что кушать подано, и Том Бьюкенен, властно прижав мускулистой рукой мой
локоть, вывел меня из комнаты, точно шахматную фигуру переставил с клетки
на клетку.
женщины шли впереди нас к столу, накрытому на розовой веранде, обращенной
к закату. Четыре свечи горели на столе, затихающий ветер колебал их пламя.
Через две недели будет самый долгий день в году. - Она обвела нас сияющим
взглядом. - Случалось вам когда-нибудь ждать этого самого долгого дня - и
потом спохватиться, что он уже миновал? Со мной это каждый год случается.
стол с таким видом, словно она укладывалась в постель.
на меня. - Что вообще можно придумать?
сустав посинел и распух.
но все-таки это ты. Так мне и надо, зачем выходила замуж за такую
громадину, такого здоровенного, неуклюжего дылду.
чтобы меня даже в шутку называли дылдой.
насмешливой, бессодержательной болтовне не было легкости, она была
холодной, как их белые платья, как их равнодушные глаза, не озаренные и
проблеском желания. Они сидели за столом и терпели наше общество, мое и
Тома, лишь из светской любезности, стараясь нас занимать или помогая нам
занимать их. Они знали: скоро обед кончится, а там кончится и вечер, и
можно будет небрежно смахнуть его в прошлое. Все это было совсем не так,
как у нас на Западе, где всегда с волнением торопишь вечер, час за часом
подгоняя его к концу, которого и ждешь и боишься.
человеком, - пожаловался я после второго бокала легкого, но далеко не
безобидного красного вина. - Давай заведем какой-нибудь доступный мне
разговор, ну хоть о видах на урожай.
эффект.
стал самым мрачным пессимистом. Читал ты книгу Годдарда "Цветные империи
на подъеме"?
идея. если мы не будем настороже, белая раса... ну, словом, ее поглотят
цветные. Это не пустяки, там все научно доказано.
грустью. - Он читает разные умные книги с такими длиннющими словами. Том,
какое это было слово, что мы никак...
Годдард развивает свою мысль до конца. От нас, от главенствующей расы,
зависит не допустить, чтобы другие расы взяли верх.
солнца, пламеневшего над горизонтом.
прервал ее, шумно задвигавшись на своем стуле.
и... - После мгновенного колебания он кивком головы включил и Дэзи, и она
тотчас же снова подмигнула мне. - И все то, что составляет цивилизацию,
создано нами - наука там, и искусство, и все прочее. Понятно?
было упоения собственной личностью, с годами еще возросшего. Где-то в доме
зазвонил телефон, лакей пошел ответить на звонок, и Дэзи, воспользовавшись
минутным отвлечением, наклонилась ко мне.
нашего лакея. Хочешь узнать тайну про нос нашего лакея?
Нью-Йорке, где имелось столового серебра на двести персон, - так вот, он
заведовал этим серебром. С утра до вечера он его чистил и чистил, и в
конце концов у него от этого сделался насморк...
от места.
я прислушивался к ее шепоту, невольно сдерживая дыхание и вытянув шею, -
но вот розовое сияние померкло, соскользнуло с ее лица, медленно,
неохотно, как ребенок, которого наступивший вечер заставляет расстаться с
весельем улицы и идти домой.
отодвинул свой стул и, не произнеся ни слова, пошел в комнаты. У Дэзи
словно что-то быстрее завертелось внутри, она снова наклонилась ко мне и
сказала напевньм, льющимся голосом:
Ты похож на... на розу. Ведь правда? - обратилась она к мисс Бейкер за
подтверждением. - Он настоящая роза.
розу. Она сболтнула первое, что пришло в голову, но от нее веяло
лихорадочным теплом, как будто душа ее рвалась наружу под прикрытием этих
неожиданных, огорошивающих слов. И вдруг она бросила салфетку на стол,
попросила извинить ее и тоже ушла в комнаты.
взглядами. Я было хотел заговорить, но она вся подобралась на стуле и
предостерегающе цыкнула в мою сторону. Из-за двери глухо доносился чей-то
взволнованный голос, и мисс Бейкер, вытянув шею, совершенно беззастенчиво
вслушивалась. Голос задрожал где-то на грани внятности, упал почти до
шепота, запальчиво вскинулся и совсем затих.
я.
была уверена, что все знают.
Нью-Йорке.
обеденное время. Верно?
платье, скрипнули кожаные подошвы - и хозяева дома вернулись к столу.
потом на меня и продолжала как ни в чем не бывало:
кустах поет птица, по-моему, это соловей - он, наверно, прибыл с последним
трансатлантическим рейсом. И так поет, так поет... - Она и сама почти
пела, не говорила. - Ну разве не романтично, Том, скажи?
повернулся ко мне: - После обеда, если еще не совсем стемнеет, поведу тебя
посмотреть лошадей.
покачала головой, и разговор о лошадях, да и весь вообще разговор повис в
воздухе. Среди осколков последних пяти минут, проведенных за столом, мне
запомнились огоньки свечей - их почему-то опять зажгли - и мучившее меня
желание в упор смотреть на всех остальных, но так, чтобы ни с кем не
встретиться взглядом. Не знаю, о чем думали в это время Дэзи и Том, но
даже мисс Бейкер с ее очевидной скептической закалкой едва ли удавалось не
замечать трескучей стальной навязчивости этого пятого среди нас.
Кому-нибудь другому вся ситуация могла показаться заманчиво пикантной, -
но у меня было такое чувство, что необходимо срочно вызвать полицию.
Бейкер вернулись в библиотеку, словно бы для сумеречного бдения над
невидимым, но вполне материальным покойником, а я, притворяясь светски
оживленным и слегка тугим на ухо, шел вместе с Дэзи цепью сообщающихся
балконов вокруг дома, пока эта прогулка не привела нас к центральной
веранде, где было уже совсем темно. Там мы и уселись рядом на плетеном
диванчике.
овал, а глазами все пристальней, все напряженней впивалась в бархатистый
полумрак. Я видел ее волнение, с которым она не в силах была совладать, и
попытался отвлечь ее расспросами о дочке.
неожиданно сказала она. - Ты даже на свадьбе у меня не был.
пережить, и я теперь как-то ни во что не верю.