извержениями Вулкановича: "Так заносчиво ведут себя те, кто сам ничерта не
знает. Я его проверил! Он не знает даже, почему моя парабола загибается
вниз, представляете! И такой неуч и бездарь уверяет, что Гусаков только
расписывался в кафедральном журнале вместо нормального вычитывания курса! А
это уже кле-ве-та на нас всех, в первую очередь на нас с вами, как на
бывшего и нынешнего заведующих кафедрой... Да вот и он сам, - осёкся старик,
увидев входящего Юрия. - Собственной персоной." Валентин Антонович уже не
улыбался. "Так что там произошло с пятым курсом, Юрий Ефремович? - спросил
он с металлом в голосе, свойственным его экранному двойнику Пал Палычу после
раскрытия преступления и перед передачей дела в суд.- Вы хоть понимаете, в
какое положение ставите пригласивший вас коллектив в первые же дни работы?"
"Что вы предлагаете?" "Работать! - извергался пришибленный было внезапным
появлением Юрия и гаденько улыбавшийся Вулканович. - Работать, как все. Как
работали тут до вас и будут работать и после того, как вы осчастливите нас
прощальным ужином. Да! - входил он во всё больший пафос. - Значит, мы тут
все жулики, занимаемся подлогами, готовим советскому производству брак! Да
меня в этом двадцать лет ни разу никто не обвинял, никто на шестнадцати
заводах, где работают мои выпускники! Заводы, кстати, предпочитают наших
специалистов, а не ваших, как вас там... Ну-ка, ну-ка, я ведь тоже ваш
предмет читал, ответьте-ка мне на такой простой вопрос..." "Ефим Яковлевич!"
- поморщился зав. "Нет, мне просто интересно, - старик стал что-то
лихорадочно рисовать. - Скажите-ка мне, почему вот здесь плюс, а не минус?"
Юрий взял бумажку и не глядя бросил её в урну. "Вот видите! - засверкал
старик во все стороны глазами, - сам ни-чер-та не знает, а к беззащитным
студентам придирается! А они, - он театральным ленинским жестом ладони
показал на затихших ассистентов, - знают! Потому, что учились у меня, а не в
столичном вузе, я сказал!" И сел, чрезвычайно довольный собой.
повторил Попов. "Студенты не готовы к перенесённому на осень экзамену."
"Отдельные студенты?" "Ни один не знает даже на три." "Давайте спокойно. Вы
не преувеличиваете? Ведь, если я не ошибаюсь, в вашем вузе лекции читают
доктора-профессора, а вы, как доцент-кандидат, вели практику, так?" "Мне
тоже приходилось читать этот курс." "Так... Приходилось, если заболел
специалист..." "Вы так торопитесь меня оскорбить, что сами не понимаете, что
говорите." "Я говорю спокойно, и вам очень СОВЕТУЮ говорить со мной
спокойно. Мы знаем Гусакова, как честного, понимаете, честного
преподавателя. А вы сознательно создали вокруг не знакомого вам человека
конфликтную ситуацию. Кафедра верит Гусакову, а не вам." "А я не верю
никому, кроме отвечающего на билет студента. Если он знает, я расписываюсь в
его зачётке. Если нет - он уходит с чистой строкой. И мне всё равно, кто и
где его учил." "Вы не возражаете, если мы попросим Ефима Яковлевича
проверить знания тех же студентов?" "Возражаю." "Во-от как! И почему же? Вы
и в его квалификации сомневаетесь?" "Не имел счастья проверить его знания,
но..."
дверей новый голос. В помещение кафедры стремительно как чемпион на ринг
вошёл едва знакомый Юрию ректор, молодой, излучающий энергию атлет с бычьей
шеей. - Вы собираетесь выставлять нам оценки? Нам? Вы?" "Прежде всего,
здравствуйте, Пётр Николаевич," - протянул ректору руку Юрий, вставая.
Ректор бегло пожал её и, подойдя к старику, тепло обнял его за поечи. Тот
схватил его руку двумя руками и, казалось, сейчас припадёт к ней губами,
трясясь от рыданий. "Так я вас слушаю, - ректор сел за стол, положив на него
огромные кулаки и сдвинув могучие плечи. Всем своим видом он показывал, что
едва сдерживается, чтобы не прибить Юрия на глазах у публики, как отправлял
в нокаут противников много лет. - Повторите при мне всё, что вы посмели
сказать беззащитным студентам и нашему уважаемому партиарху кафедры.
Посмейте повторить всё это при МНЕ!"
большое насекомое. "Вы забыли со мной поздороваться, - глухо сказал он. -
Вот и всё, что я намерен вам повторить." "А! Это вы намерены поучить НАС
теперь вежливости? Кому же ещё нас обучать, как не вам? Так?" "ВАС. Вас
лично неплохо было бы отучить от хамства. С остальными у меня вполне
корректные отношения."
экзамена отстраняю. За срыв программы объявляю выговор с занесением в личное
дело. Лично прошу Ефима Яковлевича принять экзамен объективно. Вам понятно?
- так же мощно повернулся он к Юрию. - Тогда идите и работайте. Впрочем...
поскольку вы не справляетесь с работой преподавателя, я вас направляю в
Ленинград на ФПК, пусть вас подучат. На четыре месяца. За счёт института.
И... скажите спасибо, что мы в стенах моего института, а не на речном
берегу. Вам бы долго пришлось лечить челюсть. А это в нашей с вами профессии
не лишний орган, - он подмигнул перепуганным ассистентам и захохотал басом.
