чатыми ножками явно общепитовского происхождения (не хотелось рассматри-
вать, но подловатые глаза уже все обежали, чего-то выискивая), луковица,
кастрюля с половником, к половнику присохла капуста из щей... Содрогнув-
шись, Сабуров поспешил пройти мимо.
значении, а в обыденном, житейском - как переезд, скажем, на новую квар-
тиру: известные хлопоты, завершающиеся хорошей выпивкой и закуской на
поминках. Ему же всякая будничность, сопутствующая этому грандиозному
явлению, представлялась едва ли даже не более чудовищной, чем сама
смерть - эта деловитость в обсуждении венков, расцветки гроба, с его ко-
кетливыми рюшами и роскошным переливающимся нутром, достойным принять в
себя парфюмерное либо ювелирное изделие! Эти пресерьезные обсуждения,
высокое ли, сухое ли место выбрано, чтобы зарыть труп, - ведь это так
важно! Впрочем, что терять тем, у кого нет личности!
позволения выразиться, и опора, наследник и, так сказать, преемник. В
обычной своей позе, разбросав по полу бессильные ноги, раскинулся на ди-
ване, близ которого был застигнут сразившим его наповал параксизмом ле-
ни. У бессильно откинутой руки завалился набок расстегнувшийся портфель,
из которого текут книги, тетради, ручки, линейки, циркули и карандаши: у
Аркашеньки нет сил каждодневно выкладывать ненужные вещи - он предпочи-
тает таскать их все без разбора. Нет у него сил и проверить, имеется ли
уже в его портфеле изобилия линейка или циркуль - он предпочитает на
всякий случай сунуть еще по экземпляру, а попадется Шуркин - не беда,
пусть пошумит, он тоже относится к Аркашиным вещам по-родственному, без
лишних церемоний.
самых легких - бессмысленно мускульных, а не самых трудных - сознательно
волевых.
ческих надежд и усилий Сабурова, разом оттеснила все еще стоявшую перед
глазами очень уж неприкрашенную картину человеческого исчезновения.
бодрости его приветствия, Сабуров прошел в свою комнату, до возвращения
Натальи - часов, значит, до девяти-десяти - служившую его кабинетом
(смех и грех!). Оказывается, задающая тон начальственная бодрость - это
от отчаяния: пресечь хотя бы внешние проявления уныния, - начальник вы-
нужден довольствоваться телом, не умея овладеть душой. А сын... Можно
зайти к нему через два часа и застать его в той же позе. Вот и сейчас
диванные пружины безмолвствовали...
без исключения одушевленные и неодушевленные предметы, охотно слушался
всякого взрослого, которому вздумывалось о чем-то распорядиться, и всту-
пал в доброжелательную беседу с каждым, кому взбредало в голову с ним
заговорить. В садике у него постоянно оказывалась внеплановая конфета
или яблоко - угостила воспитательница из соседней группы. Но Аркаша не-
уклонно предпочитал конфете похвалу. Весь в маму. И в папу. Какие-то
незнакомые женщины, которых Сабуров никак не мог запомнить, донельзя
дружелюбно с ним здоровались и начинали до небес превозносить Аркашку:
это будет профессор - столько стихов знает и разных других сведений!
Спросишь его: "Аркаша, как дела? Нормально, говорит. Такой умный па-
рень!"
прижимала его к груди и целовала, обливаясь самыми настоящими слезами,
что Аркаша воспринимал как должное.
потрясение: новая мама не желала его любить только потому, что из-под
его пера выходили слишком кособокие члены будущих букв и цифр. Наталья -
сама бессменная отличница - была ошарашена, что ее вундеркинд носит
двойки и тройки. Она вырывалась с работы в школу советоваться с немоло-
дой иссохшей дурушей в плоских кудряшках образца второй половины сороко-
вых и получила мудрый рецепт: контроль и строгость.
Аркашей весьма углубленный и расширенный курс математики, готовил ему -
нет, не триумф, не настолько Сабуров был глуп, чтобы ожидать триумфа от
посредственностей, от канцеляристов, но - щит, за которым Аркаша будет
неуязвим. Однако через три-четыре года и умудренного отца ожидало из-
вестное потрясение. К этому времени Аркаша уже самостоятельно изучил
школьный курс алгебры и тригонометрии, по физике прорабатывал электри-
чество и магнетизм, школьные задачи щелкал как орешки, - но получал все
больше четверки, а то и тройки.
учительницей и узнал, что существуют правила записи, ОДИНАКОВЫЕ ДЛЯ
ВСЕХ, а Аркаша забывает провести то вертикальную черту, то сразу перехо-
дит к скалярной записи, опуская векторную, то еще что-нибудь, а ПОРЯДОК
ЕСТЬ ПОРЯДОК. Один для всех.
