Чтение 3–й страницы книги ~Чудовище Южных Окраин~

отвернулась, глядя в подслеповатое окно. Что она там увидела - ума не
приложу. Сплошная серая муть.

Я подошел к подоконнику и стал от скуки тыкать пальцем в ящерицу. Она
терпела до последнего, прикидываясь сучком или там веточкой, а потом
все-таки не выдержала и скользнула в невидимую щель между бревнами. Тогда
мне стало совсем скучно.

Я подозревал, что девица и этот негодяй обменивались взглядами за
моей спиной, но ловить их на этом мне не хотелось. Лень было. Противные
они оба. Хорошо, что мы с Исангардом уйдем сегодня отсюда навсегда.

Мне вообще все здесь не нравилось. Южные Окраины совершенно не похожи
на мой родной Восточный Берег, и этим они плохи в первую очередь. И во
вторую, и в третью тоже. А Исангард здесь родился. Ему еще повезло, что он
родился человеком, а не кленом, к примеру, которому при всем желании не
уйти с того места, где его угораздило вырасти.

Мы прошли эту землю пешком вдоль и поперек, и всюду нас встречало
одно и то же: пустые деревни, разрушенные храмы, осыпавшиеся колодцы.
Что-то душит здесь людей, заставляет их тосковать, метаться и, в конце
концов, покидать свои дома. Вода здесь безвкусная, дождь холодный и не
приносящий радости, болота гиблые, а клюква на них - водянистая. И все
это, вроде бы, не такие уж жуткие вещи, у нас на Востоке бывает и похуже,
особенно после набегов незамиренных кочевников Даян-аххе-булита, но как
задумаешься, так поневоле становится тоскливо.

Правда, все это еще не значит, что я немедленно побегу спасать
неизвестно от чего погибающие Южные Окраины. У меня своих дел по горло. И
первоочередное из них - унести отсюда ноги. Причем срочно.

Гримнир что-то бубнил, ковыряя толстым пальцем побелку на печи, а
Имлах, сидя с ногами на тахте, беспокойно шевелилась и не сводила с него
глаз - больных, тревожных и каких-то очень преданных, что ли. Я даже
подумал на миг, не жена ли она ему часом, но тут же отмел эту мысль как
вполне идиотскую. Он, конечно, бродяга, но такая замарашка, как эта Имлах,
ему не пара.

Имлах, привстав, взяла с полки нож, потом слезла с тахты и принялась
шарить в корзинке, подвешенной к потолочной балке, - от крыс, как я
предположил.

На улице заметно посветлело - то ли дождь поутих, то ли действительно
рассвело.

Имлах вытащила из корзины рыбу, завернутую в пахучую крапиву, и
лениво вышла из дома, прищемив напоследок дверью свою полосатую
черно-красную юбку с белой грязной каймой по подолу.

- Странная она какая-то, - сказал я Гримниру. (Надо же о чем-то
разговаривать?)

Его разбойничья физиономия вдруг стала мечтательной.

- До чего же ты все-таки глупенький, малыш, - произнес он, глядя
куда-то в закопченный потолок.

Я сразу ощетинился, и шерсть на моем загривке поднялась от
негодования.

- Я тебе не малыш, - прошипел я, сверкая в полумраке глазами. - Сам
пигмей-переросток. Я Пустынный Кода.

- Глупый, как всякая нечисть, - невозмутимо гнул свое Гримнир все с
той же дурацкой задумчивостью на усатой морде. - Имлах - это чудо. А ты не
видишь.

- Маленькая неряха, - не то мысленно, не то вслух отрезал я.

- Имлах такая, как эта земля, - отозвался Гримнир. - Не лучше и не
хуже. Этим-то она и хороша, Кода.

- Она ведь нелюдь, - высказался я.

Гримнир не ответил.

Что-то подсказывало мне, что не стоит с ним связываться, но ведь
Пустынные Коды очень упрямы, и я заявил решительным тоном:

- Вот Исангард проснется, и мы уйдем.

На это Гримнир сказал:

- Возможно.

И ухмыльнулся самым отвратительным образом, что вывело меня из себя
окончательно.

- Я полагаю, - произнес я возможно более веско, - что мы не станем
спрашивать твоего разрешения, Гримнир.

Гримнир повертел своей лохматой башкой.

- Ты действительно так предан этому человеку, Кода?

- Да уж, с вами его не брошу, - вызывающе ответил я.

- Ведь он может сунуться туда, где опасно... а, Кода?

Это была уже наглость. Я почувствовал, что уши мои краснеют. Я,
конечно, большой трус, у меня это в крови - а кто когда видел, чтоб
нечисть была храброй? - но Исангарда я никогда еще не бросал, а он,
кстати, частенько ввязывался в совершенно нелепые истории.

