в местный врачебный фольклор, прежние его ученики продолжали
советоваться с ним, даже став признанными специалистами,
единодушно утверждая, что у него острый глаз клинициста. Во
всяком случае, он всегда был врачом дорогим, для избранных, и
его клиентура жила в старинных родовых домах в квартале
вице-королей. День у него был расписан по минутам, так что его
жена во время врачебного обхода больных всегда знала, куда в
экстренном случае послать к нему человека с поручением. В
молодости он, случалось, после обхода больных задерживался в
приходском кафе, где совершенствовал свое шахматное мастерство
с приятелями тестя и карибскими беженцами, но с начала этого
столетия он перестал посещать приходское кафе, а попробовал под
эгидой общественного клуба организовать турниры шахматистов
всей страны. Как раз в это время и приехал Херемия де
Сент-Амур: он уже был калекой с мертвыми ногами, но еще не
стал детским фотографом, и через три месяца его уже знали все,
кто умел передвигать по шахматной доске слона, потому что
никому не удавалось выиграть у него ни одной партии. Для
доктора Хувеналя Урбино это была чудесная встреча, ибо к
тому времени шахматы превратились у него в неодолимую страсть,
а партнеров для удовлетворения этой страсти почти не было.
тем, чем он стал. Доктор Урбино был его безоговорочным
заступником, поручителем на все случаи жизни и не давал себе
даже труда полюбопытствовать, кто он такой, чем занимается, и с
каких бесславных войн вернулся таким жалким инвалидом. И
наконец, он одолжил ему денег для устройства фотографического
ателье, и Херемия де Сент-Амур выплатил ему все до последнего
гроша, начав отдавать долг аккуратно с того самого момента,
когда впервые щелкнул фотоаппаратом под магниевую вспышку
первого насмерть перепуганного малыша.
после ужина, и партнер, ввиду своего явного преимущества, давал
доктору фору, но с каждым разом фора становилась все меньше,
пока они не сравнялись в умении. Позже, когда дон Галилео
Даконте открыл у себя во дворе первый кинотеатр под
открытым небом, Херемия де Сент-Амур превратился в заядлого
кинозрителя, и шахматам оставались только те вечера, когда не
показывали новых фильмов. К тому времени они уже так
подружились с доктором, что тот стал ходить с ним и в кино, и
всегда без жены, отчасти потому, что у той не хватало терпения
следить за путаными перипетиями сюжета, а отчасти потому, что
нутром он чуял: общество Херемии де Сент-Амура мало
кому подойдет.
главной службе в собор, потом возвращался домой и отдыхал -
читал на террасе. Лишь в неотложных случаях он навещал
больного в воскресенье и уже много лет не принимал никаких
приглашений, за исключением крайне важных, В тот день, на
Троицу, по редкостному стечению обстоятельств совпали два
события: смерть друга и серебряный юбилей знаменитого доктора,
его ученика. Однако вместо того, чтобы, подписав свидетельство
о смерти, как он собирался, прямиком направиться домой, доктор
Урбино позволил любопытству увлечь себя.
предсмертное письмо и приказал кучеру везти его по трудному
пути - в старинный квартал, где жили рабы. Приказ был так
странен, что кучер переспросил, не ослышался ли он. Нет, не
ослышался, адрес был верным, а у написавшего его имелось
достаточно оснований знать его твердо. Доктор Урбино вернулся к
первой странице и снова погрузился в омут нежеланных
откровений, которые могли бы переменить всю жизнь, даже в его
возрасте, если бы он сумел себя убедить, что все это не бред
отчаявшегося больного.
облачно, но дождя до полудня, похоже, не предвиделось. Желая
добраться кратчайшим путем, кучер повез его по крутым мощеным
улочкам колониального города, и несколько раз ему приходилось
придерживать лошадь, чтобы ее не напугали гомонящие школьники и
толпы верующих, возвращавшихся с воскресной службы. Улицы
были украшены бумажными гирляндами, цветами, гремела музыка, а
с балконов на праздник глядели девушки под разноцветными
оборчатыми муслиновыми зонтиками. На Соборной площади, где
статую Освободителя с трудом можно было разглядеть за
пальмовыми листьями и шарами новых фонарей, образовалась
пробка: после церковной службы разъезжались автомобили, а в
шумном, облюбованном горожанами приходском кафе не было ни
одного свободного места. Единственным экипажем на конной тяге
была коляска доктора Урбино, и она выделялась из тех немногих,
что остались в городе: лакированный откидной верх ее всегда
сверкал, обода на колесах и подковы у рысака были бронзовыми,
чтобы не разъела соль, а колеса и оглобли выкрашены в красный
цвет и отделаны позолотой, как у венских экипажей для парадного
выезда в оперу. В то время как самые утонченные семейства
довольствовались тем, что их кучера появлялись на людях в
чистой рубашке, доктор Урбино упорно требовал от своего носить
бархатную ливрею и цилиндр, точно у циркового укротителя, что
было не только анахроничным, но и безжалостным, особенно под
палящим карибским солнцем.