Аркаша сразу узнает, что посредственностям, чьи медные лбы составляют
плоть Медного Всадника, нет дела до талантов, им есть дело только до
единообразия.
тупость к точным наукам. Аркаша проявлял гуманитарные способности
всерьез: небезынтересно сравнивал "Воскресение" с "Преступлением и нака-
занием", Гоголя и Чехова знал наизусть, из Шекспира больше всего любил
"Гамлета", по всей квартире были разложены забытые им на месте прочтения
стихотворные сборники всевозможных классиков, да и писал он без единой
ошибки, и грамматическими правилами сыпал, как поднаторевший стряпчий, -
и получал четверки за то, что вечно путал, какие члены положено подчер-
кивать прямой, а какие волнистой.
вильно: все меньше интересовался школой и все больше уходил в собствен-
ные занятия и запойное чтение, - возвращаясь домой, Сабуров чаще всего
заставал его на кровати с книжкой, другая книжка раскрыта на столе,
третья на подоконнике в кухне, а четвертая на диване, - ее он читал,
стоя на коленях, как и положено стоять перед священным предметом. Но,
увы, - Аркаша не ограничился безразличием к школьным делам, а распрост-
ранил его и на внешкольные. Поэтому занятия с сыном утратили для Сабуро-
ва всякую прелесть, а вскоре он и вспомнить о них не мог без раздраже-
ния.
казалось, не нужны были никакие достижения, если они не приносили ЛЮБВИ.
(Интересно, что желание снискать усердием дополнительную любовь папы с
мамой Аркаша не обнаруживал, - видимо, в их любви и без того был уверен:
неинтересно побеждать побежденного.)
весьма странным...
Аркашином положении, но ушел в мир внутренний, чтоб внешнего не видеть,
и вынырнул из него только в университете - вынырнул и вознесся звездой.
"И мы пришли, и встретил нас Куницын...". Вернее, старик Семенов нас за-
метил и, в гроб сходя, благословил. Сабуров слушал его спецкурс по
"проблеме Семенова", и Семенов, входя в аудиторию, чрезвычайно учтиво
приветствовал всех собравшихся и отдельно, как дирижер первой скрипке,
пожимал руку Андрею Сабурову, дружески приподнимавшемуся из-за первого
стола.
спецкурс много лет подряд, абсолютно не обращая внимания, тридцать чело-
век собралось в аудитории или двое. Но Семенов, возможно, продолжал бы
отправлять свои богослужения и в пустом храме. ("Так что же, не только
восхищением питается творчество?..)
демии Наук" статью девятнадцатилетнего Андрея Сабурова. А дипломную ра-
боту Сабуров защищал уже по четырем публикациям, закончив университет на
год раньше срока, и сразу же представил ту же работу в Ученый Совет.
Знал бы, в какое колдуновское болото ему предстоит шмякнуться с небосво-
да, не спешил бы, посидел еще два аспирантских года среди людей, умеющих
ценить Красоту. Но он еще спешил неизвестно куда, и защита прошла среди
таких славословий, как будто это были похороны. (Чуяли...) А Семенов
всенародно объявил, что кандидатских работ такого изящества и остроумия
ему не встречалось во всей его научной карьере, - начавшейся еще в Импе-
раторском Санкт-Петербургском университете.
почему-то закис. А все потому, что стремиться надо не к симпатиям сосе-
дей и сослуживцев, людей посредственных, а к тем, кто восседает на Олим-
пе. ("А почему же ты сам закис, не имея похвал живых людей?..") Может,
дело в том, что он, отец, представлял сыну науку не как служение чему-то
сверхъестественно высокому, а всего лишь как прозаическое средство про-
кормления и безопасности? Его-то самого вели совсем другие маяки... На
книжных полках Сабурова-деда, сколько помнил Сабуров-отец, всегда стояли
жизнеописания замечательных людей, и маленький Андрюша с самого раннего
детства поглощал упоительные рассказы отца о великих людях (лишь через
много лет он понял, что это были не рассказы, а сказки). Отец не разби-
рал характеров и профессий, - у всех великих была как бы одна общая про-
фессия - "великий человек" (только политиков там не было, вдруг подумал
Сабуров) - и с равным воодушевлением повествовал о Пушкине, Пастере, Га-
уссе, Мусоргском, Архимеде, Ньютоне и Рембрандте, и только, опять-таки,
по прошествии многих лет Сабуров обнаружил, что отец ровным счетом ниче-
го не смыслит ни в поэзии, ни в биологии, ни в музыке, ни в живописи,
ни, тем более, в физике с математикой, - его занимала и приводила в поч-
ти религиозный восторг одна общая для всех великих схема: таланты стра-
Шилова Юлия
Корнев Павел
Суворов Виктор
Каменистый Артем
Березин Федор
Орловский Гай Юлий