- Если он полезет туда, где опасно, - произнес я четко, чтобы эта
дубина уяснила себе раз и навсегда, какие вопросы задавать не стоит, - то
найдется друг, который не даст ему пропасть. И это будешь не ты, смею тебя
заверить.

Он подцепил меня своим корявым пальцем за завязки плаща и подтащил к
себе, разглядывая с бесцеремонным любопытством.

- Не пойму, - сказал он задумчиво, словно обращаясь сам к себе, -
договор он с тобой подписал, что ли? Как ты попал к нему в услужение? Он,
вроде, не колдун. Обыкновенный бродяга без царя в голове.

- Сам ты без царя в голове, - прошипел я, подыхая от злости. - Я
Пустынный Кода. Пустынные Коды никому не служат. Но это не значит, что у
них нет чувств.

- Смотри-ка, чувствительный! - искренне удивился Гримнир и отпустил
меня.

Я вылетел из дома арбалетным болтом. Наскочив в темных сенях на
предательски упавшее жестяное корыто, я еще раз торжественно поклялся
нагадить этому Гримниру при первой же возможности.

Все мои надежды на то, что посветление за окном означает конец дождя,
рухнули. Это был всего-навсего рассвет.

Я вышел на высокое крыльцо и огляделся. Напротив крыльца был
небольшой запущенный огород, заросший хреном и лебедой и отгороженный
символическим заборчиком из неоструганного тонкого ствола сосенки,
положенного на чурбачки. Я увидел три куста крыжовника, махровых и
приземистых, прикрученный к яблоне умывальник и под ним таз, заплеванный
снизу песком.

Босая, с торчащими косичками цвета льна, Имлах чистила под дождем
рыбу на мокром столе, покрытом облезлой клеенкой. Рыбья чешуя летела
из-под ножа, светлая, как капли дождя.

Я сел на крыльцо и стал смотреть, как она управляется с рыбой.
Странно было думать о том, что вокруг нас нет ни одной живой души. Только
угрюмые леса с заросшими тропками и гибельные болота, бескрайние, как моя
родная пустыня, но куда более коварные. И что толку от того, что я наделен
кое-какими способностями? У себя дома я мог бы развернуться в полную силу.
А здесь, на самом краю обитаемых миров, мне только и оставалось, что
бездумно плестись за человеком, который когда-то спас мою жизнь, и время
от времени следить за тем, чтобы он не угробил свою.

Имлах заметила, наконец, мое присутствие, подняла на меня глаза и
улыбнулась. Эдакая растрепанная невинность.

- Твой хозяин спит, Кода?

И эта туда же.

- Он мне не хозяин, - проворчал я, чувствуя, что опять выхожу из
себя. - Я Пустынный Кода.

Она вздохнула.

- Да Кода ты, Кода, кто спорит...

- Когда он проснется, мы уйдем, - объявил я.

- И я с вами, - подхватила Имлах, усердно налегая на нож, чтобы
отрезать рыбине голову.

Я чуть с крыльца не упал.

А она невозмутимо добавила:

- Исангард обещал взять меня с собой.

- Он не мог тебе обещать, - возмутился я. - Он не мог ничего тебе
обещать, не посоветовавшись со мной.

- Он сказал, что попросит тебя, и ты согласишься.

Я так разозлился - не передать.

- Если ОН попросит, - сказал я мрачно, - то я, конечно, не стану
возражать. Но запомни, Имлах, один только намек на предательство с твоей
стороны, и я скажу ему, кто ты такая.

Я правильно угадал ее слабое место. Она жалобно заморгала своими
белыми ресницами, и нижняя губа у нее задрожала. Она здорово перепугалась,
я видел.

- Ну и кто я, по-твоему, такая? - спросила она, старательно изображая
спокойствие.

А мне и изображать не надо было.

- Нелюдь ты, - равнодушно сказал я. - А его ты об этом, конечно, в
известность не поставила. Человеком прикидываешься. Ладно, прикидывайся,
морочь ему голову. Но смотри, Имлах, я тебя предупредил. В случае чего я
за себя не ручаюсь.

Она побледнела, и на ее лице стали заметны веснушки. Она смотрела на
меня укоризненно, дождь поливал ее, смывая с исцарапанных, покрытых слабым
загаром рук налипшую рыбью чешую. Мне даже жаль ее стало на миг, но я
заставил себя быть суровым для пользы дела и гордо поднялся на крыльцо,
чтобы пройти в дом и разбудить Исангарда.

3. НА БОЛОТЕ