- Согласны? Тогда идите оформлять командировку. Я подпишу. Мне тут неучи не
нужны. Я бы вас немедленно вообще выгнал к чертям, да вы прошли по конкурсу
через Учёный совет, а потому..."
круглых холодных стальных глаз ректора. - И попрошу меня не перебивать! - он
так стукнул кулаком по столу перед самым расплюснутым боксёрским носом, что
ректор невольно поймал в воздухе подскочившую трубку телефона и растерянно
мигнул. - На ФПК лекции всяким недоучкам читал Я, а не мне. Хотите поучить
меня хамству? Увы, я отслужил на флоте, меня и этому учить не надо. Если
понадобится, я вас самого доучу. И упаси вас Бог встретиться со мной на
берегу - так врежу пяткой между рог, что вы забудете навеки пугать вашей
битой физиономией незнакомых мужчин..." "Неужто и впрямь каратист? -
миролюбиво захохотал ректор, откинувшись на спинку стула. - Вот это
по-нашему, по-русски, по-сибирски. Хвалю. Только экзамен всё-таки примите
вы, Ефим Яковлевич. Пусть Юрий Эфраимович отдохнёт. А то как начнёт нас всех
тут пяткой между рог..."
мировой порядок, отличающий его от анархии. Почему же в своём, наконец-то,
институте я не могу повысить голос? - ректор, отдуваясь, тяжело ходил по
квартире, сопровождаемый понимающим взглядом снизу вверх эффектной молодой
жены. Она подсолнухом поворачивала голову вслед мечущейся могучей фигуре и
понимающе поспешно кивала. Уж она-то понимала необходимость порядка, после
десяти лет верной срочной и сверхсрочной службы своему домашнему сержанту. -
Самое интересное, Тоня, что они все без конца сами твердят о необходимости
порядка и дисциплины всюду - на улице, в семье, на производстве. Но коснись
порядок их самих, куда девается весь их абстрактный пафос?" "Может быть, ты
просто взял с ними неудачный тон? Интеллигенты всё-таки..." "А я кто? Я -
пролетарий? Я доктор технических наук, я из того же теста. Но я терпел и -
терплю любое хамство в горкоме, министерстве потому, что я - ниже по рангу.
На меня имеют законное право орать. На меня! Там! А здесь я имею право. На
них! Разве это не справедливо? На Руси издавна боялись только барского
окрика. На этом стояла и стоит наша Родина. И будет стоять, если не допустит
этой разлагающей демократии, о которой твердят всякие диссиденты, враги
нашего общества."
во весь свой неженский рост и привлекая к обширному бюсту голову мужа. - Ты
же всегда гордился, Петя, что ты выше толпы. Так не сдавайся. Дай ему
развалиться в кресле, попытаться создать панибратское отношение, сыграть
личность из ничтожества и - раз! Дай понять, кто есть ты и что есть он...
Пойми, что в этом мире просто опасно кого-то жалеть, пытаться защищать
слабого. Сядь потом он на твоё место, тебе же этой твоей доброты и слабости
не простит. Человек просто не способен простить чужое благородство, ибо
осознаёт свою мерзость и свою неспособность к добрым поступкам на месте
сильного. Из зависти, внутреннего осознания своей низости он же тебя и
раздавит. Так не допускай этого! Дави их пока ты в седле, а они в пыли. Даже
если тебя сбросят в пыль, это тебе как раз простят, как внутренне своему.
Среди них слабых нет. Есть ничтожества. А чем ничтожнее человек, тем наглее
лезет в дамки - у него просто нет иного способа самовыражения." "У меня он
далеко не пролезет!.. У меня он сходу ослабеет..."
никогда и никого нигде не ждал. Он весь был в своих научных фантазиях гения
на начальном этапе его исторической биографии, на стадии непризнания перед
блеском и нищетой славы. Неохотно оторвавшись от листков и логарифмической
линейки, он вежливо выслушал нового друга и торопливо, чтобы отвязаться
сказал: "А ты не комплексуй и не анализируй. Сейчас все начнут развлекаться
вашим конфликтом! И вовсе это не дальневосточное хамство. Тут вообще
коренных дальневосточников практически нет. Просто действует комплекс
интуитивной защиты от чужака. Вот я у вас в Ленинграде три года в
аспирантуре снимал комнаты - сплошная сволота! Ни одного человеческого лица.
Многие так прямо и говорили: коренные ленинградцы - особая чванная нация.
Они никому не простят посягательство на их уникальное право покупать сыр без
очереди и свободно рассуждать о Ленинграде и его музеях. Дескать, как ты
смеешь с суконным рылом в калашный ряд. Так и уехал, как из чужой страны.
Тот же путь в Москве и Ленинграде прошли почти все здешние преподаватели.
Вот тебе и внутреннее отчуждение в сочетании с комплексом неполноценности и
желанием поэтому унизить человека. Мы же все здесь - отчуждённые, не
принятые сообществом столичных учёных. А что до конкретного конфликта, то
иди прямо к ребятам в общежитие. Они только с виду такие инфантильные. Вот
увидишь. Ты им очень понравился на первой лекции. Они тебя в обиду не
дадут." "Они? Зависимые от наших капризов студенты?" "Вот увидишь."
тетради и книги, на чертёжном столе была изображена довольно талантливо
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Самойлова Елена
Андреев Николай
Мурич Виктор
Распопов Дмитрий