- Так юна и хороша - и такие умные речи. На востоке занималась заря, и
я видна была Уайту отчетливо - худощавая, изящная, неплохие черты лица и
бьющий ножками младенец мозг. Вид у меня на рассвете тогда, пять лет
назад, был чуточку взъерошенный, наверно, бледноватый; но в юности, когда
жива иллюзия, будто у приключений плохого конца не бывает, требовалось
лишь принять ванну и переодеться, - и снова заряжена надолго.
Во взгляде Уайли было одобрение ценителя, очень для меня лестное. Но
тут мистер Шварц вдруг нарушил наше милое уединение, подойдя к дому
извиняющейся походкой.
- Клюнул носом - стукнулся о металлическую ручку, - сказал он, потирая
уголок глаза. Уайли вскочил.
- Как раз вовремя, мистер Шварц. Сейчас приступаем к осмотру пенатов,
где обитал Эндрю Джексон - десятый президент Америки, Старая Орешина,
Новоорлеанский победитель, враг Национального банка, изобретатель Системы
Дележа Политической Добычи.
- Вот вам сценарист, - обратился Шварц ко мне, как обвинитель к
присяжным. - Знает все, и в то же время ничего не знает.
- Это что еще такое? - вознегодовал Уайли.
Так он сценарист, оказывается. И хотя мне сценаристы по душе, - спроси
у сценариста, у писателя, о чем хочешь, и обычно получишь ответ, - но все
же Уайт упал в моих глазах. Писатель - это меньше, чем человеческая особь.
Или, если он талантлив, это куча разрозненных особей, несмотря на все их
потуги слиться в одну. Сюда же я отношу актеров: они так трогательно
стараются не глядеть в зеркала, прямо отворачиваются от зеркал - и ловят
свое отражение в никеле шандалов.
- Таковы они все, сценаристы, - верно, Сесилия? - продолжал Шварц. - Я
не говорун, я практик. Но молча я знаю им цену.
Уайли смотрел на него с медленно растущим возмущением.
- Эта песня мне знакома, - сказал он. - Ты учти, Мэнни, - при любой
погоде я практичнее тебя. У нас этакий мистик будет полдня расхаживать по
кабинету и пороть чушь, которая везде, кроме нашей Калифорнии, обеспечила
бы ему сумасшедший дом. И закруглится на том, что он глубочайше практичен,
а я фантазер. И посоветует пойти осмыслить его слова на досуге.
Лицо Шварца опять потухло и опало. Один глаз уставился в небо, за
высокие вязы. Шварц поднес руку ко рту, безучастно куснул заусеницу на
среднем пальце. Понаблюдал за птицей, кружившей над крышей здания. Птица
села на трубу, зловещая, как ворон, и Шварц сказал, не сводя с нее взгляда:
- В дом сейчас не пустят, и пора вам уже обратно в аэропорт.
Рассвело еще не до конца. Огромная коробка "Эрмитажа" белела красиво,
но слегка грустно, осиротело - даже теперь, через сто лет. Мы пошли к
машине, сели; мистер Шварц неожиданно захлопнул за нами дверцу, и только
тут мы поняли, что он не едет.
- Я раздумал лететь - проснулся и решил не лететь. Останусь здесь,
шофер потом за мной приедет.
- Вернешься на Восток? - недоуменно спросил Уайли. - И все лишь
потому, что...
- Это решено, - сказал Шварц, слабо усмехнувшись. - Я ведь был человек
весьма решительный - на удивление прямо. - Таксист включил мотор, Шварц
сунул руку в карман. - Эту записку отдадите мистеру Смиту.
- Мне вернуться часа через два? - спросил водитель.
- Да... конечно. Я похожу тут, полюбуюсь. Всю обратную дорогу в
аэропорт я думала о Шварце: он как-то плохо сочетался с сельским утренним
ландшафтом. Долгим был у Шварца путь из городского гетто к грубому камню
этой усыпальницы. Мэнни Шварц и Эндрю Джексон - несуразно звучат рядом эти
имена. Сомневаюсь, знал ли Шварц, бродя у колонн, кто такой был Эндрю
Джексон. Но, возможно, ему думалось, что раз уж дом сохранен как реликвия,
то, значит, Эндрю Джексон был человек большого сердца, сострадательный и
понимающий. В начале и в конце жизни люди тянутся прильнуть - к
материнской груди - к милосердной обители. Где можно приникнуть, прилечь,
когда ты никому уже не нужен, и пустить себе пулю в висок.
Понятно, что про пулю мы узнали только через сутки. Вернувшись в
аэропорт, мы сообщили дежурному, что Шварц не летит дальше, и на этом
поставили точку. Циклон ушел на восток Теннесси и погас там в горах, до
взлета осталось меньше часа. Из гостиницы явились заспанные пассажиры; я
продремала несколько минут на одной из аэропортовских прокрустовых
кушеток. Померкший было от нашей трусливой посадки, возжегся понемногу
снова ореол рискованного рейса, - мимо нас бодро прошла с чемоданчиком
новая стюардесса, высокая, статная, яркая брюнетка, копия своей
предшественницы, только вместо французского красно-синего платья на ней
было льняное, легкое, в голубую полоску. Мы с Уайли сидели, ожидая.
