показалось, что из окна отходящего от площади троллейбуса на них с ужасом и
болью смотрит Юлия, его оставленная в Москве невеста, предмет его надежд на
удачный брак с дочерью номенклатурного работника, владельца явно
наследственной для "сына Жени" и его супруги роскошной дачи в Новом
Иерусалиме... Оцепенев, он вдруг оставил ошеломлённую выражением его лица
Светочку, сорвался с места, помчался за троллейбусом, настиг его на
светофоре входа в Пушкинскую, но... в том же окне вместо Юлии на него
лыбился какой-то матрос, а невесты вообще не было видно нигде. Он вернулся к
спешащей за ним вслед искренне и мило обеспокоенной Свете, что-то выдумал на
ходу, какую-то тупую криминальную историю, а бедная наивная девочка, ещё
больше испугавшись, тотчас предолжила немедленно всё рассказать дяде Жоре,
который "всё может"... Неужели не почудилось? Не зря же встреча с Юлей в
Москве после командировки, как раз накануне свадьбы, была такой холодной и
напряжённой. И уж точно не зря настала эта жуткая брачная ночь, как в
страшном сне - спит го
пассажирки в троллейбусе, пока ползала под сидениями, чтобы Женя не увидел
её ещё раз в окне. Она-таки была в Одессе в тот день. После отъезда жениха
за две недели до свадьбы в срочную командировку ей приснился сон. Какой-то
незнакомый северный пейзаж с белесыми небесами, отражёнными в бескрайних
озёрах за окном странной тёмной комнаты с почерневшими бревенчатыми стенами.
Коричневый крашенный стол, кровать с панцирной сеткой, колючий немецкий
пейзаж на стене. Она сидит нагая за этим столом, читает книгу и посматривает
в окно. Сидит и ждёт кого-то. В комнату входит мужчина в пальто и в
заснеженной почему-то шапке, хотя на дворе холодное, но лето. Она не знает
его, но встаёт и покорно идёт к нему навстречу, бессильно опустив руки, пока
не касается грудью его шершавого пальто. Он обнимает её за талию ледяными
руками, она вздрагивает, просыпается за тем же столом, опять нагая, только
шаль наброшена на озябшие плечи, удивляется странному сну и возвращается к
книге, когда слышит тот же скрип двери и те же шаги. Входит тот же мужчина в
том же пальто, но она не встаёт, только берёт гребень и расчёсывает длинные,
каких у неё сроду не было наяву, волосы, не оборачиваясь, но зная, что он
приближается в своём пальто и в той же заснеженной шапке. Он не спеша
снимает с неё шаль и кладёт на плечи трупно-холодные руки. Она просыпается
за тем же столом, где задремала, читая книгу (самое интересное, что она
потом чётко помнила, что именно и из какой книги читала, потому что,
проверяя, сон ли это, намеренно обращала внимание на детали - не сон...).
Тот же мужчина в пальто осторожно закрывает книгу, спускает с плеч Юлии
халат и проводит теми же ледяными руками по почему-то покорному голому телу
сначала от шеи к пояснице, а потом от живота к плечам, подчёркивая этим
холодом неестественность этих вроде бы ласк...
унижению, к позору. Холодность рук - к лицемерию и обману. Ну, а раз сам
перед нею, нагой, всегда тепло одетый, то тем более подлость в ответ на
искренность. И - всё сошлось. Она хотела нагрянуть на известную ей его
съёмную квартиру, но не успела. Прямо на привокзальной площади увидела - вот
они, голубки! Загорелая и свежая обаяшка-одесситка с её, Юлиным,
неприступным для всех её московских подруг женишком. И такие оба счастливые,
что хоть сейчас в ЗАГС, но при чём же тут я?!.. И пробуждения уже не было.
Только он по возвращении осторожно, но настойчиво выспрашивал, не ездила ли
она куда-нибудь, пока он был в Одессе. Нет, когда же ей ездить, когда перед
замужеством столько дел? Дарственная на дом и прочее... Не заболела ли,
дорогая? Побледнела, похудела. Нет, милый. Что ты! Всё просто
замечательно... А чего же ты плачешь? Волнуюсь... Моя же свадьба,
наконец-то. А то я всё за подружек привыкла радоваться и свозь слёзы зависти
"горько" кричать...
не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. "И правильно, -
спокойно резюмировала Тамара ситуацию.- ВСЕ ОНИ ПОХОТЛИВЫЕ ВОНЮЧИЕ КОЗЛЫ.
Твой Женька хоть красивый козёл. Посмотри вокруг на всех этих "мужиков", да
хоть на моего выблядка со Столешникова... В Москве красивый мужчина - ещё
большая редкость, чем красивая женщина..." Что ж, решила и Юлия, раз он
свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо.
