Чтение 3–й страницы книги ~Ключ от бездны~

в тетради, но ничего не говорит, только одобрительно посапывает и улыбается
девочкам, а уродливую Обезьяну он даже погладил раз по голове, Люба же тупо
глядит на карикатурно рисованную картинку, не помня даже, зачем она это
должна.

Когда урок окончен, к ее парте подходит похваленная усатым Обезьяна, однако
она вовсе не рада, а серьезно озабочена. Озабоченность даже придает ее лицу
некоторое сходство с человеческим.

- Наташка заболела, - сообщает она. - Просила тебя зайти.

- А ты пойдешь? Я даже не знаю, где она живет, - отвечает Люба, собирая в
сумку принадлежности канувшего в лету урока.

- Тогда пошли.

- Что, сейчас?

- Сейчас, - презрительно выдавливает Обезьяна. - Что, никогда не пасовала?

- Пасовала, - врет Люба.

- Врешь, - сухо констатирует Обезьяна.

- Не вру.

Погорельцева смотрит на нее насмешливо и даже как-то брезгливо.

- Мальчишки тебя лапали? - неожиданно интересуется она.

Люба не знает, что ответить: это было с ней один раз в прошлом году, но ей
стыдно даже думать о том. Сбитая с толку, она оглядывается по сторонам и
обнаруживает, что в классе уже никого нет.

- Ладно, пойдем, - говорит Обезьяна. - Времени нету.

Они выходят через железную дверь, черный выход удушливой столовой, чтобы
лишний раз не попадаться на глаза, хотя Люба понимает, что это, конечно,
бесполезно. Прогулять сразу четыре урока - неслыханная наглость, лучше бы
вообще не приходить, притвориться больной, а про справку иногда забывают.
Они быстро пересекают пустую аллею перед зданием школы и выходят за ворота.

- А что мы потом скажем? - спрашивает Люба ковыляющую впереди Обезьяну.

- Снимем шорты и покажем, - отвечает Погорельцева и сипло взвизгивает от
своего короткого смеха. Она останавливается на обочине проезжей части и
вытаскивает из сумки вспоротую уже некогда ее сыпучими коготками пачку
сигарет.

- Курить будешь?

- Нет.

- Не умеешь?

- Не хочу.

Обезьяна щелкает извлеченной вслед за сигаретами зажигалкой.

- Ты чего врешь все время? - гадливо улыбаясь, спрашивает она и вытягивает
губы, чтобы затянуться. - Никогда не курила, так и скажи.

Она сходит с бровки и идет поперек дороги. Первая половина пуста, а по
второй несется бесконечная череда машин. Люба терпеть не может стоять
посередине проспекта, но не хочет, чтобы Обезьяна считала ее еще и
трусихой. Они останавливаются на двух белых линиях. Обезьяна спокойно
курит. Бензиновый ветер пролетающих мимо машин треплет на Любе овсяные
волосы. Она зажмуривает глаза, чтобы защититься от пыли.

- А меня постоянно лапали, - доверительно сообщает Обезьяна. - И один раз
сильно. Затащили в раздевалку и трусы сняли. Я так орала, а все равно никто
не пришел. Вот где справедливость?

Люба не понимает, при чем здесь справедливость, она поглощена ужасом,
потому что автомобили понеслись уже и за ее спиной.

- У тебя деньги есть? - кричит Погорельцева, чтобы перекрыть их бешеный гул.

- Двадцать копеек! Печенье в столовой покупать!

- Наташке нужно купить булку. Вон там, за углом, есть хлебный магазин, -
Обезьяна стряхивает пальцем пепел и вдруг кидается в просвет перед
налетающей ревущей волной.

Люба бежит за ней, чудом избежав смерти под колесами пыльного грузовика с
дощатым кузовом, прогремевшего в страшной близости от ее спины и обдавшего
ее сыпью стылых брызг ужаса. Они покупают булку в теплом, пахнущим сдобой,
хлебном магазине за углом и углубляются в путаные дворы, поросшие кривыми и
старыми, обломанными ветром деревьями. Они идут, не встречая никаких людей,
словно дворы эти заколдованы и исключены из общего пространства жизни.
Где-то там, на границе еще теплого солнечного света и сырой кирпичной тени,
открытой сквозной тяге подворотен, Люба перестает верить в повседневное и
проваливается сквозь его поверхность вглубь, тонет, просто перестав плыть,
косые стены домов, накренившихся согласно переменчивой плотности асфальта,
как навечно поставленные на якоря корабли, проносятся мимо нее в высоту,
где на холодной синеве небесного дна тает белоснежное масляное облачко,
окна корабельных домов высохли под ветром и утратили зрение, став уютными
слепыми нишами стен, в каких Люба так любила прятаться летом, за
переплетением душистых лоз, пестрое белье полощется на балконах, как
праздничные средневековые флаги, забытое и светлое в своей чистоте, ущелья
дворов расходятся и встречаются где-то вновь, коврами яркой листвы проходят
молчаливые кошки, а рыжая Обезьяна с сумкой в руке уже не кажется такой
противной, просто полуоблетевшие деревья и рябящий листьями ветер дворов
создали в себе ее, и она похожа на своих создателей, Люба даже замечает,
как в чертах лица Погорельцевой проступает некая рябое, смертельное
очарование городской осенней природы.