- Отдали мистеру Смиту записку? - спросила я полусонно.
- Да.
- Кто он такой? Это, видимо, он поломал Шварцу планы.
- Шварц сам виноват.
- Не люблю всесокрушающих бульдозеров. Когда отец и дома начинает
переть бульдозером, я его осаживаю: "Ты не у себя на студии". (И тут же я
подумала, не цепляю ли на отца ярлык. Ранними утрами слова - бесцветнейшие
ярлыки.) При всем при том он вбульдозерил меня в Беннингтон, и я ему за
это благодарна.
- То-то будет скрежет, когда бульдозер Брейди и бульдозер Смит
сшибутся, - сказал Уайли.
- Мистер Смит с отцом - конкуренты?
- Не совсем. Пожалуй, нет. Но будь они конкурентами, я бы знал, на
кого ставить.
- На отца?
- Боюсь, что нет.
В такую рань как-то не тянет проявлять семейный патриотизм... У
регистрационного столика стоял пилот и качал головой. Они с
администратором разглядывали будущего пассажира, который сунул два
пятицентовика в музыкальный автомат и пьяно опустился на скамью, хлопая
слипающимися глазами. Прогрохотала первая выбранная им песня, "Без
возврата", а затем, после короткой паузы, столь же бесповоротно и
категорически прозвучала вторая, "Погибшие". Пилот решительно мотнул
головой и подошел к пассажиру.
- К сожалению, не сможем взять вас на борт, старина.
- Ч-чего?
Пьяный сел прямей; вид у него был жуткий, но черты проглядывали
симпатичные, и мне стало жаль его, несмотря на предельно неудачный выбор
музыки.
- Возвращайтесь в гостиницу, проспитесь, а вечером будет другой
самолет.
- Другой н-не надо, этот надо.
- На этот нельзя, старина.
От огорчения пьяный свалился со скамьи, а нас" добропорядочных,
пригласил на посадку репродуктор, укрепленный над проигрывателем. В
проходе самолета я налетела на Монро Стара - чуть не влетела ему в
объятия, и я бы не прочь. Любая бы девушка не прочь - все равно, с
поощрением Стара или без. В моем случае поощрением и не пахло, но встреча
была Стару приятна, и он посидел в кресле напротив, дожидаясь взлета.
- Давайте все вместе потребуем обратно деньги за билеты, - сказал он,
проницая меня своими темными глазами. "А какими эти глаза будут у Стара
влюбленного?" - подумалось мне. Они смотрели ласково, но как бы с
расстояния и чуть надменно, хотя часто взгляд их бывал мягко убеждающим.
Их ли вина была, что они видят так много?.. Стар умел мгновенно войти в
роль "своего парня" и столь же быстро выйти из нее, и, по-моему, в
конечном счете определение "свой парень" к нему не подходило. Но он умел
помолчать, уйти в тень, послушать. С высоты (хоть роста он был небольшого,
но всегда казалось - с высоты) он окидывал взглядом все деловитое
многообразье своего мира, как гордый молодой вожак, для которого нет
разницы между днем и ночью. Он родился бессонным и отдыхать был
неспособен, да и не желал.
Мы сидели непринужденно, молча, ведь наше с ним знакомство длилось уже
тринадцать лет, с той поры, как он стал компаньоном отца, - тогда мне было
семь, а Стару двадцать два. Уайли сел уже в свое кресло, и я не знала,
нужно ли их знакомить, а Стар вертел перстень на пальце так
самоуглубленно, что я чувствовала себя девочкой и невидимкой и не
сердилась. Я и раньше никогда не отваживалась ни отвести от Стара взгляд,
ни смотреть на него в упор (разве что хотела важное сказать) - и я знаю,
он на многих так действовал.
- Этот перстень - ваш, Сесилия.
- Прошу прощенья. Я просто так засмотрелась...
- У меня полдюжины таких.
Он протянул мне перстень - вместо камня самородок с выпукло-рельефной
буквой "S". Я потому и засмотрелась, что массивность перстня была в
странном контрасте с пальцами - изящными и тонкими, как все худое тело и
как тонкое его лицо с изогнутыми бровями и темными кудрявыми волосами.
Порой Стар казался бестелесным, но он был настоящий боец; человек, знавший
его в Бронксе лет двадцать назад, рассказывал, как этот хрупкий паренек
идет, бывало, во главе своей мальчишьей ватаги, кидая изредка приказ через
плечо.
Стар вложил подарок мне в ладонь, свел мои пальцы в кулак и встал с
кресла.
- Пойдем ко мне, - обратился он к Уайту. - До свиданья, Сесилия.
Напоследок я услышала, как Уайли спросил:
- Прочел записку Шварца?
- Нет еще.
Я, должно быть, тугодумка: только тут я сообразила, что Стар - тот
самый мистер Смит.
Потом Уайли сказал мне, что было в записке. Нацарапанная при свете
фар, она читалась с трудом.
Маккефри Энн
Гуль Роман Борисович
Трубников Александр
Херберт Фрэнк
Беляев Александр
Шилова Юлия