:

- У вас, наверное, каникулы?

- Да, - говорит, - "римские каникулы".

- Действительно, принцесса среди журналистов. Как вас мама отпустила?

- А чего?

- Незнакомый город, соблазны...

- Встречаются две мамаши. "Как же ты дочку-то отпустила?" - "А чего
беспокоиться? Она с девяти лет под надзором милиции".

Я вежливо засмеялся. Подозвал официанта. Мы расплатились, вышли. Я
говорю:

- Ну-с, был счастлив лицезреть вас, мадам.

- Чао, Джонни! - сказала Алла.

- Тогда уж не Джонни, а Джованни.

- Гуд бай, Джованни!

И она ушла в громадной коленкоровой шляпе, тоненькая, этакая сыроежка.
А я поспешил в редакцию Оказывается, меня уже разыскивал секретарь. К шести
часам полоса была готова.

Вечером я сидел в театре. Давали "Колокол" по Хемингуэю Спектакль
ужасный, помесь "Великолепной семерки" с "Молодой гвардией". Во втором акте,
например, Роберт Джордан побрился кинжалом. Кстати, на нем были польские
джинсы. В точности, как у меня.

В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, не
дожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными
аплодисментами ..

Рано утром я пришел в контору. Мне была заказана положительная
рецензия. Мертвея от табака и кофе, начал писать:

"Произведения Хемингуэя не сценичны. Единственная драма этого автора не
имела театральной биографии, оставаясь "повестью в диалогах". Она хорошо
читается, подчеркивал автор. Бесчисленные попытки Голливуда
экранизировать..."

Тут позвонила Вера. Я говорю:

- Ей богу, занят! В чем дело?

- Поднимись на минутку.

- Что такое?

- Да поднимись ты на минутку!

- А, черт...

Вера ждала меня на площадке. Раскрасневшаяся, нервная, печальная.

- Ты понимаешь, ей деньги нужны.

Я не понял. Вернее - понял, но сказал:

- Не понимаю.

- Алке деньги нужны. Ей улететь не на что.

- Вера, ты меня знаешь, но до четырнадцатого это исключено. А сколько
надо?

- Хотя бы тридцать.

- Совершенно исключено. Гонораров у меня в апреле никаких. В кассу
семьдесят пять. За телевизор до сих пор не расплатился. А потом, я не совсем
Минуточку, а Кленский? Ведь это же его кадр.

- Куда-то уехал.

- Он скоро вернется.

- Ты понимаешь, будет катастрофа. Звонил ее жених из Саратова.

- Из Двинска, - сказал я.

- Из Саратова, это не важно. Сказал, что повесится, если она не
вернется. Алка с февраля так путешествует.

- Так и приехал бы за ней.

- У него экзамен в понедельник.

- Замечательно, - говорю, - повеситься он может, а экзамен игнорировать
не может.

- Он плакал, натурально плакал.

- Да нет у меня тридцати рублей! И потом как-то странно, ей-богу. А
главное - нету!

Самое интересное, что я говорил правду.

- А если у кого-нибудь занять? - говорит Вера.

- Почему, собственно, надо занимать? Это девушка Кленского. Пусть он и
беспокоится.

- Может, у Шаблинского спросить?

Пошли к Шаблинскому. Тот даже возмутился:

- У меня было восемь рублей, я их по-джентльменски отстегнул. Сам хочу
у кого-нибудь двинуть. Дождитесь Митьку, и пусть он башляет это дело.
Слушайте, я хохму придумал: "Все люди делятся на большевиков и
башлевиков..."

- Ладно, - сказала Вера, - что-нибудь придумаю.

И пошла к дверям.

- Слушай, - говорю, - если не придумаешь, звони...

- Ладно.

- Можно вот что сделать. Можно взять у нее интервью.

- Это еще зачем?

- Под рубрикой - "Гости Таллинна". Студентка изучает готическую
архитектуру. Не расстается с томиком Блока. Кормит белок в парке... Заплатят
ей рублей двадцать, а может, и четвертак...

- Серж, постарайся!

- Ладно...

Тут меня вызвали к редактору. Генрих францевич сидел в просторном
кабинете у окна. Радиола и телевизор бездействовали. Усложненный телефон с
белыми клавишами молчал.

- Садитесь, - произнес редактор, - есть ответственное задание. В нашей
газете слабо представлена моральная тема. Выбор самый широкий. Злостные
алиментщики, протекционизм, государственное хищение... Я на вас рассчитываю.
Пойдите в народный суд, в ГАИ...

- Что-нибудь придумаю.

- Действуйте, - сказал редактор, - моральная тема - это очень важно...

- О`кей, - говорю.