Пусть пеняет на себя! Не я ли была готова всю жизнь быть его единственной
любимой и любящей женой? Не он ли этого не пожелал? Отлично, взамен он
получит меня же, но как единственную с точки зрения его материального
благополучия супругу - не более того! Он у меня получит именно то, что
заслужил. Я выйду за него, завтра же, как и намечено, и тем самым ему
отомщу. Когда каждую ночь рядом с ним будут мои знаменитые груди, ради
которых он, собственно, и начал меня добиваться, но отделённые от него моей
же презрительно повёрнутой к нему спиной, он надолго пожалеет, что вообще
сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот стерпит всё. Так ему
и надо. Чего стоит самая жестокая сцена ревности на фоне вот такого
наказания - с первой брачной ночи до деревянного пенала... Да, я тоже его
ужасно хочу, для меня такие отношения - не менее страшная пытка. Но быть ему
запасной, дежурной женщиной ешё больнее... Он и стерпел всё... Оба приняли
эти правила игры и привыкли к таким отношениям. У них не было ни ссор, ни
сцен. Была одна за все эти годы тайная измена Юлии, но какая, о Б-же,
измена!.. Но не было и здесь естественных при явных возникших подозрениях
сцен, дознаний и развода. Они научились блестяще играть влюблённых супругов
на глазах у публики и наедине - при любых обстоятельствах. В семье
Краснокаменских рос сын. Всё было прекрасно. Сейчас Юлия шла по обледенелой
тропке вдоль шоссе, по которому в пелене снова начавшегося снегопада,
разбрызгивая снежную жижу, неслись машины. Сосны стояли так близко, что
можно было одновременно коснуться их двух чешуйчатых мокрых стволов
разведёнными руками. Жёлтые мокрые иголки с вкраплениями недорасстаявшего
снега мягко сминались под сапожками, когда она свернула к потемневшему от
сырости штакетнику, за которым громоздилась номенклатурная дача, выкупленная
отцом и подаренная молодым к свадьбе. Окна жёлто светились уютом в
стремительно наступающих сумерках, заливая золотистым оттенком просевшие
снежные шапки на столбиках. Юлия обмела на крыльце сапожки веником, вытерла
подошвы о решётку со щёточками, прошла через веранду с плетёнными креслами и
прошлогодними листьями на столе в виде неувядающего букета. В гостинной
особый уют и тепло создавала старинная, голубого кафеля печка. Мягко
светился и сочился тихой музыкой оставшийся открытым бар с янтарным блеском
дорогих бутылок. Громоздились в полумраке картины, бронза, хрусталь, дорогие
старинные издания классиков в переплётах с золотым тиснением - наследство
крупного советского работника. Всё это семейное великолепие и было взаимной
платой Юлии и Евгения за их специфические семейные отношения. О прежних
хозяевах этого родового гнезда напоминала большая фотография, где отец Юлии
был вторым планом в сцене рукопожатия Хрущёва и Кеннеди где-то в Швейцарии.
Товарищ Горский не пережил второго инфаркта после очередной чистки 1996
года. Накануне рокового приступа он как раз искренне и снисходительно
сочувствовал иммигрантам из рухнувшей б
государства... Искусственный брак, думала про Израиль перед его крахом Юлия,
основанный, как у нас с Женей, не на взаимной любви, доверии и преданности,
а на страхе и всеобщей неприязни, может окончиться только катастрофически.
Вот и мы с моим благоверным так же плохо кончим, как этот чуждый нам бывший
Израиль!..
халате эффектная дама, какой мы только что представили себе Юлию, стала
похожа на любую нашу соседку. Без накладных ресниц (в специальную шкатулку),
без маски на лице и выверенных плавных жестов опрощённая до полного
безобразия Юлия совершенно плебейским движением плеснула в стаканчик из
бутылки, рывком с кхеканием опрокинула водку, прополоскав ею рот (видел бы
этот вшивый сноб!..), закусила долькой чеснока, намеренно громко отрыгнула
(она одна!), оторвала зубами кусок ненарезанной селёдки прямо из спинки
рыбы, плеснула, о ужас, после водки-то! коньяку в тот же стаканчик и заела
его, представляете, солёным огурцом, взятым прямо руками из банки чуть не по
локоть в рассоле, и отгрызанной распахнутой пастью луковицей, коньяк-то!
Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая
стулья, развратной походкой пьяной публичной женщины, прошла к тахте,
любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным сирийским покрывалом и,
сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров,
к тому же с ногами - а ведь она одна, наконец-то в этом вечно переполненном
чёрт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!..
неприязнью думает в это время Евгений. Высокообразованная скотина,
псевдоцивилизованный плебс с придурью, свинья в дорогом дефиците... Перед
внутренним взором возник вместо снежного пейзажа за окном их собственный
после смерти Горского дом с минимальным огородом, без сада среди
подмосковных сосен и елей, их подержанный вишнёвого цвета широкий
приземистый "форд", купленный по случаю вместо с трудом проданных "жигулей".
Чтобы было как дома и на работе - удобно и уютно. В рамках наконец-то
установленного в семье и в стране железного порядка - основы основ
человеческого бытия. Чтобы никак не зависеть от случайностей. Как вот эта
электричка: задумали её чуть не сто лет назад вот с этой скоростью и
железной надёжностью, запустили на железную дорогу и свистит себе она,
извиваясь среди лесов и полей точно по раз навсегда установленному
расписанию, в любую погоду, крошит к чертям собачьим гололёд на рельсах,
взрывает красным бампером сугробы на полотне. Плевать ей на все капризы
погоды в рамках этих рельсов, установленного порядка в чудом во-время
удержанной на рельсах великой северной державе. Положенное число минут и
секунд, и вот они - огни столицы внутри железных кружев неизменного сотню
лет вокзала. Вокруг мокрая толпа и, надо же, многие куда-то с лыжами.
Вязанные шапочки, женский смех, толчея и давка, которой так благополучно
лишены здравомыслящие жители пригородов.
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Лондон Джек
Зыков Виталий
Шилова Юлия