Чтение 3–й страницы книги ~Прах~

Слушал рассказы о Марии, два месяца слушал, облизывался, интриги плел,
чтобы свели с нею. Девушка, нелепая и прекрасная, пишет стихи, никак не
может их напечатать - и не сможет никогда, потому что нелепа и прекрасна!
- где-то бродит по Вавилону, мимо Белзы, не дается в руки...

"Мария, я, кажется, нашел тебе издателя". - "Не может быть. Никогда и
никто не найдет мне издателя. Все находят для меня только ебарей. И
половина этих ебарей на самом деле импотенты, это они комплексы так
избывают, психоанализом занимаются сами с собой, пренатальные матрицы
изживают, в задницу им хуй!" - "Да нет же, Мария, этот, кажется,
настоящий..."

Он и оказался - настоящим. Во всяком случае во всем, что касалось
эрекции. А насчет всего остального, включая и обещанные публикации в
толстых журналах, разумеется, херня. Что и требовалось доказать.

Предновогодним вечером, в мишурной и пестрой толпе, пропустив мимо
целое стадо Санта-Клаусов, на условленном месте в переходе метро Мария
ждет. О месте и времени договаривались долго, раза три или четыре
созванивались, ибо Мария вечно путается в пространстве, вечно она в
заблудившемся состоянии. А он опоздал. Она чуть с ума не сошла - вдруг
все-таки заплутала и не там ждет!

Сволочь, наглец. Вывалился откуда-то из синевы пасмурной ночи,
расцвеченной гирляндами огней, капюшон со светловолосой головы сбросил,
открыл узкое лицо с очень светлыми зеленоватыми глазами.

И в эти ясные глаза, в этот летний крыжовник, Мария выпалила единым
духом: "Для того и дождалась, чтобы послать на хуй, если даже вовремя
прийти не можешь, то какой с тебя прок, издатель нашелся..."

- Маша, сходи за хлебом.

- Сейчас.

- Деньги в коробке у телевизора.

- Хорошо.

Быстрым движением - скорее, пока не ушла, не улетела, удерживает за
плечо. "Вы торопитесь?" - "А ты как думал? Что я новый год тут буду
встречать? В метрополитене?" Последнее слово процедила с особенным
удовольствием.

"Дайте хотя бы стихи".

Со всем презрением, какое сумела в себе наскрести по сусекам, Мария
бросила: "Неужели ты думаешь, что я сразу так вот неизвестно кому принесу
свои стихи?.."

Стихи лежали в сумочке, отпечатанные в разное время на разных
машинках, по большей части очень плохих. И он, похоже, очень хорошо знал
об этом.

"По крайней мере, позвольте вас проводить".

И чтобы совсем уж идиоткой не выглядеть, взяла его под руку -
снизошла. "Хрен с тобой, провожай, коли делать нечего..."

- Маша, ты еще не ушла?

- Сейчас.

- Не сейчас, а сию минуту!

Итак, Белза мертв. Никогда не думала, что не встретит больше этот
удивленно-радостный взгляд крыжовенных глаз.

Снят запрет на слово, ибо проникло оно в мысли, и каждый час жизни им
окрашен.

Снят запрет на слово, ибо когда мы говорим: "обедать, спать", думаем:
"смерть, смерть".

- Маша!

Звонок в дверь, Асенефа отворила сразу. На пороге молодой человек в
строгом черном костюме, лицо омрачено профессионально-кислым выражением.
На него глянула из саркофага черного вдовьего одеяния Асенефа -
остренькая, поджарая, взгляд цепкий.

- Соболезную, - скороговоркой начал он прямо с порога. - Я агент из
похоронного...

- Проходите.

Оценив деловитую повадку женщины, агент вздохнул с видимым
облегчением, извлек из тощего портфеля, тоже черного, блокнот с бланками
заказов и два листа истасканной фиолетовой копирки.

- Куда?

- Лучше на кухню.

Да уж, лучше на кухню. Потому как в спальне третий день спит мой
Белза. И незачем ему разговоры наши слушать.

Агент удобно устроился за обеденным столом. Крошки тщательно стерты,
кругом стерильная вдовья чистота, от которой выть хочется живому человеку.
Разложился со всем своим бюрократическим барахлом.

- Хоронить будете или кремировать?

- Хоронить.

Агент проложил копиркой три экземпляра бланка заказа, прилежно начал
строчить, время от времени задавая вопросы.

- Покрывало: кружевное, гардинное, простого полотна, простого с
рюшами?

- Кружевное. С рюшами.

- Подушка тоже кружевная? Рекомендую простого полотна, изящнее
выглядит.

- Кружевная.

- Да, не забудьте одежду. Костюм, белье, тапочки. Тапочки рекомендую
также заказать у нас.

- Хорошо, пишите.

- Кто вам обряжает? Служители морга или предпочитаете религиозные
организации? В комплекс наших услуг входит сервис по заключению договоров
с монастырями, храмами и капищами.

Асенефа оглянулась на дверь кухни. Агент поднял голову.

- Так что писать?

- Сама обряжаю, - буркнула Асенефа.

Агент пожал плечами. Дескать, ваше дело, дамочка, насильно никто не
заставит, а только бы лучше дело сделали специалисты...

- Услуги плакатария?

- Что?

- Плакальщиц заказывать будете?

- У него и без наемных целый гарем наберется, - мрачно сказала
Асенефа. - Готовы уж, под окнами только что не торчат.

Агент поставил в бланке прочерк.

- Гроб?..

- Повапленный.

Агент поднял глаза.

- Это дорого стоит.

- Знаю. Я заплачу.

Агент попросил поставить подпись и отдал Асенефе третий экземпляр,
самый слепой.

- Послезавтра ждите.

- Спасибо. Я провожу вас.

- Благодарю вас.

- До свидания. Сожалею, что по такому печальному поводу...

- До свидания.

Говнюк и пидор.

Мария и Марта у Марии в доме. Большая комната в гигантской
коммунальной квартире, холодная, с мертвым камином. Как топить, если трубу
наружу не вывести? Этаж-то не последний. Мария, правда, пыталась топить
"по-черному", да еще черновики какие-то жгла, бесноватая, чуть пожар не
устроила. Мебель старая, на века срубленная руками подневольных людей.
Из-под палки трудились, вот и результат налицо. Так мать говорила
торжествующе, всякий раз, как Марию укоряла.

Тонкая, как прутик, ключицы трогательные и шея ботичеллиевская,
длинные черные пряди - совсем потерялась Мария в огромном этом доме.

Сидела на подоконнике, смотрела в окно, на проезжающие машины. Снег
мелко сыпался на обледеневшую мостовую Вавилона, на торгующих старух, не
таял на их платках и варежках.

- Как запомнить нам хотя бы одну снежинку? - говорила Мария.

Марта, накрывавшая на стол, замерла с чайником в руке.

- Смотри, сколько их. Да оставь ты свой дурацкий чайник, иди сюда.

Марта поставила чайник на стол, подошла, села рядом.

- Вон одна побольше других, - задумчиво проговорила Мария. - Только и
ее толком не углядеть. Слишком быстро летит.

Так человек смотрит на снег - и хотел бы, да не видит. Так снег
смотрит на человека - не знает о нем, потому и не видит.

Так - рассеянно и любяще - на человечество смотрит Бог.

Покой и печаль сходили от этих слов на Марию и Марту. Так, омрачась,
смотрели в окно. Молчали.

Потом Марта сказала:

- Благословен, должно быть, тот, на ком задержался его взгляд, пусть
на миг.

Мария повернулась, встретилась с ней глазами.

- Ах, нет. Знала бы ты, как это страшно.