маниакальной любовью, хотя и знал его как никто другой, всего
считанные разы нашлись у него причины решиться на вылазку в его
чрево - в кварталы, где жили рабы. Кучеру пришлось немало
поколесить и не раз спрашивать дорогу, чтобы добраться до
места. Доктор Урбино вблизи увидел мрачные трясины, их зловещую
тишину и затхлую вонь, которая, случалось, в часы
предрассветной бессонницы поднималась и к нему в спальню,
перемешанная с ароматом цветущего в саду жасмина, и тогда ему
казалось, что это пронесся вчерашний ветер, ничего общего не
имеющий с его жизнью. Но это зловоние, в былые дни иногда
приукрашенное ностальгическими воспоминаниями, обернулось
невыносимой явью, когда коляска начала подскакивать на
колдобинах, где ауры посреди улицы дрались за отбросы с бойни,
выброшенные сюда морем. В вице-королевском квартале дома были
из камня, здесь же они были деревянные и облезлые, под
цинковыми крышами, по большей части на сваях, чтобы их не
заливали нечистоты из открытых сточных канав, унаследованных от
испанцев. Все здесь выглядело жалким и безотрадным, однако
в грязных тавернах гремела музыка, бродячие музыканты, не
признававшие ни Бога, ни черта, наяривали на празднике у
бедноты. Когда в конце концов они добрались до места, за
коляской бежала шумная ватага голых ребятишек, потешавшихся над
театральным нарядом кучера, которому то и дело приходилось
отпугивать их хлыстом. Доктор Урбино, приготовясь к
доверительному разговору, слишком поздно понял, что простодушие
в его возрасте - вещь опасная.
менее счастливых, разве что окном с кружевной занавеской и
дверью, по-видимому, бывшей когда-то дверью старой церкви.
Кучер стукнул дверным кольцом и, лишь окончательно убедившись,
что адрес верен, помог доктору выйти из коляски. Дверь
отворилась бесшумно, за нею в полутьме стояла немолодая
женщина, вся с ног до головы в черном, с красною розой за ухом.
Несмотря на возраст, а ей было не менее сорока, это была все
еще стройная, гордая мулатка с золотистыми и жестокими глазами
и гладкими, по форме головы причесанными волосами, прилегавшими
так плотно, что казались каской из железной ваты. Доктор Урбино
не узнал ее, хотя вспомнил, что, кажется, видел ее в ателье у
фотографа, когда сидел там за шахматами, и однажды даже
прописал ей хинин от перемежающейся лихорадки. Он протянул ей
руку, и она взяла его руку в ладони - не затем даже, чтобы
поздороваться, а чтобы помочь ему войти в дом. Гостиная дышала
запахами и шорохами невидимого сада и была обставлена
превосходной мебелью и массой красивых вещей, каждая из которых
имела свое место и смысл. Доктору Урбино без горечи вспомнилась
лавка парижского антиквара, осенний понедельник еще в том
столетии, дом номер 26 на улочке Монмартра. Женщина села
напротив и заговорила на неродном для нее испанском:
что это случится так скоро.
нее участливо, сердцем увидел ее глубокий траур, ее достойную
скорбь и понял, что приход его бесполезен, ибо она гораздо
больше него знала, что в предсмертном письме сообщал в свое
оправдание Херемия де Сент-Амур. Вот оно что. Она была
с ним совсем незадолго до смерти, она была рядом с ним почти
двадцать лет, ее преданность и смиренная нежность слишком
походили на любовь, и однако же в этом сонном городе, главном
городе провинции, где каждому было известно все, вплоть до
государственных секретов, об их отношениях не знал никто. Они
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Гуревич Георгий
Русанов Владислав
Земляной Андрей