целую неделю нормальная температура. Запрещено выходить только
после захода солнца. Кормят у нас неплохо. На больничную еду не
похоже. Гостям дают даже легкое вино.
Правда?
гонкой ведь тоже ложишься рано.
выходу, но ее остановила седая дама, которая чтото энергично
сказала ей. В ответ та горячо произнесла несколько слов, круто
повернулась и, увидев Хольмана, подошла к нему.
прошептала она. -- Утверждает, что вчера у меня была
температура. И что я не должна была кататься на санках. Она
говорит, что ей придется сообщить обо всем Далай-Ламе, если я
еще раз...
рассказывал. Он приехал неожиданно.
она смотрит сквозь него.
взволнованно. -- И Борис тоже. А как вы? Вы не ляжете?
запереть! Особенно сегодня ночью.
Далай-Лама -- это, разумеется, наш профессор. Крокодилица --
старшая сестра...
бельгийка, ее мать была француженкой. Родители у нее умерли.
пустяков?
-- сказал он смущенно. -- Ведь мертвый уносит частицу тебя
самого. Какую-то долю надежды. Умерла ее подруга.
больница. Лилиан Дюнкерк остановилась перед комнатой, в которой
умерла Агнес Сомервилл. Услышав голоса и шум, она открыла
дверь.
уборщицы мыли пол. Плескалась вода, пахло лизолом и мылом,
мебель была сдвинута, и резкий электрический свет освещал все
углы.
она не туда попала. Но потом она увидела маленького плюшевого
медвежонка, заброшенного на шкаф; это был талисман покойной.
Оттуда ее увезут сегодня вечером. Мы здесь убираем. Завтра
приедет новенькая.
номер семь. Это была маленькая комнатушка, и находилась она
рядом с грузовым лифтом. В нее переносили покойников -- оттуда
их удобнее было спускать на лифте. овсем как чемоданы, --
подумала Лилиан Дюнкерк. А потом все кругом вымывали мылом и
лизолом, чтобы от мертвых не осталось ни малейшего следа.
трубах центрального отопления что-то гудело. Все лампы были
зажжены.
себя. Что делать? Можно принять снотворное и не гасить свет.
Можно позвонить Борису и поговорить с ним.
знала, что он ей скажет. Она знала также, что он будет прав; но
какая в том польза, даже если знаешь, что другой прав? Разум
дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Люди
живут чувствами, а. для чувств безразлично, кто прав.
сколько Агнес. Но Агнес умерла. Уже четыре года, как я здесь, в
горах. А перед тем четыре года была война. Что я знаю о жизни?
Разрушения, бегство из Бельгии, слезы, страх, смерть родителей,
голод, а потом болезнь из-за голода и бегства. До этого я была
ребенком. Я ужа почти не помню, как выглядят города ночью. Что
я знаю о море огней, о проспектах и улицах, сверкающих по
ночам? Мне знакомы лишь затемненные окна и град бомб, падающих
из мрака. Мне знакомы лишь оккупация, поиски убежища и холод.
Счастье? Как сузилось это беспредельное слово, сиявшее некогда
в моих мечтах. Счастьем стали казаться нетопленная комната,
кусок хлеба, убежище, любое место, которое не обстреливалось. А
потом я попала в санаторий.
поставщиков и прислуги, стояли сани. Это были сани крематория.
Скоро вынесут Агнес Сомервилл. Год назад она подъехала к
главному входу санатория -- смеющаяся, в мехах, с охапками
цветов; теперь Агнес покидала дом через служебный вход, как
будто не уплатила по счету. Всего шесть недель назад она вместе
с Лилиан еще строила планы отъезда. Отъезд! Недостижимый
фантом, мираж.
я веду себя разумно... да, я знаю, что нам это только кажется,
потому что мы все тут живем вместе... да, многие
вылечиваются... да, да... новые средства... да, процент людей,
умирающих внизу, в городах, гораздо выше... да, я знаю, что в
войне погибли миллионы... да, Борис, но для нас это, вероятно,
было слишком много; мы видели чересчур много смертей, да, я
знаю, что надо привыкнуть, но для некоторых это, наверное,
невозможно... да, да, Борис, я веду себя разумно...
обязательно... нет, не приходи... да, я тебя люблю, Борис,
конечно...
часы.
должны быть люди.
южноамериканцы -- двое мужчин и одна довольно толстая маленькая
женщина. Все трое были одеты в черное: все трое молчали. Они
сидели посередине комнаты под яркой лампой и походили на
маленькие черные холмики.
роговых очках при смерти. Им сообщили об этом по телефону. Но с
тех пор, как они приехали, ей стало лучше. Теперь они не знают,
что делать -- лететь обратно или остаться здесь.
на ее деньги. Собственно говоря, никто из них не хочет
оставаться, даже отец. Они давно забыли Мануэлу. Вот уже пять
лет, как они регулярно посылают ей чеки из Боготы, а Мануэла
живет здесь и каждый месяц пишет им письма. У отца с мачехой
уже давно свои дети, которых Мануэла не знает. Все шло хорошо,
пока им не сообщили, что Мануэла при смерти. Тут уж,
разумеется, пришлось приехать ради собственной репутации. Но
женщина не захотела отпускать мужа одного. Она ревнива и