Наконец Обезьяна сворачивает на стертую, словно обтаявшую на солнце,
асфальтовую дорожку, ведущую к теневой стене одного из домов. Каменная
лестница уходит под землю, над нею - серый черепичный навес. Внизу лестницы
грязно, на бетонном полу лежат пыльная красная тряпка и отломанная от куклы
нога. Обезьяна вытаскивает из сумки связку ключей и открывает дверь, пока
она возится с вцепившимся в ключи замком, Люба вынуждена первой войти в
подвал. Где-то впереди бетонный коридор обрывается сырым мраком, по
сторонам видны дощатые двери в стенах, под низким потолком тянутся
завернутые в изоляцию трубы, с них свисают клоки серо-желтой ваты,
выдранные крысами или какими-то подземными воробьями. Обезьяна включает
зажигалку и проходит коридором, шаркая подошвами о цементный пол.

- Она здесь, - остановившись у одной из дверей, Обезьяна оглядывается на
Любу. - Иди сюда.

Любе отчего-то становится так страшно, что коленки подкашиваются, и ей
хочется только одного: выбраться отсюда. Лицо Обезьяны, плохо освещенное
пламенем зажигалки, кажется совсем нечеловеческим, каким-то звериным.
Наконец Люба догадывается, что Обезьяна ее обманула, наверное, хочет
заманить в камеру подвала и запереть. Люба начинает пятится назад, трогая
руками стену.

- Я дверь закрыла, - Обезьяна показывает ей ключи, поднеся их к зажигалке.
- Наташка здесь. Иди сюда.

Люба прижимается спиной к закрытой двери в подвал.

- Ты что, боишься? - Обезьяна стукает костяшками пальцев по двери. - Иди,
послушай, она там.

- Отдай ключи, - говорит Люба, стараясь казаться смелой.

- Иди сюда, и я отдам. На, - она протягивает ключи в сторону Любы.

Люба ставит сумку на пол и идет к ней, готовясь в случае чего ударить
Обезьяну коленом в живот и даже прибить. Она уже хочет схватить бледную,
пушистую веточку ее запястья, но Обезьяна одергивает руку.

- Слушай, дура, - шепчет она, прижав палец к губам.

Люба прислушивается и различает слабый звук, живущий за закрытой дверью,
похожий на плач.

- Слышишь? Скажи ей, что ты пришла.

- Наташа? - осторожно зовет Люба. - Это я, Люба.

- Ближе подойди, так не слышно, - шепчет Обезьяна. - Она должна знать, что
это ты.

- Наташа! - вскрикивает Люба в пахнущие пылью дверные доски.

- Окей, - говорит Обезьяна. - Подержи зажигалку, я открою.

Старый висячий замок поддается ей не сразу. За дверью оказывается маленькая
подвальная комната, где ничего нет кроме смятой подушки в углу и сидящей на
ней Наташи. Наташа сжалась в комок, словно хочет спрятаться в стену, она
зажмуривается перед светом зажигалки, беспомощно кривя заплаканное лицо.

- Люба, - с трудом выговаривает она. - Как хорошо, что ты пришла.

- Что с тобой? - испуганно спрашивает Люба, хотя ей не очень-то хочется это
знать.

- Мне было плохо, - Наташа вытирает рукой мокрое от слез лицо. - Ты можешь
хоть немножко побыть со мной? Пожалуйста.

- Могу, - против воли соглашается Люба.

- Отдай зажигалку, у нее спички есть, - говорит Обезьяна. - Вот твоя сумка.
Мне пора идти, я вас на замок закрою.

- Закрой, - слабо соглашается Наташа.

Стукнувшая дверь отделяет Любу от света, и она чувствует: может быть, это
навсегда. Лязгает воссоединившийся с самим собой замок.

- Зачем она нас закрыла? - спрашивает Люба в наступившей непроглядной
темноте.

- Чтобы никто не вошел, - устало говорит Наташа. - Сядь ко мне.

Люба нащупывает ее руками и опускается куда-то рядом. Наташа сразу целует
ее в щеку сырыми заплаканными губами.

- С тобой не так страшно, - тихо говорит она.

- Страшно?

- Да, мне было очень страшно. Так страшно, что не хотелось даже жить.

- Если бы мне было страшно, я бы не сидела в темном подвале, - замечает
Люба.

- Ты не понимаешь, - Наташа ровно и тепло дышит ей в ухо. - Я тут прячусь.

- Прячешься? От кого?

- От страха.

Они замолкают, и Люба пытается представить себе страх, от которого Наташа
спряталась в подвале.

- Чего же ты боишься? - спрашивает она наконец.

- Поцелуй меня, тогда скажу.

Люба вслепую тычется губами и попадает в щеку возле Наташиного носа. Наташа
тихо смеется, обвивает ей руками шею и проводит языком по Любиным губам.
Язык у нее мокрый, теплый и невесомый. Потом она собственной щекой отирает